Вертикаль власти - Недоруб Сергей. Страница 16

— Они уважают мое желание побыть одному, — уклончиво ответить авторитет. — Если кто-то поднимается сюда во время вечерней прогулки, то это значит, что он хочет спросить у меня совета.

— Я не хочу спрашивать у тебя совета.

— Для всех остальных — хочешь, — заверил Камаз. — Ты же сам сюда пришел. Все это видели.

— Да, ты ловко провернул, — заметил Борланд. — Теперь вся «Вертикаль» увидит, что я бегу каждый раз, как ты меня зовешь.

— Любопытное отношение к жизни. Очень странно, что у тебя до сих пор нет репутации шавки, прыгающий через обруч.

— Может, никто просто еще не подобрал приманку?

— Вот это может быть, — согласился Камаз. — Я могу купить твою преданность?

— Только мое время. И чем дальше, тем оно дороже.

— Тогда можешь считать себя очень богатым. Время — это то, чего у тебя здесь будет навалом. Я советую распорядиться им мудро.

— Например?

— Не валяться на больничном. Именно это тебя ждет, если ты продолжишь цепляться к «семигранникам».

Камаз успел дойти неторопливым шагом до конца балкона. Борланд двигался рядом, стараясь не производить впечатления телохранителя. Развернувшись, авторитет направился в противоположную сторону. Было видно, что он в этом месте успел навернуть не одну тысячу кругов.

— А что плохого в том, чтобы валяться на больничном? — спросил Борланд. — При царе русские солдаты служили двадцать пять лет. По статистике, семь с половиной лет из этого срока они проводили, поправляясь от ран и болезней.

Лицо авторитета тронула маска заинтересованности.

— Что ты знаешь про медицинский отсек? — спросил он.

— Ни разу там не был.

— Конечно, не был, ведь ты все еще здесь. Наверное, тебе это неизвестно, но из медблока нет пути назад. Если кто-то на «Вертикали» получает серьезные проблемы со здоровьем, то его лечат здесь, а затем отправляют в одну из тюрем Владивостока.

— Я этого не знал.

— Так вот, давай сразу разберемся. Если ты продолжишь попытки попасть к «семигранникам», это закончится для тебя медицинским блоком.

— И я попаду во Владивосток.

— Не будь несмышленышем. Не доберешься ты до Владивостока.

— Да я все понимаю.

— Прекрати пытаться попасть к «семигранникам», повторяю. Забудь про эти каюты, иначе они станут твоей могилой.

— У меня есть шанс не попасть в медицинский блок. Может быть, я найду способ разобраться с тем орангутангом у входа.

— Ты про Сергея? Забудь. Просто выбрось из головы и поставь мозги на предохранитель.

— Так у этой туши есть имя?

— Прояви немного уважения. Это Сергей, известный в узких кругах капитан. Отбывал политический срок в адовых условиях. Но он выжил, впоследствии был амнистирован и частично восстановлен в звании в обмен на службу в Зоне.

— Какая красивая история. Я проникся.

— Ты не знаешь, что такое жизнь за решеткой.

— Ты, заключенный, говоришь мне, заключенному, каково жить за решеткой?

Камаз посмотрел на Борланда, словно раздумывая, стоит ли озвучивать свою следующую мысль.

— Знаешь, почему меня здесь уважают? — спросил он.

— Думаю, у тебя есть выходы на охрану.

— Это да. Но откуда они у меня? Тебе не говорили?

— Нет.

— Я единственный из всего здешнего народа, который ранее сидел на верхнем уровне «Вертикали».

— В смысле?

— В прямом. Много лет назад я сидел за решеткой в Орловском централе. Том самом, под которым мы сейчас находимся.

— Внушает, — признался Борланд. — Может, это судьба.

— Начальникам был нужен кто-то, присматривающий здесь за порядком. Решили выбрать меня. Представь, что все мы прячемся в тоннелях метро от ядерной зимы. Представь, насколько будет ценен человек, работавший ранее машинистом метровагона. Вот потому меня и уважают.

— Признаться, я не вижу связи, — сказал Борланд. — Но пусть это тебя не расстраивает. Я не буду оспаривать твою власть. Я дал тебе чипсы — значит признал твое положение.

— Хорошо. Тогда отнесись с уважением к моим советам. Не ищи друзей среди «семигранников». Я верю, что среди них у тебя там были друзья. Это все было в прошлом. Оставь прошлое, переступи, плюнь и разотри. Тебя военсталы не примут, а честные сталкеры отвернутся. Ты станешь изгоем. Дальше будет просто — слово, дело, провокация, медблок, яма два на полтора метра. Приказ о переводе передадут во Владивосток, и эту бумажку все равно никто никогда не увидит. Ты этого хочешь?

— Как тогда быть?

— Просто никого не трогай, — посоветовал Камаз. — Не торопи время. Посиди, со временем привыкнешь. Здесь жить можно. Как тебя наша система подарков?

— Очень умно придумано.

— Да. Ты ждешь переклички, идешь в столовую, получаешь паек. Открываешь, находишь ценный артефакт. К примеру, зубную щетку или двести граммов водки в целлофане. Или, наоборот, в пакете тебя ждет аномалия, способная испортить тебе будущее, — какой-нибудь запрещенный предмет. И сразу путевка в карцер — просто за то, что тебе не повезло с подарком. Но ты все равно вскрываешь. Сердце колотится, но ты не можешь отговорить себя вскрывать подарочный пакет. Сталкеры здесь очень любят обмениваться своими пайками. Никогда не знаешь, что тебе выпало. Обменяться нераспечатанным пайком с другим бродягой — самая азартная вещь в этом чудесном месте.

— Запрещенные предметы, — удивился Борланд. — Даже так бывает?

— Бывает. На этом держится вся «Вертикаль». Потому никто и не устраивает бунт. Дважды в сутки у нас лотерея, и этого хватает, чтобы все спустили пар.

— Запрещенные, — повторил Борланд. — Так вы и подбросили железную вилку Геворгу?

Камаз косо подглядел на него.

— Может быть, и была у кого-то вилка, — не стал он отрицать. — Но никто не знал, кому она попадет. Иначе это была бы не лотерея.

Последнее слово Борланд услышал как-то иначе, чем раньше.

Лотерея…

Вспышка озарения пришла к Борланду, словно луч солнечного света, внезапно прорвавшийся через всю «Вертикаль». Сталкер медленно коснулся рукой головы. Улыбка облегчения появилась на его лице.

— Знаешь, Камаз, у меня есть перед тобой маленькое преимущество, — проговорил он. — Я могу посмотреть на человека и по его виду сказать, какие у него шансы найти артефакт и какие — угодить в аномалию. Этому не учат на верхнем уровне «Вертикали».

Камаз ничего не говорил. Он не проявлял даже малейшей тени, никакого намека на то, что понимает, о чем идет речь.

— Геворг не мог «попасть в аномалию», — продолжал Борланд. — Не мог случайно найти вилку, из-за которой попал в карцер. Он мог только получить свой паек от того, кто точно знал, что в нем будет запрещенный предмет, и хотел его подставить. Потому что лотерея здесь не в том, кому какой пакет выпадет, а в том, кто какой пакет откроет, успев до этого перетасовать всю добычу. Социальное звено в сложной схеме. То, о чем сталкеры не задумываются, но без чего существовать не могут, — натуральный обмен хабаром. В этом и есть случайность. Но вопрос о том, выпадет ли конкретному человеку пакет с сюрпризом изначально, не имеет никакого элемента случайности.

Лицо Камаза продолжало оставаться бесстрастным.

— Спасибо за беседу, — поблагодарил Борланд. — И за молчание. Думаю, теперь я могу разобраться, что мне делать.

Он хлопнул рукой по перилам и побежал к себе в камеру.

— Хрюша! — выпалил Борланд. — Ты здесь?

— Да, — отозвался сосед с верхней полки. — Ты что-то хотел?

— Тот журнал. Ты достал его из пищевого пайка. Так ведь?

— Ну да. Здесь же больше негде.

— Ты съел две порции — твою и мою.

— Ну?

— Что, если журнал был моем пайке, а не в твоем?

— Нет, так не пойдет, — скривился Хрюс. — Ты не пришел за своей порцией. По правилам «Вертикали» она стала моей. Мы все получаем пайки в порядке очереди. Значит, то, что было в твоем мешке, стало моим. И журнал тоже.

— Да я не претендую на твой журнал. Оставляй его себе, конечно. Я лишь прошу дать его посмотреть. Верну через минуту.