Лунь - Клочков Сергей Александрович "settar". Страница 7

Седой присвистнул.

— Сколько в Зоне?

— Скоро год.

— Во дура, — Седой достал сигарету, прикурил от спички. — И за каким хреном ты в Зону сунулась? Тебе бы отучиться, замуж выйти, детей нарожать, а ты радиацию глотаешь. Хотя вам проще — хабара не нашлось, так древней профессией. Новый вид в Зоне — п…датый сталкер. Ну, ты как обычно работаешь, за бабки или за хабар, агрегат подстилочный? — долговец даже не скрывал презрения, желчно издеваясь над «свободовской» девчонкой. Провокация. Это была именно провокация. Да, Седой, я был о тебе лучшего мнения…

— Слышь, должара, не твоё, блин, собачье дело, что я здесь делаю, на! Заторнись, на! — Хип побелела от ярости. — Козлина стрёмная, на…

— Поговори у меня, сиповка… — Седой нехорошо сверкнул глазами. — Дрянь малолетняя. Не посмотрю, что девка, момент зубы повышибаю.

— Попробуй, на… — Хип выхватила из-за голенища раздолбанного сапога отвёртку с заточенным жалом. — Только тронь, на…

Сжав кулаки, Седой поднялся и сделал шаг. Хип отодвинулась от долговца, прижавшись ко мне. Я почувствовал, как её трясёт.

— Слышь, Седой, отстань от неё, — я тоже встал, задвинув девчонку за спину так, чтобы стать между ней и Седым. — Чего взъелся? Не видишь, отведала девка, почём фунт лиха, а ты развёл тут мораль… слова бы хоть выбрал.

— Ты чё, Лунь, офонарел? На дурака ты вроде не похож… — Седой глянул волком. — Вначале кормишь этих уродов, потом защищаешь. Я же знаю, как ты от свободовцев уходил, рюкзак тебе в трёх местах прострелили, шакалы. Это бандиты, Лунь! Что эта сиповка, что тот шизофреник… чёрт, да чё я тебе доказываю, как будто не знаешь…

— Ты нарывался на комплимент, Седой. Сам нарывался, специально. Ну, а если кулаки чешутся… — я выразительно промолчал.

Седой задумался, сверля меня глазами, в которых уже потух опасный огонёк. Драться с почти союзником на глазах двух вероятных врагов он не хотел. Не время и не место. Да и я хорош. Чего, спрашивается, завёлся?

— Только из уважения к тебе, Лунь, — долговец неохотно вернулся на своё место. — Спать будем по очереди. А с вами, твари, я потом как-нибудь встречусь…

Седой свернулся калачиком и вскоре начал негромко посапывать.

— Слышь, Лунь, — Хип подсела поближе. — А чё, наши в натуре по тебе шмаляли?

— Было пару раз, — усмехнулся я.

— Во блин… а мне говорили, что вольных не трогают. Это, респект ещё раз. Классный ты чувак, Лунь. Короче, если спать хочешь, ложись. Я позырю, если чё.

— Курить есть? — монолитовец с надеждой взглянул на распечатанную пачку. Если бы я сказал «нет», то вопросов бы не возникло. Здесь у всех всё свое, только одна Зона общая. Нет здесь ни щедрых, ни жмотов. Припас должен быть у каждого, а если нет, то сам дурак. Ларьки с магазинами в Зоне как-то не предусмотрены, и от лишнего патрона, дополнительной банки консервов, перевязочного пакета часто зависит, останешься ли ты жить. Потому и спрашивал монолитовец, словно не видя курева на столе, есть оно в наличии или ему только почудилось.

— Держи.

Монолитовец размял сигарету и вновь взглянул на меня:

— Такое дело… ни дерьма, ни ложки.

— На, — Хип положила никелированную коробочку. — Только верни. Как кличут тебя, доход?

— Зовите Доходом, — невесело усмехнулся монолитовец.

Имя подходило. Тощий, угловатый, с болезненно трясущимися руками и нездоровой бледностью покрытого двухнедельной щетиной и клановыми татуировками лица, он, похоже, действительно доходил.

— «Душегубка»? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Ну, — кивнул Доход. — К нашим коновалам сунулся, да толку от них. «Суров Монолит к усомнившимся» — это когда уже ничего сделать не могут. Уроды.

— К Доктору сходи.

— Был уже, — Доход засучил рукав, демонстрируя багровую сеть на коже. — Поздно. Упустил я время. Надо было сразу к нему топать, да понадеялся на наших чудотворцев.

— Что же ты там делал, Доход? Вроде не псих, — искренне удивился я.

— Сейчас вроде нет. А до того, как доходить начал, и вспоминать противно, что вытворял. Словно одурь какая-то в башке была, как в тумане всё. Без контролёров, думается, не обошлось. Слышь, Лунь, прошу, ты, кажется, человек… сделай одолжение.

— Смотря какое.

— К научникам я иду, сдаваться. Я теперь весь вроде артефакта сделался. Думаю, бабки должны за меня дать, раз добровольно отдаю себя на опыты. И это… дочка у меня есть, в институте учится. Проследи, чтоб деньги до неё дошли, адрес счёта у меня есть. Половину можешь себе забрать. Жил, понимаешь, как дерьмо, так хоть от смерти кому польза будет.

— Постараюсь. Обещать не могу.

— Спасибо, Лунь.

Я закрыл глаза. Спать, спать… сюрпризов от случайных соседей по схрону я уже не опасался.

Утром, успокоив разбухтевшегося по поводу моей беспечности Седого резонным замечанием, что все живы, здоровы, и ни у кого ничего не пропало, я попрощался с долговцем и начал готовиться к марш-броску до Коржинских прудов. Доход ушёл чуть позже в сторону Бара. Хип осталась в схроне, глядя, как я проверяю оружие и укладываю рюкзак.

— Лунь, а ты сколько уже здесь?

— Осенью шесть лет будет.

— Ни фига себе! А зачем в Зону пришёл?

Хороший вопрос.

— В той жизни я был журналистом, — я подтянул лямки рюкзака, проверил, не бряцает ли барахло. — Хотел сделать репортаж какой-то… по крайней мере, мне так рассказали. Сам не помню. Индуцированная пси-резонансом стойкая амнезия. Выброс две тысячи седьмого.

— Ясно… — протянула Хип, покусывая губу.

«Гробанётся девка» — невесело подумал я. Жаль, чёрт возьми. Красивая, хоть и жутко тощая от «свободовских» харчей. В полутьме схрона она казалась какой-то пацанкой, но утром я разглядел остренькое личико, несколько задорных веснушек на аккуратном, чуть вздёрнутом носике, и большие синие глазищи. Худенькая русская берёзка, заброшенная в дикие поля Зоны.

— Чё уставился? — без злобы спросила Хип, опустив роскошные свои глаза и нервно теребя манжету комбеза.

— Да так. Пора мне. Бывай здорова, Хип.

Ах, как жалко то, ядрена восемь. Дохода вот не жалел ни капли, так, зарубка в памяти осталась, не больше. В Зоне на всех жалости не напасешься, отвык я уже давно от этого чувства, забыл про него даже, а тут саднит душу, как будто гусеница сидит в груди, и, мерно помахивая колючей головой, срезает с сердца полоску за полоской. Прав в чём-то Седой: сидела бы дома, на дискотеки ходила, училась. А, чёрт с ним. Жалко у пчёлки. Выкинь из головы, сталкер Лунь, и топай к прудам.

Странный звук. Длинный, хрипловатый выдох с каким то присвистом. Я обернулся.

Покривив рот и зажмурившись, Хип явно готовилась зареветь. Из глаз часто закапали слёзы, оставив на пыльных щеках две светлые дорожки.

— Ну, ты чего слякоть развела?

— Не… броса-аа-ай… Лу-уууунь…

«Покойник. Она уже покойник, к гадалке не ходи. Развернись и топай. Ты, блин горелый, не армия спасения, своих проблем воз с прицепом. Ну, чего встал?»

— Домой тебе надо, Хип. Переговорю с ботаниками, может, выпустят за Периметр. Родители, небось, с ума сходят.

— Мои предки с ума сходят, если на опохмел бабла не настреляют, — с неожиданной яростью растерев слёзы кулаком, чётко произнесла Хип. — Мамаша как меня родила, так через три года спилась. Это ладно, что меня сделала от какого то дяди залётного, когда ещё водку жрать не начала, а вот братишка считай без головы родился. Отчим, сука пьяная, заставлял по электричкам на бутылку просить, как школу закончила, вообще не представляю. Нет у меня дома, Лунь, понимаешь? И не было никогда!

Хип злобно пнула валяющуюся у схрона пустую сигаретную пачку и всё-таки разревелась в голос, шмурыгая носом и прижав к лицу крепко сжатые кулачки. Я стоял, ошарашенный исповедью, не зная, что и сказать.

— Одна только подружка у меня и была, Килькой звали. Вместе в Зону пробирались, к «Свободе», вроде парень у неё туда ушёл. Не дошла Килька, убило её в аномалии. Принесла я тому парню сумку её, он крутой был, меня трогать не позволял. Хороший был, по Кильке сильно убивался. Его потом «Долг» застрелил, и начала ко мне всякая мразь лезть. Ушла я оттуда, Лунь.