Радуга просится в дом - Дроздов Иван Владимирович. Страница 29

Каратыгин, как мне казалось, имел над ним тайную силу, смысл которой никто из артистов не знал.

Впрочем, два года спустя, когда мои отношения с Земным вконец разладились, это мнение мое было поколеблено. К тому времени я уже была занята в четырех спектаклях и роли играла заглавные. Земного не слушала совсем и как режиссера не признавала. Зато и мстил же мне этот человек! Чего он только не придумывал, чтобы уязвить мою гордость побольнее. Зритель принимал меня хорошо, я шла, как говорят артисты, под гром, но, чем больше разрасталась моя слава, тем чаще и коварнее придирался ко мне Земной. И во всем-то он меня обходил, даже не приказывал костюмерше обновлять мне платья. В последнее же время перестал давать мне новые роли. Поносил меня где только можно. Наконец в переполненную чашу упала последняя капля. Однажды весь театр собрали по какому-то случаю. Снова Земной стал говорить обо мне. Приписывал бунтарство на репетициях, отступления от текста… Стал перечислять меры, которые он ко мне применял: и в личной беседе внушения делали, и на совете разбирали, и в приказе что-то объявляли.

В том месте, где Земной дошел до приказа, в зале вдруг поднялся Каратыгин. Разорвав сонную тишину, бросил режиссеру:

— А дустом вы ее не пробовали?..

И спокойно, ни на кого не глядя, вышел из зала.

На следующий день Каратыгина уволили из театра. В знак протеста я тоже подала на расчет. Теперь Каратыгин запил совсем, и, как я ни старалась ему помочь, ничего не вышло.

В день отъезда он прислал мне записку: «Ты молодец, Светлана, не покорилась желтому дьяволу. В тебе сидит настоящий артист, а не вампука».

Ни здравствуй, ни прощай. И подписи не было. Но я знала, что только Каратыгин каждого бездарного артиста называл вампукой. Когда же бывал пьян, показывал пальцем на Земного, шатаясь, говорил: «Вампука номер один».

Ну вот — и вся история. Не ко двору пришлась в столичном театре.

9

— Ты теперь отдохни, Светлана, устраивайся на диване, — вот тебе подушка и плащ вместо пледа, вот «Идиот» Достоевского, положительный герой прошлого века. На, читай, а я приготовлю ужин, накормлю тебя.

Павел придвинул к дивану газетный столик, положил на него серый томик «Идиота». Он хлопотал возле Светланы с каким-то преувеличенным старанием. Он был наэлектризован рассказом Светланы, весь проникся признательным чувством, весь светился каким-то внутренним радостным озарением. Тоска о герое, о человеке, которого нельзя поставить на колени, вдруг разрешилась для него счастливой мыслью: такой герой живет рядом с нами, его не надо искать, он даже лучше того идеала, которого Павел рисовал в воображении. А разве она, Светлана, не герой, не стоик, не мученик идеи, разве она не бьется за свой идеал из самых последних сил?.. И разве Каратыгин — этот бунтарь с талантом великого артиста, боец, не знающий ни страха, ни компромисса, — разве он не заслуживает подражания?..

Сколько раз Белов задавал себе вопрос: о чем писать? О ком? Павел искал героя и не находил. В литературе модным почитался молодой человек с головой философа, этакий судья-ниспровергатель. Он видит ошибки отцов, знает, как не надо делать, но не торопится давать рекомендации. Не торопится по двум причинам: во-первых, стоит ли помогать отцам? Во-вторых, не уверен, что его идеи упадут на благодатную почву. Ведь они исходят от сверхчеловека и потому годятся для таких же.

Нет, такой герой не привлекал Павла. Душой он стремился к тем, кто создает, а не разрушает. Стремился, но не видел. Вокруг кипит жизнь, земля преображается трудом человека, не по дням, а по часам растут заводы, возводятся гигантские технические сооружения — и все это делают рядом живущие люди, а он их не мог разглядеть.

Павел не знает, сколько он возился на кухне, приготовляя ужин Светлане. Занятый всецело своими думами, он машинально варил кофе, что-то мыл теплой водой, поджаривал. Когда же все было готово и Павел вошел в комнату с тарелками в обеих руках, он нашел Светлану крепко спящей. Под подушкой лежал нераскрытый «Идиот», настольная лампа повернута к двери. В какую-то минуту Павел хотел разбудить женщину, он уже занес было руку над ее плечом, да тут же раздумал. Светлана лежала спокойная, умиротворенная. Ничто не говорило о пережитых ею тревогах, о бурной деятельности ее ума. Склоненная на грудь голова казалась высеченной из мрамора. Черные ресницы чуть вздрагивали, удивляясь сновидениям. Павел набросил поверх плаща одеяло, выключил свет и ушел в свою комнату.

Белов потерял счет времени — не знал, полночь теперь или часы уже склонились к утру. За окном на проспекте жизнь едва теплилась: то с резким свистящим шумом пронесется автомобиль, то сверкнет искра под дугой запоздавшего троллейбуса. Один только металлургический завод могуче дышал трубами мартенов. Он, точно гигантский корабль, пристал к окраине города.

Павел лежал высоко на подушке и смотрел на завод как бы вновь. На левой окраине горела тысячами огней стройка стана «600». В последние дни по местному радио много говорили о новом стане, называли стройку «комсомольской», «ударной», «особо важной». Белов почти не интересовался станом, он даже выключал радио, когда начинали разговор о стройке. А сегодня, глядя на ожерелье огней, обнявших венком недостроенную трубу главной нагревательной печи, он ясно представил три буквы, которые обычно выкладывают в теле трубы из белого кирпича: СТС — Союзтеплострой. Вспомнил девушку, которую недавно, когда был на стане, видел возле трубы. Запрокинув голову, она махала брезентовой рукавицей каменщикам, работавшим на вершине. «Неужели и эта синеглазая девица, — подумал Белов, — вчерашняя школьница, хрупкая, нежная маменькина дочка, неужели и она кладет трубы, работает в системе СТС?.. — заключил казенной деловой фразой свои мысли Павел.

Потом его взгляд скользнул по стройному ряду труб мартеновского цеха. Сколько печей, столько и труб — восемь, десять, двенадцать. Вокруг них то и дело поднимались огненные всполохи, яркий свет отбрасывал покрывало ночи, и тогда виден был стелившийся по земле белый пар.

Засыпая, Белов еще некоторое время видел на вершине трубы венок электрических огней, багровые всполохи у подножья домен, белый пар и летящие к звездам искры… Потом видения расплылись, стали слышаться одни звуки. Он явственно различал плеск кипящей в мартенах стали, шипение пара, а затем чугуна, вырвавшегося из летки домны. Не видел освещенных багровым пламенем лиц горновых, но слышал стук крючьев о затвердевшие ручейки металла.

Но вот и завод уплыл под покров ночи. Горела, сверкала, высилась до самого неба одна труба стана «600». Звезды слетелись к ней на вершину и образовали алмазную с голубым сиянием шапку. Труба, казалось, извивалась, словно силилась вырваться из земли и улететь в небо. Она уже поднялась и полетела, но из темноты не спеша вышла синеглазая девушка, взяла трубу и, точно корешок маленького деревца, посадила в землю. Белов потянулся к девушке, хотел пожать ей руку, но она тотчас же скрылась в темноте. А с трубы на землю голубым дождем сыпались звезды. Павел сложил ладони в пригоршни и ловил холодные искры. Они падали и падали. Они ударялись друг о друга и рождали небесные звуки. Музыка падающих звезд растекалась волнами, заполняла ночь, отдаваясь в сердце неземной истомой.

10

Только чрезвычайные обстоятельства могли вынудить Катю пропустить занятия. Она могла болтать на лекции, вырезать голубей, могла задремать на глазах у преподавателя, нo не прийти в институт — этого за ней не водилось.

И вдруг Катя не пришла на занятия. Рано утром она стояла перед дверью квартиры Белова. Хозяин не отзывался.

— Вы к Павлу Николаевичу? — выглянула из соседней квартиры молодая женщина в ядовито-синем халате. — Он на шахте. И ночует там.

Кате сделалось жарко. Она даже шею потянула из воротника. Все надежды возлагала на Павла Николаевича, и — на тебе! На шахте.