Чужое сердце - Свинаренко Антон. Страница 52

На краю кровати висела на металлической прищепке медицинская карточка Шэя. Я пробежался глазами по непонятным словесам: характер травмы, список лекарств, основные показания. Затем перевел взгляд на строчку с именем пациента вверху страницы.

Исайя Мэтью Борн. Мы слышали это имя в суде, но я почему-то забыл, что Шэй – это лишь прозвище. «И. М. Борн, – произнес я вслух. – Дональд Трамп охотно нанял бы парня с таким именем».

Снова намек? Еще одно подтверждение?

На любую ситуацию можно взглянуть с двух точек. В том, что одному человеку покажется бессвязной болтовней, другой узнает слова из забытого Евангелия. То, что один воспримет как медицински возможное везение, другой назовет воскрешением. Я думал об излечении Люсиуса, о воде, обратившейся в вино, о людях, легко поверивших в Шэя. Я думал о тридцатитрехлетнем плотнике, которого вот-вот должны казнить. Я думал о словах ребе Блума – будто в каждом поколении рождается человек, способный стать Мессией.

Возникает такой момент, когда ты стоишь на обрыве неоспоримых доказательств, смотришь на противоположную сторону и просто делаешь шаг. Иначе ты никуда не попадешь. Я смотрел на Шэя и, кажется, впервые в жизни видел не того, кем он был, а того, кем он мог быть.

Как будто ощутив на себе мой взгляд, он вдруг заворочался. Открылся только один глаз – второй слишком распух.

– Отче, – прошептал он еще слабым после анестезии голосом, – где я?

– Тебя ранили, Шэй. Но все будет хорошо.

Офицер не сводил с нас глаз.

– Вы не могли бы оставить нас наедине? Мне бы хотелось помолиться с ним вместе.

Офицер колебался – и правильно делал: что это за клирик, который стесняется молиться на людях? Но все же пожал плечами и сказал:

– Пожалуй, священник никаких штук выделывать не станет. У вас босс покруче, чем у меня.

Люди всегда наделяют Бога человеческими чертами – чертами босса, спасителя жизней, судьи, отца. Но никто не представляет его осужденным убийцей. Но если отбросить физические границы тела – а именно это пришлось сделать всем апостолам после акта воскрешения, – возможным станет все, что угодно.

Как только офицер удалился, Шэй скорчился от боли.

– Лицо… – Он попробовал поднять руку, чтобы коснуться бинтов, но не смог из-за наручников. В отчаянии он потянул сильнее.

– Шэй, – твердо сказал ему я, – не нужно.

– Мне больно. Мне нужны лекарства…

– Тебя уже и так накачали лекарствами, – заверил я. – У нас есть всего несколько минут, прежде чем вернется офицер, а обсудить нужно многое.

– Я не хочу ничего обсуждать.

Проигнорировав его заявление, я подался вперед.

– Скажи мне, – прошептал я, – скажи мне, кто ты.

Робкая надежда осветила глаза Шэя. Он, наверное, и не рассчитывал, что его провозгласят Богом. Не двигаясь с места, он смерил меня долгим, пристальным взглядом.

– А ты скажи мне, кто ты.

Католическая церковь разделяла ложь на обман свершения и обман опущения. Первое означало откровенную неправду, второе – недомолвку. И то, и другое считалось грехом.

Я лгал ему с первого момента нашего знакомства. Шэй надеялся, что я помогу ему отдать его сердце, но даже не догадывался, как порочно мое. Неужели я ожидал, что Он откроется мне, если сам я Ему не открылся?

– Ты прав, – тихо произнес я. – Я не все тебе рассказал… Я не говорил, кем я был до того, как стать священником.

– Дай-ка угадаю… Семинаристом?

– Я учился в университете. На математика. Я даже не ходил в церковь, пока не поработал присяжным.

– Каким еще присяжным?

– Одним из тех, что приговорили тебя к смерти, Шэй.

Он молча смотрел на меня, наверное, с минуту, а потом отвернулся и отрывисто рявкнул:

– Убирайся!

– Шэй…

– Пошел нах… отсюда! – Он остервенело потянул руку, так что кожа на запястье побагровела. Звук, исторгшийся из него, был бессловесен, первобытен; таким шумом полнился мир, прежде чем в нем воцарился порядок.

В палату вбежала медсестра в сопровождении двух офицеров.

– Что произошло?

Шэй продолжал метаться, дергая головой из стороны в сторону Марля у него на носу окрасилась свежей кровью.

Медсестра нажала кнопку в изголовье кровати – и в палату в одночасье сбежалось множество людей. Врач велел немедленно снять «эти чертовы наручники», но, как только приказ был исполнен, Шэй принялся бить все, что попадалось под руку. Санитарка сделала ему укол.

– Уведите его! – скомандовал кто-то, и другой санитар потащил меня к выходу. Оглянувшись напоследок, я увидел, как Шэй, словно лишившись всех костей в своем теле, ускользает из рук людей, которые так искренне хотели ему помочь.

Джун

Клэр голая стояла перед высоким, в человеческий рост, зеркалом. Грудь ее пересекали черные ленты, напоминая шнуровку футбольного мяча. Развязав узелок, она стала вытаскивать ленты, и грудь ее вскоре разделилась надвое. Затем она расстегнула маленький медный крючок на ребрах – и я увидела ее сердце.

Билось оно уверенно, сильно: явный знак, что это чужое сердце. Клэр стала выковыривать орган разливной ложкой, пытаясь отрезать его от вен и артерий. Щеки у нее побледнели, глаза загорелись, как в агонии, но ей удалось-таки высвободить кровавую безобразную массу и вложить ее в мою руку. «Забери», – велела она.

Я проснулась в холодном поту, пульс неистово бился. Побеседовав с доктором By о совместимости органов, я поняла, что он прав: вопрос не в том, от кого это сердце, а в том, есть ли оно вообще.

Но я до сих пор не сказала Клэр, что у нее появился донор. В любом случае предстояло еще много бюрократической возни. И хотя я уверяла себя, что просто не хочу понапрасну обнадеживать дочь, я все же отдавала себе отчет в том, что оттягиваю момент истины.

В конце концов, сердце этого человека примет ее грудь.

Даже длительный душ не помог смыть этот кошмар. Я осознала, что должна поговорить с ней, что избегать этой темы больше нельзя. Одевшись, я спустилась в гостиную, где Клэр ела кукурузные хлопья с молоком под аккомпанемент телевизора.

– Клэр, – сказала я, – нам нужно поговорить.

– Дай хоть досмотреть передачу.

Я мельком глянула на экран: сериал «Аншлаг». Клэр видела этот эпизод уже столько раз, что даже я знала, как будут развиваться дальнейшие события. Джесси вернется домой из Японии и поймет, что сцена не для нее.

– Ты уже это видела, – сказала я и выключила телевизор.

Она изумленно вытаращилась на меня и снова включила его с помощью пульта.

Возможно, я слишком мало спала; возможно, груз грядущего оказался слишком тяжелым – как бы там ни было, я сорвалась. Резко развернувшись, я выдернула кабель из стены.

– Ты что, сума сошла?! – закричала Клэр. – Почему ты такая сука?

Мы обе замолчали, ошарашенные руганью. Она никогда меня так не называла, никогда даже не перечила мне. «Возьми свои слова обратно», – подумала я, но тут же представила, как Клэр протягивает мне свое сердце.

– Клэр, – смягчилась я, – прости. Я не хотела…

Я не успела договорить, как глаза ее закатились глубоко в глазницы.

Я уже это видела, и не раз. В груди сработал стимулятор: он автоматически дефибриллировал всякий раз, когда сердце сбивалось с ритма. Я поймала ее, не дав упасть на пол, усадила на диван и стала ждать, когда сердце возобновит работу, а Клэр придет в чувство.

Но этого не произошло.

Мчась в больницу на «скорой помощи», я мысленно считала причины, по которым себя ненавижу. Я устроила скандал. Я согласилась на предложение Шэя Борна, не посоветовавшись с Клэр. Я выключила «Аншлаг», не дав ей увидеть счастливый финал.

«Только не бросай меня, – молила я. – Останься – и сможешь смотреть телевизор круглые сутки. Будем вместе его смотреть. Не сдавайся, мы ведь уже почти у цели…»