Саван для блудниц - Данилова Анна. Страница 42

– Я знаю. Но как же тогда прикажете быть мужчине, который хочет добиться вашего расположения?

– Вы снова перешли на «вы», а это хороший знак. Теперь вы уже не станете проситься ко мне в номер?

– Не знаю. Вы не замерзли?

– Нет, я чувствую себя отлично.

– Вы приехали сюда, чтобы выяснить прошлое Белотеловой? Я бы мог вам помочь.

– Вот от этого я не откажусь. Тем более что ее дело становится все запутаннее. Вам кто-нибудь рассказывал о ней?

– Нет. Я бы вообще не хотел, чтобы вы задавали мне подобные вопросы.

– Понимаю. Но тогда и вы не вмешивайтесь в мои дела, понятно?

– Не злитесь. Набросьте-ка лучше мой пиджак, а то еще простудитесь. Женщинам нельзя мерзнуть, от этого они болеют и становятся сварливыми и капризными.

– А вы противный и вредный, Харыбин, и глаза у вас хитрющие… Почему вы до сих пор не женаты?

– Не знаю. Некогда было, да и не встречал такой женщины, которая бы устраивала меня во всех отношениях.

– Объясните, пожалуйста, поподробнее.

– Не хочу. Главное, что мы сейчас вместе, идем рядом, разговариваем, и мне пока больше ничего не надо… Разве только это… – И он, остановившись, двумя руками взял ее за талию, прижал к себе, отыскал губами ее губы и поцеловал.

«Послушай, никто и никогда ничего не узнает…»

– Я не хочу с ними, – сказала Оля.

Она стояла босая на полу, на втором этаже дачи Михаила Яковлевича, возле окна, и чувствовала его дыхание на своем затылке. Накрапывал дождь, постепенно темнела внизу, между цветущими деревьями, земля. Громко, по-хозяйски, щебетали птицы, перелетая с ветки на ветку. У ворот дачи, в тени небольшого дуба, стояла серая иностранная машина, вытянутая, как будто отраженная в кривом зеркале. Из нее только что вышли двое мужчин. Михаил Яковлевич объяснял Оле, что он многим обязан им, что они очень занятые и серьезные люди, обремененные сложными проблемами, в том числе и чужими, в частности, и его, Михаила Яковлевича, проблемами, связанными с кредитом; и хотя Оля имела самое смутное представление о том, что такое банковский кредит, она поняла, что ее любовник собрался расплатиться ею, Олей Драницыной, за этот самый кредит, оформить который ему помогут вот эти самые мужчины.

– А у них есть жены?

– Ты задаешь глупые вопросы, а у нас очень мало времени. Кроме того, я же назвал тебе сумму. Тебе ведь нравится делать это за деньги, ты мне сама говорила об этом.

– Но я же их совсем не знаю. – Оля даже притопнула ногой об пол. – А если они из милиции?

Девочка, которая за неполные пятнадцать лет смогла перешагнуть своими стройными ножками так много граней, отделявших ее детскую, полную родительских притязаний и школьных мытарств жизнь от сегодняшней, насыщенной новыми переживаниями и радостями, вдруг испугалась этих незнакомых мужчин, стоящих сейчас под дачными окнами и в нетерпении курящих одну сигарету за другой. А ведь они приехали сюда из-за нее, чтобы сделать то, что делают с ней все ее знакомые мужчины. Значит, им это нужно, а если нужно, то пусть заплатят в два раза больше или, если они договаривались без денег, а за кредит, пусть за них ей заплатит сам дядя Миша. И она назвала новую цифру.

– Послушай, здесь тебе не базар.

– Тогда я сейчас выпрыгну в это окно и убегу в деревню, найду там милиционера и все расскажу ему про вас и про этих… с кредитами. Я думала, что мы будем здесь одни.

– Во-первых, отойди от окна и не кричи так громко, а то тебя услышат.

– Ну и пусть. Я вас не боюсь.

– Хорошо, договорились. – Он крепко схватил Олю за руку и больно сжал ее. Она вскрикнула, и стоящие внизу мужчины как по команде подняли головы вверх, но Оля уже сидела на кровати и пересчитывала деньги. Руки ее дрожали, а в животе стало холодно, словно она проглотила кусок льда, который теперь таял где-то внизу, вызывая легкую тошноту и мурашки. Это был страх. Самое лучшее, чего бы ей сейчас хотелось, это оказаться дома, в своей комнате, и чтобы мама позвала ее на кухню обедать. Она даже почувствовала аромат горохового супа, который так любила.

…Мужчины даже не раздевались. А когда они уехали, Михаил Яковлевич, войдя в комнату, где на кровати лежала насупившаяся, с презрительной миной на лице, Оля, подошел к ней, молча поцеловал ее в живот и уселся рядом с ней с видом доктора, пришедшего навестить выздоравливающую пациентку:

– Ну, как самочувствие?

– Я хочу есть, – с вызовом ответила она, натягивая на себя простынку.

– Никаких проблем, сейчас поедим, я привез печенку, мы ее мигом поджарим. Ты любишь салат из свежих помидоров?

– Люблю.

– Я забыл сказать тебе «спасибо».

– Пожалуйста. – Она отвернулась от него к стене.

– А чего ты такая грустная?

– Ничего.

Она знала, что он так просто ее не оставит, что перед тем, как пожарить печенку, дядя Миша ляжет к ней в постель. Она изучила его очень хорошо и всегда знала, о чем и в какой момент он ее попросит, а то и прикажет сделать.

Вот и сейчас, лежа к нему спиной и не видя его, она, прислушиваясь к звукам, поняла, что он уже разделся. Скрипнул под его коленом пружинный старый матрац, и этот звук тотчас эхом отозвался где-то за окном, в саду. Оля, зажмурившись, замерла, почувствовав, как, сорвав с нее простыню, дядя Миша обнял ее сзади и, распаленный, уже готов был войти в нее, но звук в саду повторился.

Михаил Яковлевич грязно выругался и тяжело зашлепал босыми ногами к окну. Увидев что-то в саду, он выругался еще раз и, обернувшись к неподвижно лежащей на кровати Оле, хриплым от волнения и даже испуганным голосом скомандовал:

– Вставай быстрее, собери свою одежду и спрячься в нише, видишь, на стене полоска рваных обоев, там фанерная дверца, а за ней пустота, там я зимой держу подушки и всякий хлам…

– А что, кто-то пришел? – Оля медленно встала и, сгибаясь от слабости и ломоты во всем теле, принялась поднимать с пола свои вещи (в принципе ей было глубоко наплевать на то, кто и зачем пришел на дачу, она была слишком утомлена, чтобы думать еще и об этом), после чего забралась в приоткрытую для нее нишу за кроватью, где устроилась на старой подушке, закрыла глаза и почти сразу уснула.

А проснулась она от крика. Кричала женщина, и голос Оле показался очень знакомым. А потом он резко оборвался, захлебнувшись на самой высокой и душераздирающей ноте, и Оля, неловко повернувшись и попросту вывалившись из ниши прямо на голый дощатый пол, увидела страшную картину.

Дядя Миша стоял посреди комнаты с ножом в руках, а перед ним на полу, в луже крови, лежала полуодетая молодая женщина, в которой Оля узнала свою классную руководительницу – Татьяну Николаевну. Еще окончательно не проснувшись, но понимая, что этот огромный и острый нож в любую минуту может быть всажен ей в горло, как это только произошло с Ларчиковой, Оля бросилась к раскрытому окну, спрыгнула вниз, на землю, и, не обращая внимания на боль в лодыжке, побежала к лесу, чтобы оттуда выбраться на центральную трассу, а там рукой подать до железнодорожного узла. В маленьком кармашке юбки, закрытые застежкой – «молнией», лежали «заработанные» ею деньги, с которыми она могла бы купить билет хоть до Владивостока. Но ей хотелось домой, к маме, в теплую кухню, где пахнет гороховым супом и укропом…

Выстрел прогремел совсем близко. Исторгнув каркающий гортанный стон, Оля, на лету взмахнув руками, как подбитая крупная птица, свалилась боком на влажную, пахнущую сыростью и дубовыми листьями землю.

Адрес Александра Павлова, маклера, который занимался продажей квартиры Пермитина, Крымов с Шубиным выяснили за несколько минут, позвонив Корнилову.

Каково же было их удивление, когда они, прекрасно зная, что Павлов убит и лежит теперь в морге, подойдя к двери его квартиры, расположенной почти в центре города, услышали громкую танцевальную музыку, голоса и смех…

– Может, у него сегодня поминки, – мрачно пошутил Крымов, нажимая на кнопку звонка.