Игра кавалеров - Даннет Дороти. Страница 31

Вырвавшись из его объятий и приведя себя в порядок, но со все еще блестящими глазами, она отвела гостя в салон и сказала:

— Что ж, Дионис 8), ты снова стал самим собой.

— Искупался на ночь в парном молоке, — сдержанно ответил он. — Не думай, что я здесь для того, чтобы ты меня утешала. У меня только дело на уме.

— У меня тоже, — безмятежно изрекла прекрасная вдовушка. Это была стройная, уже не первой молодости женщина, наделенная изрядным умом: некогда, в дни правления старого короля, она получала жалованье как gouvernante filles publiques [17], а тогда было не просто совладать с армией молодых проституток высшего разряда, вечно находящейся на марше. — Но тем не менее, пожалуйста, садись. Мы думали, что тебя изжарили заживо.

— Нет, лишь немного подпалили, — признался Лаймонд. — Но ты должна была видеть Друида… Он пришел?

— На неделю раньше срока.

Ему не понадобилось объяснений. Французский галеас, наскочивший в сентябре на «Ла Сове», отремонтированный в своем родном порту, а затем отправленный за границу, вот уже много месяцев находился под наблюдением Мартины. Именно Мартина вытянула у одного матроса, списанного с корабля, все, что они до сих пор знали об этом деле. Выслушав весьма заковыристое ругательство Лаймонда, она спросила:

— Разве это сейчас так важно?

Раздражение его улеглось, он засмеялся и принялся рассматривать красивые кольца на ее руке.

— Видела ли ты фарс «Три королевы и три мертвеца»? Увидишь, если наш план не сработает. Матиас приходил к тебе?

Матиас был капитаном «Гуден Рооса», которому несколько месяцев назад приказали потопить О'Лайам-Роу. Прекрасная вдовушка взглянула на Лаймонда из-под длинных ресниц.

— Я сама ходила к нему, — сказала женщина. Это было больше, чем Лаймонд мог бы ожидать, но он предпочел промолчать. Она добавила: — «Роос» был зафрахтован Антониусом Беком из Руана.

— Французский купец фрахтует фламандское торговое судно?

— Матиас наследовал состояние отца. Тот родом из Брюгге, нажил состояние на контрабанде, а еще одно — на пиратстве. Испанские корабли с сокровищами пускаются наутек, лишь завидев наведенную на них пушку. В Руане он обычно останавливается здесь… Почему ты смеешься, Фрэнсис? — спросила Мартина, по-своему незаурядная и даже могущественная женщина. — Ты — сущий Аполлон из преисподней.

— Кетцалькоатль, — возразил Лаймонд и, закрыв глаза, воскликнул: — Моя красавица, моя красавица, ты воздвигла заново стены Рима! — А затем он приложил все усилия, чтобы сделать ей приятное, и больше ничего не стал объяснять.

Из Руана он послал ей маленькую позолоченную шкатулку, в которой лежала нитка жемчужин, каждая в двенадцать каратов, из чего Мартина заключила, что друг ее обнаружил товарные склады господина Антониуса Бека.

Печатные станки молчали, веселой компании не было в помине, когда Лаймонд вошел в дом Эриссона в Руане. Скульптор работал. Резец позвякивал мягко, как цимбалы, под непрекращающийся аккомпанемент хриплых проклятий.

Имя Кроуфорда из Лаймонда ничего Эриссону не говорило. Однако звяканье резца прекратилось, и, стоя за дверью в подвал, посетитель с интересом прислушивался к непристойной перебранке между Мишелем Эриссоном и управляющим, посланным объявить о приходе гостя. Через минуту Лаймонд без приглашения распахнул дверь и спустился по ступеням.

Статуя изображала Тития 9), извивающегося в оковах, с коршуном, сидящим у него на груди. Лаймонд уже видел прежде эту фигуру гиганта, искаженную болью, в то время едва обтесанную и полуобработанную. Приступ подагры, в полном согласии с мифологией, заслуженное возмездие, принудил скульптора прервать работу.

Подагра, как можно было видеть, так и не отпустила его. Но Эриссон работал несмотря на болезнь. Рукава белой бумазейной блузы были закатаны, мощные руки обнажены, старый колпак, защищавший волосы от пыли, стянут у подбородка, широкое побагровевшее лицо покрывали капли пота и тонкая мраморная крошка. Когда он повернулся, вокруг шеи стал виден потускневший лоскут, наполовину засунутый за воротник. Лаймонд узнал в нем некогда изящный, обшитый тесьмой дублет Брайса Хариссона, ныне смятый и пропитанный потом. Он тихо сказал:

— У меня к вам послание от принца Барроу, господин Эриссон. Это не займет много времени.

Выразительные круглые глаза Мишеля Эриссона под кустистыми, как у брата, бровями оглядели посетителя — от тщательно причесанных золотистых волос до темных драгоценных камней и продуманной до мелочей одежды.

— Бог мой, ну и штучка, — без всякого выражения произнес он и движением большого пальца отпустил управляющего.

Взгляд Фрэнсиса Кроуфорда был устремлен на Тития. В заполненной пылью впадине рта, в арках ребер, в выпирающих, тщательно выточенных из камня внутренностях — во всем выражался склад ума Мишеля Эриссона, чей покойный брат столь доблестно послужил своей стране, разоблачив перед французами коварство Робина Стюарта.

— Черт бы тебя побрал, — добродушно ругнулся Лаймонд. — Я весь взмок, как кляча, что тащит вагонетку. Посмотри еще раз.

Массивное, покрытое пылью лицо вытянулось от удивления.

— Иисусе Христе…

Сквозь легкую дымку они долго глядели друг другу в глаза.

— Иисусе Христе, — повторил скульптор с совершенно иной интонацией. — Это же Тади Бой Баллах. — И с возгласом радостного изумления бросился обнимать своего гостя.

В бунтарской натуре Эриссона таилась большая жизненная сила. Он узнал о цели пребывания Лаймонда во Франции, посмеялся до слез над его шальными выходками и безумным вдохновенным маскарадом, но ответа на вопрос, ради кого или чего тот все это проделал, скульптор отнюдь не требовал. Игра стоила свеч. Этика Мишеля Эриссона принадлежала только ему и основывалась на страстных убеждениях, которые он всегда горячо отстаивал. Он затравил бы до смерти любого, кто намеревается убить ребенка, уничтожил бы за низменность побуждений. Но что касается Робина Стюарта и его поспешных, бестолковых и беспринципных деяний, он испытывал к лучнику всего лишь искреннее презрение, прекрасно понимая его суть. Фигура поверженного гиганта, печень которого терзает коршун, — вот все, что мог сказать скульптор по поводу удара мечом, оборвавшего жизнь его брата.

До Мишеля Эриссона дошли слухи, облетевшие всю Францию: лучник находится на пути ко двору. Посланцы из Лондона, привезшие печальную весть и доставившие пожитки Брайса, сообщили ему кое-какие подробности этой истории. Теперь же он впервые услышал об участии лорда д'Обиньи в деле, и причиненная ему лично обида обратилась в ярость, направленную против подлеца, нанявшего Робина Стюарта. Лаймонд постарался накалить страсти и ненавязчиво упомянул имя Антониуса Бека.

— Ах этот чертов недоумок, поганая кочерыжка! — зло воскликнул на местном диалекте Мишель Эриссон. — Поставлял его милости ворованное серебро за полцены, откупался и от меня тоже, пока я не обнаружил, каков он фрукт. Клянусь Богом, я мог бы порассказать такое…

— Расскажи, — потребовал Лаймонд, а в конце язвительного повествования поведал то, что знал сам. — Я хочу получить от него подтверждение, Мишель, что это по заказу д'Обиньи он наскочил на «Ла Сове» в прошлом году.

Скульптор положил свои опухшие ноги на сундук, исподлобья посмотрев на собеседника.

— Стюарт расскажет все, что знает о д'Обиньи, разве не так? Думаешь, его милость сможет вывернуться?

— Да, — безмятежно отозвался Лаймонд.

Круглые глаза скульптора по-прежнему смотрели пристально.

— Понятно. Ты видел Бека?

— Его нет дома. Я занимался его поисками целых три дня. Но дольше задерживаться здесь не могу.

— У тебя есть еще какие-нибудь доказательства?

— Одно. На самый крайний случай.

— В этакой проклятой неразберихе не угадать, когда наступит крайний случай, — проворчал Мишель Эриссон. — Если доказательство весомое, используй его, а я найду Бека. Мне о нем достаточно известно, чтобы с него живого содрать кожу и изрезать на ленточки. Он признается… Стоит мне только сыскать его. Но на твоем месте, парень, я бы постарался обработать того свидетеля.