Из Магадана с любовью - Данилушкин Владимир Иванович. Страница 36

— Что же ты мне не сказал, Иван, что у шефа сегодня сорокалетие? Так мы чтим фронтовиков? С этого, брат, все начинается. А потом удивляемся, откуда двойная мораль, цинизм. Я была лучшего мнения о тебе.

Появился Михаил Виссарионович, удивился незнакомке. Кажется, он понял, что речь идет о нем.

— Пожаловаться вот хочу вам, Михаил Виссарионович, на Ивана. У вас же юбилей, а он мне ничего не сказал. Разве так можно? Они хоть вас поздравили? Или не хватило ума?

Шеф опешил от напора Вари и отрапортовал, не задаваясь вопросом, кто такая, почему командует на его территории. Возможно, он принял ее за горкомовскую дамочку.

— Поздравили. Это… самое… директор премию отвалил.

— Вот и хорошо. Я вас тоже от всей души поздравляю. Не болейте. Ванюшку держите в ежовых рукавицах. Он, конечно, работать любит, день и ночь готов сидеть, мне его друг рассказывал. Но вожжи все же ослаблять не следует. Голова у него хорошая, светлая, но темперамента маловато, напора. Я думаю, он от вас возьмет. С таким руководителем стыдно быть бестолочью.

Телков чувствовал, как у него краснеют щеки, уши. Шефа Варвара тоже вогнала в краску. Точно подметила Наташа, что походят они друг на друга душевной мягкостью.

— Но я вам обещаю, Михаил Виссарионович, взять над ним шефство. Твердая рука ему нужна. Если вы не возражаете, я сейчас Ванюшку украду. Все-таки я плохо ориентируюсь в городе. Будет моим поводырем.

Шеф что— то хотел сказать, но не смог побороть свое заикание и вместо слов утвердительно мотнул головой и отмахнул рукой: идите, мол, себе дороже вас удерживать.

Варя еле заметно показала Телкову язык, взяла его за руку, и они побежали по прохладной лестнице навстречу жаре и слепящему свету города. Варя была в хорошем настроении, весело шагала по оплавленному асфальту и, жмурясь, поднимала голову к небу.

— Куда ты меня ведешь?

— Статью нужно написать…

— Для этого, выходит, я распиналась перед твоим начальником? Если честно, не стоит он того. И Николай твой — тип неприятный. Такие женятся на женщинах старше себя. А вот Наталя — прелесть. Но ничего, покуда в универе, не дергайся. Карьеру не сделаешь, но пересидеть можно.

— Как это пересидеть?

— Так. Тихое место. Омуток. Никакие бури сюда не доходят. Что вот, например, ты или твой начальник знаете о борьбе за место под солнцем, о конкуренции, подножках, локтях? Ну, Коля, допустим, знает. Только он, в отличие от тебя, уже кое-что испытал. Набили ему сопатку, вот и шевелит извилиной. Смешной же ты, господи, желторотый.

Телков подавленно молчал. Шеф, выходит, воевал на фронте, а для нее — это пустой звук? Ему вдруг показалось, что Варя никакая не пианистка, а, какая-нибудь, из банды. Бывают же такие женские профессии в преступном мире. Может быть, она и Подмухина не знает, а подставное лицо?

— Подставное лицо, — пробормотал он и рассмеялся.

— Подставное — это ты?

— Поставное — это девушки Вари ослепительной красоты лицо. Мне подумалось, что ты из банды.

— С ума сошел, — она отшатнулась. Оказывается, и с таких можно спесь сбить.

Они побродили по городу, зашли в кафе, чтобы выйти из него несолоно хлебавши, заглянули в парк, и Телкову пришлось согласиться с гостьей, что их город для веселья совершенно не оборудован. Раньше он этого не замечал, потому что не имел свободного времени.

— Так уж совсем? Немного же было. Как ты его проводил? Покажи.

Они приехали домой, на улицу Обскую. Река протекала в сотне метров от дома. Телкову хотелось, чтобы она понравилась Варе так же, как нравилась ему. И разволновался так, будто предъявлял творение своих рук высокой приемочной комиссии, даже говорить стал помедленнее, чтобы не выдать частый стук сердца.

— Видишь, как я ловко устроился. Почти в центре живу и за городом одновременно.

— Понятно. Ты деревенский, Телков, и город этот тебе как попу гармонь.

Она сняла платье и подставила руки и свое подставное лицо солнечным лучам с таким видом, что до этого солнце не смело ее трогать. Они нашли кусок берега, где начиналось строительство речного вокзала и со дна намыли огромную гору чистого речного песка.

— Тебе приглянулись эти бакены, речные трамвайчики, баржи. Это движущийся пейзаж. И рассматривать его лучше одному, без свидетелей.

Что— то случилось, что он чувствовал себя уверенней с девушкой. Они плавали, валялись на песке, пока не стала спадать дневная жара. Жители прибрежной полосы -не знакомые, но примелькавшиеся лица, казалось, подмигивали Телкову: симпатичную девушку привел — и фигура, и лицо. Ему было приятно ощущать это внимание.

После ужина Телков сказал Варе про свое задание, она вызвалась помогать. Он рассказал про «камин». Они зажгли печурку и стали сочинять. Статья, записанная каллиграфическим почерком Вари, показалась Телкову изящной и умной. Бывают же на свете люди, рядом с которыми ты вдруг светлеешь умом. Подмухин такой. Только любит покраснобайствовать. А Варя умеет слушать. Сидит в халатике и держит своими музыкальными пальчиками авторучку.

…Вставать в половине седьмого, если уснул в два — задача не из простых, но Телков справился с ней. Потому, наверное, что минувшие два дня прошли без обычной «второй» смены — библиотеки. Или присутствие девушки прибавило ему сил?

Вечером пошли на концерт известной болгарской певицы. Телкову приходилось делать над собой усилия, чтобы не броситься в объяснения: вот здесь канны на клумбах, а этот чешуйчатый купол — как шатер, пришедший из традиций русского зодчества. Делать кислую физиономию и фыркать, кому бы то ни было, даже Варе здесь нельзя. Иначе, как говорится, сам дурак. Похвалы Вари были приятны Телкову. До начала концерта он сводил ее в музей театра, где были собраны разнообразные сувениры от зрителей и официальных организаций тех стран, где выступали с гастролями артисты оперы и балета.

Смотритель музея — седой старик с большой белой бородой, как у Льва Толстого, стоял в углу зала совершенно неподвижно и в первые мгновения тоже казался экспонатом. Варя поддалась этому впечатлению и вздрогнула, когда старик шевельнулся, и тут же беззвучно рассмеялась:

— Твой шеф может со временем занять эту должность.

Он поддакнул и вдруг увидел Соню. Она тоже увидела Телкова и не ответила на его кивок. Это неприятно его задело. Варя заметила беспокойство Телкова.

— Мы опаздываем?

— Пойдем, я покажу тебе столько всяких переходов. И вообще надо посидеть, к месту привыкнуть, к сцене. В зале у нас две тысячи мест, в другом — пятьсот.

— Я сказала, что тронута.

— Сцена очень большая. Больше, чем в Милане.

— Ты был в Милане?

Телков не отреагировал на ее выпад, соображая, как быть с Соней. Конечно, виноват, но не казнить же за это. Месяц ее не было в библиотеке, а он не забил тревогу. Можно было бы, конечно, забежать домой, узнать, почему. Где она жила, он знал, несколько раз провожал до порога, но ни разу не переступил его. Можно было бы без церемоний позвонить и спросить, что с ней. А вдруг некстати? Если б точно знал, что болела, так навестил бы по-братски. Она ему все уже высказала несколько дней назад, а теперь, увидев Варю, черти что подумала.

С Соней у него были моменты. Они даже отметили в библиотеке двадцатилетие историка — в начале весны. «Пошли бы в кафе, а то… чудак же ты», — шептала она, поскольку в читальном зале не положено говорить в голос.

Телков беззвучно смеялся, это у него здорово получалось. Спустились в кафетерий и выпили по стакану сока с булочкой. «Я не люблю праздники. Кому веселье, а мне самая тоска». — «Придумываешь, — не поверила она. — Вы, парни, все такие отверженные, такие непонятные. Чего из себя строить, надо на мир смотреть проще». У нее был тонкий, всегда грустный голос, и призывы к оптимизму не вязались с ее обликом.

Это была миниатюрная, складная девушка. Когда по телевизору показывали художественную гимнастику, Телков на месте чемпионки всегда видел Соню. У нее были очень длинные, до пояса, волосы, и она громоздила их на маленькой головке копной, согласно моде. Если бы он хоть раз видел их распущенными! Соня училась на биофаке, а работала лаборанткой в научном ботаническом саду, ее руководительница задалась целью вырастить морозоустойчивые орхидеи.