Тостуемый пьет до дна - Данелия Георгий Николаевич. Страница 12

Вивьен достала из сумки два листка и конверт. «Это слова, это ноты, а здесь 80 долларов». Она понимает, что это немного. Но больше у нее нет, потому что ей надо делиться со старушкой Розой, отстегивать сутенеру, родителям посылать (отец сейчас без работы) и за учебу Лолы платить.

Вивьен говорила по-английски плохо, и поэтому понимать ее было легко.

Андрей сказал, что, к сожалению, он этого сделать не сможет. Вивьен сказала, что понимает, что мало платит, но она может еще приходить к маэстро Андрюше в номер. Каждый день. Столько раз, сколько он захочет!

— Но я не умею это делать!

— Ничего, я вас научу.

Андрей покраснел и сказал, что он не ЭТО имел в виду! Он не умеет переделывать чужую музыку!

— А вы сочините новую!

— Не успею. Я здесь всего на три дня.

— Успеете, если постараетесь! Ну, маэстро Андрюша, я вас очень прошу, ну, пожалуйста! — У нее на глаза навернулись слезы. — Вы что, хотите, чтобы Лола, как я, работала у Розы? Вы хотя бы послушайте, как эта девочка поет! Лола, спой для маэстро Андрюши!

Тут Лола взорвалась:

— Да пошел он, этот маэстро Андрюша! Времени у него нет! Трахаться он не умеет! Просто он расист и импотент! Хватит унижаться, пойдем отсюда! (Говорила она по-итальянски, но к тому времени я уже почти все понимал.)

Сестры забрали ноты и пошли к выходу — стройные, длинноногие, гордые.

— Темпераментная синьорита, — улыбнулся нам портье.

В вестибюле, кроме нас и портье со швейцаром, никого не было.

«Расисто» понял и Андрей.

— Гия, скажи, пусть они слова оставят, я п-п-попробую…— Он был очень взволнован, а когда Андрей волнуется, ему трудно говорить.

— Синьора Вивьен! — позвал я.

Девушки остановились. Я подошел, взял у них слова и записал на них телефон, по которому можно было их найти, если у нас что-нибудь получится. А Андрей попросил Лолу что-нибудь пропеть, чтобы он понял, в какой тональности писать. Лола хмыкнула, засунула руки в карманы джинсов и запела низким контральто «Стрейнжес ин зе найт». Пропела куплет и спросила:

— Понял тональность?

— Вы прекрасно поете, — сказал Андрей.

— Мы это и без тебя знаем, — сказала Лола.

И сестры ушли.

— Ей действительно нужна хорошая песня, — вздохнул Андрей.

— Вот и напиши.

И я спросил у портье, можно ли воспользоваться пианино в ресторане, пока там никого нет.

— Зачем вам ресторан? Синьор Луиджи велел, если понадобится инструмент, открыть для вас зал «Карузо».

Портье взял ключ и отвел нас в небольшой полукруглый зал, где стояли кресла, белый рояль, а на стене висела медная дощечка: «В этом зале в 1919 году пел Энрико Карузо».

Андрей сел за рояль, а я пошел спать.

Вечером меня разбудил Валера и спросил, не знаю ли я, где Петров. Я сказал: «Думаю, что знаю».

И не ошибся. Андрей все еще сидел в зале Карузо за белым роялем.

— У тебя совесть есть? — возмутился Валера. — Человек первый раз в Италии, а ты его усадил в гостинице на целый день!

— Гия Канчели всегда говорит, что Данелия садист и тиран, — наябедничал Андрей.

— Значит, он разбирается в людях. Ладно, пойду, скажу Сизову, что великий Андрей Петров жив, здоров и уже вовсю вкалывает.

Валера ушел.

— Послушай, что получилось, — Андрей сыграл и пропел, читая слова по бумажке. (Поет Андрей Петров — прости меня, Андрюша, — не очень.)

— Ну что?

— Замечательно! После Энрико Карузо в этом зале вряд ли кто-нибудь пел лучше!

— Я спрашиваю, как мелодия?

— Неплохо. Но я бы еще поискал. (Фраза, которую я произношу всегда.)

— Ну не успею я! Не напишу я за пять минут шлягер!

— Дай-ка слова. — Я посмотрел текст и, благо итальянский читается, как пишется, вспомнил:

— Ты куда-нибудь вставил вальс, который мы выкинули из фильма «Тридцать три»?

К фильму «Тридцать три» Андрей написал вальс, очень мелодичный, нежный. Но, сколько я его ни пытался вставить в фильм, он никак не сочетался с тем, что происходило на экране.

— Кажется, нет.

— Сыграй. Я думаю, он может подойти.

Андрей сыграл и спел. Слова легли как родные.

— Все! Иди смотри Вечный город, маэстро Андрюша! Заслужил!

Я позвонил Вивьен. Трубку взяла старушка Роза, она сказала, что Вивьен нет, и спросила, что передать. Я сказал, что песню для Лолы маэстро написал и что ноты я оставлю у портье, пусть кто-нибудь их заберет.

ГАЛСТУК ДЛЯ МАЭСТРО

Утром, когда я завтракал, ко мне подошел официант и сказал, что какие-то две дамы спрашивают синьора Петрова. В баре ждали Вивьен и Наташка.

— А где маэстро Андрюша? — спросила Вивьен.

— Маэстро Андрюша осматривает Рим.

— Скажи ему, что музыка — бене! — сказала Наташка и протянула мне красивую плоскую коробку:

— Отдай маэстро.

— Что это?

— Галстук! — сказала Наташка. — Старушка Роза сказала: «От человека зависит, быть войне или нет на этой планете, а на нем галстук за двадцать центов!» Это — «Армани»! Только ты отдай — мы проверим!

Галстук я отдал.

— Напрасно ты его взял, — сказал Андрей. — Зачем мне такой пижонский галстук?

Но через пятнадцать лет в программе «Время» я увидел, что когда в Кремле Брежнев вручал композитору Петрову орден, на юбиляре красовался галстук от «Армани», который подарили благодарные римские проститутки за выкинутый вальс из фильма «Тридцать три»!

ЛЮБОВЬ

Я был молод и был влюблен. Она тоже. Звала она меня «Гий», потому что считала, что «Гия» это женское имя. Мы каждый день встречались, ходили в кино или гуляли по улицам. Была зима, но на танцы или куда-нибудь еще мы пойти не могли: отец у Вали был строгий и запирал ее платья (их было два). И снять пальто Валя не могла, под пальто у Вали были только лифчик и трусики. Но целоваться в подъезде это нам не мешало, чем мы и занимались.

Пришел я со свидания домой — у нас гости, сидят, ужинают. Поздоровался.

— Пойди в зеркало посмотрись, — сказал мне отец.

Пошел в ванную, увидел себя в зеркале. «Кошмар на цыпочках!» Весь в помаде! (Платья под пальто у Вали не было, но губы она красила.) Умылся. Идти в столовую неудобно, но с утра не ел, а там пирожки! Взял на кухне табуретку, гости потеснились, и я сел. Сижу, ни на кого не смотрю. Мама налила мне бульон, дала пирожок и шепнула:

— Успокойся, никто ничего не заметил.

Ем.

— Шкет, — тихо позвал отец и показал на свою щеку около уха: — Осталось.

Я понял, достал платок, потер щеку и вижу: в бульоне плавает бумажный пакетик, на нем написано черным по белому «презерватив». Пока никто не заметил, быстро подцепил его ложкой и отправил в рот.

— Гия, — обратилась ко мне подруга мамы Катя Левина, — вы «Кубанские казаки» смотрели?

Я кивнул. Хотел встать и уйти, но она спросила:

— И как вам?

Фильм мне понравился, но рот открыть я не мог и поэтому пожал плечами.

— Вот видите, никому этот фильм не нравится, — обратилась она к художнику Владимиру Каплуновскому, — и Гие не понравился.

— Почему не понравился? — строго спросил меня Каплуновский, друг Пырьева.

Я снова пожал плечами.

— Нет, ты конкретно скажи: почему?

— Скажите ему, Гия. Скажите. А то он утверждает, что это шедевр, — сказала Катя.

«Что делать? Ответить не могу, и уйти нельзя».

Я смахнул локтем салфетку со стола, нагнулся за ней, под столом выплюнул презерватив, выпрямился, сказал:

— Песня там очень хорошая! Ее весь Советский Союз поет!

И загнал ногой презерватив подальше под стол.

БЕЗ МЕЧЕЙ И БАНТА

После того как я вернулся из Италии, мы с Токаревой написали сценарий по мотивам романа Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна». Сценарий одобрили, и фильм запустили в производство.

Честно говоря, я не собирался пересказывать сюжет этого романа Марка Твена: думал, его и так все знают. Но когда вспомнил об интервью, которое я дал корреспондентке газеты «Былое и Думы», понял, что это невредно сделать. Но сначала об интервью.