Из Магадана с любовью - Данилушкин Владимир Иванович. Страница 68

Резкий автомобильный гудок прервал мысли Валюши. Она испуганно посмотрела на Васю, словно он мог подслушать ее нелестные отзывы о мужчинах.

— Носятся тут — как угорелые! Кстати, нам под арку.

Квартира была на втором этаже. Валюша долго возилась с ключами, пока осилила три замка. Что-то заедало в среднем, и приходилось начинать сначала. Вася вызвался помочь, и Валюша слегка пугалась этой прыти.

Прихожая поразила гостя размерами. В ней при магаданском жилищном кризисе можно было бы жить. Стены были обшиты деревянными брусками, обожженными до телесного цвета и отлакированными. По периметру на недосягаемой высоте опоясывающая полка с Диккенсом, Теккереем, Бальзаком и Чеховым. У одной из стен скамья из толстенных плах, тоже обожженная и отлакированная. Стены увешаны еще и циновками, на которых ключи разнообразнейших форм и размеров. Коллекция, должно быть.

— Это все родители, — объяснила Валюша и увела Васю в комнату. Сама же ушла в другую — переодеться. Вася побродил неслышными шагами по шкуре белого медведя, заглянул на стеллажи, в сервант. Он был любопытен и стыдился этого. Будь его воля, он бы утонул с ногами в мягком кресле, раскрыл одну из редкостных книг в серебряном окладе. Похожие он видел в библиотеке университета, но почитать их не хватало времени, а когда оно отыскалось, выяснилось, что из ценного фонда ничего не дают. Ведь любую можно было получить в более позднем издании, кроме третьестепенных авторов, а до этой степени, чтобы читать не главное, его любопытство не доросло. И он подумал, что, быть может, нечто важное в жизни ему еще предстоит узнать. Собственно ради этого он и летел в северный город.

Были в этой комнате и многие другие редкостные разности — от яхты из бивня моржа до лаковой китайской миниатюры, от каменной таблички с клинописью до японской аппаратуры, от сахарных серебряных щипчиков до клочка мамонтовой шерсти, заключенной в хрустальный футляр, от золотых безделушек до березовой шкатулки с неизвестным содержимым. Все это не помещалось в сознании Васи, а плыло порознь одно от другого, как в открытом космосе, заключив в нее Валюшу и, быть может, его самого. Ничего кроме головной боли Перемогин не обрел и сказал о ней Валюше, когда та пригласила поужинать.

— Быть может, коньяку, он расширяет, — предложила она и достала из бара немыслимой формы бутылку. — Нет? Тогда анальгин. Нельзя столько работать. Нужно правильно отдыхать. Эта манера вкалывать до потери пульса не доводит до добра. Нужно работать до тех пор, пока это приятно. — Она подала Васе таблетку на блюдце из тончайшего фарфора и воду в чашке из того же хрупкого материала. Зеленые драконы на ее халате, прекратив свои извивания, уставились на Васю, выпятив красные языки.

Вася взял таблетку дрогнувшей рукой и хотел взять другой дрогнувшей рукой чашку, но Валюша сама поднесла ему ко рту. Вася вдохнул тонкий аромат ее руки, сознание еще больше замутилось, и он поцеловал эту руку. Чашка выпала, но не разбилась, ударившись о медвежью шкуру. Вася наступил на нее, и хруст фарфора напомнил ему зубовный.

— Ничего-ничего, — сказала Валюша, как бы запыхавшись от бега. Она принесла золотой совочек и сгребла осколки широкой колонковой кистью.

Вася затянул свой галстук чуть ли не до остановки дыхания, словно хотел задушить свое смущение.

— А давайте, наконец, варить ваше варенье!

— Ах, варенье… А как вы себя чувствуете?

— Вы меня извините, я нечаянно.

— Пустяки. Вам лучше прилечь на минутку, пока я все приготовлю для варки. Это кресло раскладывается.

Взгляд Васи, блуждавший, как кораблик в штормовом море, вдруг замер: в небольшой хрустальной вазе на японском телевизоре желтели его одуванчики.

— Правда, красиво? — Спросила Валюша. Вася застонал от наплыва чувств и закрыл ладонями глаза драконам.

— Пампасы! — Драконы сухо треснули, уколов Васю электрическим зарядом. И головная боль ушла. — Спасибо. Вы меня спасли. Красиво здесь. Родители, говорите. Родителей не выбирают. Осколки не выбрасывайте. Я склею. — Васе как никогда хотелось быть грубым. Драконы шевельнулись, делая обманные движения. Они уже не были страшны. — Давайте все, что разбито. Такие еще не доводилось клеить.

Валюша покраснела, уловив в последнем слове второй, жаргонный смысл. Драконы дружелюбно вильнули хвостами. Васе захотелось быть сильным, ловким и немножко грустным.

— Так вы теперь совсем одна?

— Уже два года. У них кооператив в Ялте. Отец целыми днями на своей яхте, мама розы выращивает. А меня не взяли. Пробивай, говорят, себе дорогу. Будто кутенка бросили на стремнину.

— Небось, большие шишки были?

— Куда там! Замороженные надбавки — слыхали, небось? Их Хрущев похерил. Теперь таких денег не заработать.

— Ну и что теперь — убиваться? У вас своя жизнь. Друзья.

— Что друзья… Почти весь курс по поселкам разъехался. А кто в городе остался, в школах работают. Встречаемся редко. — Валюша не понимала, с чего это откровенничает с незнакомым человеком. Громадное ее неловкое тело уже не стесняло ее внутреннее естество, а тяжелое лицо словно посылало вызов самой природе. Она походила на кактус, который ее мать выращивала тридцать лет на подоконнике, и он на пятнадцать минут выбросил свой пленительный ароматный граммофончик.

— А вы не пробовали… замуж?

— Нет!

Гордые надменные драконы готовы были испепелить каждого, кто хоть в мыслях поставил бы это в вину Валюше. Вася поперхнулся.

— У вас должен быть замечательный муж. Он должен заменить вам отца и мать. Он, наверное, где-то рядом. Я чувствую это. — Вася обращался не только к Валюше, но и к японской радиотехнике, глиняным табличкам, моржовым клыкам и книгам, словно призывая все вещи в свидетели. Он готов был склеить разбитые чашки, починить все, что требовало починки и отремонтировать нуждающееся в ремонте. — Здесь душно. Пойдемте к печке!

Валюша, вне себя от изумления, провела его на кухню, сияющую белизной кафеля и благоухающую древесными ароматами заморской мебели.

— Где? Что? Сахар! Ягоды! Плиту включить! Это что? Смородина. Помыть. Сироп: сахар в таз, на огонь!

Вася метался, как пантера, догоняющая в пампасах косулю, всякий раз ему приходилось обходить Валюшу, застывшую без движения посреди кухни. Она могла сидеть часами, не повернув головы. И это было все-таки благо, о чем пока не догадывался Вася. Если она оживала, обязательно что-нибудь случалось. Поэтому ее подспудные желания исполнялись до того, как высказывались, словно она и была телевышкой для передачи мыслей на расстояние.

Вася помешивал серебряным половником расползающийся в тазике сироп, и легкий скрип сахарных частиц, и тяжесть серебра в руке, и круговые движения руки доставляли ему немалое удовольствие. Ноздри его были забиты сахаром, этим саднящим запахом — как у свежевыбеленной стены. На поверхности сухого, казалось бы, сахара, показались густые пузыри. Вася достал половником густую жидкость, капнул на ноготь большого пальца левой руки и убедился, что пора класть ягоды. Он по привычке, по памяти мускульной системы обогнул Валюшу, и что-то остановило его.

Валюша по-прежнему сидела за столом, но какая-то легкость и изящество появилось в ее позе. Вася ссыпал ягоды в сироп, тщательно перемешал их, оглянулся, да так и замер с половником в руке. Валюша не была, как обычно, погружена внутрь себя. Она смотрела на свои руки, а в руках плясали вязальные спицы. И, как следствие этих манипуляций, возникало нечто разноцветное и мохнатое. Лоскут, удлиняющийся в руках Валюши, закрывал от Васи драконов и, быть может, поэтому он почувствовал приятное радостное тепло. Он медленно перемешивал ягоды и смотрел, смотрел на женские руки, стараясь попасть им в такт. Валюша перехватила его взгляд, подмигнула ему, шепнув озорное слово. Вася чувствовал ход времени, в какой-то одному ему известный момент он убрал пенку, положил в вазочку горячее варенье и молча протянул Валюше. Она медленно взяла, долго дула на золотую ложку и, наконец, поднесла ко рту.