Игра кавалеров - Даннет Дороти. Страница 29

О'Лайам-Роу рассказал все, что знал, все, что бессонная ночь, полная мучительных раздумий, сделала для него очевидным. Лаймонд использовал его, а затем отделался самым высокомерным образом, когда необходимость в нем отпала, угостив пинком на прощанье. Все было взвешено, выверено и использовано, даже его дружба с Уной О'Дуайер.

О'Лайам-Роу без колебаний назвал ее имя. То, что пришлось поведать эту историю человеку безразличному, копаться в интимных подробностях, когда время уже поджимало и следовало переходить к великим, по-настоящему значимым истинам, было самым трудным, а может, и единственно трудным из всего, что предпринимал за всю свою жизнь. Слушая, Стюарт ощутил внутри себя, как в старые трудные времена, пламя горечи и насмешки, злоречия и ревности. Он сказал:

— Ты голову потерял от этой холодной бесстрастной киски, не так ли? О Боже… — И, снова почувствовав прикосновение сильных рук, удерживающих его на крышах Блуа, в ту славную, полную жизни ночь, добавил: — Мы оба с тобой сваляли дурака. Она — шлюха О'Коннора… Она пыталась убить тебя. Ты знаешь это?

Стараясь владеть своим обритым, гладким, как у ребенка лицом, О'Лайам-Роу. ответил:

— Она пыталась убить соперника О'Коннора.

— Тебе следовало бы высечь ее, — заявил Робин Стюарт с легким пренебрежением. — А потом захватить и женщину, и место О'Коннора, У тебя есть люди, земли, имя. Ты ничем не хуже Кормака О'Коннора и также можешь управлять Ирландией.

Сейчас, стоя на последнем пороге, он с легкостью давал советы и все проблемы казались разрешимыми.

— Но у меня нет желания управлять Ирландией, — заявил О'Лайам-Роу с поразительной, неистовой искренностью. — Теперь я только хочу сбросить дьявола, что оседлал меня.

Бесцветное лицо голодающего чуть дернулось, веки поднялись, адамово яблоко судорожно задвигалось, и сухие губы приоткрылись.

— Он и из тебя сосет кровь, этот ублюдок? Что ты хочешь услышать от меня? Прекрасный вышел бы из меня учитель, если бы я знал, как управиться с Кроуфордом из Лаймонда. Но пустой мешок не будет стоять, парень. А я опустошен, вычищен, высушен и выброшен. Знаешь, как это случилось? Очень просто. Доверишься еще одному такому, как Кроуфорд, или парочке таких и кончишь так, как я.

— С Хариссоном ты расправился, — заметил О'Лайам-Роу.

Глаза Стюарта с горечью смотрели из темных впадин.

— Потому что от меня этого ожидали. Они стояли в стороне, люди Уорвика, и не вмешивались. Хариссон и его свидетельства не должны больше беспокоить его милость. Думаешь, у меня не было достаточно времени, чтобы понять это?

— Но ты свел счеты? — возразил О'Лайам-Роу. — Если ты до сих пор не расквитался с другими, твоими обидчиками, можешь пенять на себя.

— Это было бы великолепно, не правда ли, если все было бы так просто, — медленно произнес больной. — А у меня, видишь ли, никогда ничего не складывается просто. И если я надумаю послать кого-то ко всем чертям, всегда найдется другой, который присвоит себе всю выгоду. Боже, лиши его… Моим проклятьем Фрэнсису Кроуфорду станет мое молчание.

Ничто не отразилось в голубых глазах О'Лайам-Роу. Он сказал:

— Мне очень жаль. Я как раз пришел умолять тебя пустить в ход свой язык. Мне казалось, что, когда мы с тобой вернемся во Францию, там найдется немало людей, которых потрясет неожиданная новость: изящный герольд Кроуфорд и парень, который дурачил весь французский двор под именем одного и того же лица — Тади Боя Баллаха.

Где-то в глубине угасшего духа, казалось, что-то загорелось.

— Разоблачить его?

— Почему бы и нет? Он будет ждать тебя во Франции. И это даст повод нашему баловню удачи поразмыслить о чем-то еще, кроме скрытых слабостей своих собратьев.

Мешок костей, некогда прозывавшийся Робином Стюартом, лучником шотландской гвардии христианнейшего монарха Франции, с огромным усилием приподнялся на стуле.

— Кто поверит мне? Разве если ты… Ты поддержишь меня? — спросил он.

— Всей душой, — ответил О'Лайам-Роу. -При условии, если ты выдашь человека, которому служил.

Последовала длинная пауза.

— Какого человека? — наконец медленно спросил лучник.

— Отец небесный, откуда мне знать? — воскликнул О'Лайам-Роу. — Однако каждому ясно, что такой человек существует и, осмелюсь предположить, очень скоро окажет тебе медвежью услугу, если ты его не опередишь. Я решил позаботиться о девочке, но она будет в безопасности, пока кто-то из вашей предприимчивой шайки продолжает действовать. Я не спрашиваю у тебя его имя. Но разоблачи его, расскажи все, что знаешь о нем, когда будешь во Франции, и я поддержу все твои обвинения против Тади Боя Баллаха.

Еще не закончив своей тщательно продуманной речи, он понял, что победил.

— …Иисусе Христе, — сказал Стюарт. — Иисусе Христе… — Его запавшие глаза лучились, иссохшая грудь вздымалась: казалось, за пределами каменных стен он увидел нечто, способное преобразить длинное, изрезанное морщинами, изможденное от голода лицо, наполнить огнем потускневший взгляд. — Я их обоих смогу обыграть. Сначала одного, затем другого. Иисусе Христе, я еще поквитаюсь с обоими.

Ввалившиеся глаза устремились к окну, озаренному яркими, живыми лучами: сквозь него проникали в комнату запахи пыли, зелени, лошадей — большая, полная народа крепость жила своей хлопотливой жизнью. Затем Стюарт повернулся, и его прояснившийся взгляд остановился на бледном спокойном лице О'Лайам-Роу.

— Вот это да, — сказал лучник и с изумлением уставился на принца. — Что случилось с твоими усами? Парень, парень, да ты похож на овцу, только что вышедшую из стригальни!

Вернувшись на постоялый двор, где заказал отдельную комнату на неопределенный срок, О'Лайам-Роу ч написал короткое послание Фрэнсису Кроуфорду в Дарем-Хаус. Там значилось:

«Он поедет во Францию и согласился свидетельствовать против своего хозяина, но пока не хочет называть имен. Его единственное условие состоит в том, что ты не должен ехать с ним, но мы с тобой оба должны находиться под рукой, а может, даже и рядом, когда ему настанет время ответить на предъявленные обвинения перед французским королем. Это я пообещал. Твое дело все устроить. Меня можно найти по указанному адресу, когда придет время отъезда».

Затем он принялся ждать. В конце концов приглашение пришло, но лишь через три недели, в течение которых Стюарт с помощью тюремщиков постепенно восстанавливал свое здоровье, а французский посол и Лаймонд ожидали инструкций из Франции. Седьмого мая они пришли. Среди выражений глубокого удовлетворения и восхищения неколебимой английской честностью, столь убедительно проявленной, крылось недвусмысленное требование короля Генриха немедленно доставить Стюарта вместе с подписанным и заверенным признанием. Через канал за счет англичан.

Английский король и Тайный совет, подчеркивая свой ужас перед случившимся и выступая за суровое, примерное наказание, считали, что французскому послу следует взять на себя ответственность за переправу через канал. Господин де Шемо возражал, английский Тайный совет настаивал. Весьма вежливый, но острый спор закончился соглашением: Стюарт направляется в Кале под сильной английской охраной, где передается под ответственность Франции. Одновременно Англия получает от лучника письменное признание и направляет его заинтересованной стороне.

Письменное признание тем не менее так никогда и не появилось. К Уорвику дважды обращались от имени де Шемо, он искренне извинялся, но дальше обещаний дело не шло. В конце концов ветреным серым утром в середине мая посол сам отправился в Холборн посетить его милость. Позже, в тот же день, О'Лайам-Роу получил приглашение в Дарем-Хаус.

Тросточка исчезла, а вместе с ней отпала и необходимость проявлять неуместное сочувствие:

— Я получил твою записку, — сказал Лаймонд и, наклонив свою светлую голову, пересек кабинет и подошел к камину, где стоял О'Лайам-Роу. — Как тебе удалось убедить его? Заключили оборонительный и наступательный союз против меня?