Сеть для Миродержцев - Олди Генри Лайон. Страница 9
Впрочем, терпеть Равана умел. Терпеть муки – и ждать. Не зря же в свое время великое подвижничество ракшаса едва не поколебало основы Вселенной!
Грешник из грешников чувствовал, что муки постепенно сводят его с ума. К страданиям телесным добавлялись еще и страдания мятежной натуры: невозможность изменить свою судьбу, вырваться, бежать – или хотя бы погибнуть вновь, отомстив своим палачам.
Лишь одно не давало ракшасу окончательно окунуться в черную пучину безумия, которая все равно не спасла бы его от мук.
Надежда умирает последней. Она остается даже тогда, когда тело твое уже мертво, а душа мучается в аду на грани полного распада.
И вот однажды…
О, это благословенное «однажды»! Он ждал его целую вечность, верил в него – и дождался!
Когда проклятая тварь в очередной раз дала ему возможность вдохнуть воздух Преисподней, напоенный миазмами – Равана ощутил, что оковы-щупальца ослабли.
Наконец-то тварь утратила бдительность.
Упустить единственный шанс царь ракшасов не мог. Рванувшись изо всех своих еще немалых сил, он выскользнул из опостылевших объятий – с победным ревом вылетев на берег.
Он хорошо помнил дорогу к выходу из ада. И, несясь через знакомые дебри Риджиши, расшвыривая по дороге волков и гиен, не обращая внимания на укусы насекомых и хлещущий по плечам огненный дождь, устремился навстречу вожделенной свободе!
«Дайте мне только вырваться отсюда! Дайте только вернуться в мир живых – и вы скоро вспомните Равану! Скорей, чем вам хотелось бы!» – пело сердце в груди мертвого ракшаса.
Уже вбегая в знакомый туннель, Равана вдруг сообразил: ни один из встреченных им по дороге остроухих киннаров не попытался задержать беглеца! Испугались? Поняли, что бесполезно? Или…
Воздух вокруг сгустился, затрудняя движения, становясь упругим, мешая бежать, но Ревун упорно шел вперед – к свободе, к свету, в мир, из которого он был низвергнут аватарой Опекуна…
Воздух превратился в невидимую стену. Шаг, другой – и Равану отбросило назад. Он упал, обдирая в кровь ладони и колени, бешеным вепрем кинулся на четвереньках – его отшвырнуло вдвое сильнее. Ракшас завыл в безнадежной тоске и услышал за спиной спокойный голос адского служителя:
– Пойдем обратно, Ревун. Твои грехи надежней любых сторожей…
Киннар стоял в десяти шагах и смотрел на царя ракшасов, как смотрят на диковинного, но глупого зверя.
Его взгляд придал Раване ярости – и мощи. Чудовищным усилием он сумел продвинуться на посох… два посоха…
И вновь распростерся у самых ног киннара.
– Убедился? – в голосе слуги Ямы на было ни злорадства, ни даже насмешки.– Тогда вставай. Пошли.
– Куда? – тупо осведомился Ревун.
– Обратно. В Преисподнюю.
И грешники могли видеть: бывший Бич Трехмирья, перед которым трепетали Локапалы, ссутулившись, понуро бредет вслед за бесстрастным провожатым.
Сам.
Без цепей и веревок.
Однако в зловонную пучину Вайтарани его не вернули – и Равана был благодарен Петлерукому уже за это!
Теперь у него появились личные палачи: полудюжина киннаров, сменявших друг друга. Каленые иглы под ногти, поджаривание на медленном огне, котел с кипящим маслом, соль и красный перец на свежие, (всегда свежие, будь они прокляты!) раны – ракшас стоически переносил адские пытки. Привыкнуть к страданиям по-прежнему было невозможно, но смириться, как с неизбежным злом, справедливым наказанием за прошлые грехи?
Почему бы и нет?
Временами Равана удивлялся сам себе: почему он не ревет бешеным зверем, не сопротивляется, не пытается вырваться и растерзать палачей?
«Сломался, Ревун?» – думалось иногда, но в глубине души ракшас понимал: вряд ли.
Дело не в этом.
Теперь у него было много времени. И хотя пытки плохо располагают к размышлениям, Равана все же находил в себе силы отрешиться от сиюминутных страданий, заново перебирая четки навсегда потерянной жизни: бусина, другая, третья… Былые подвиги или преступления, пустяки или события сейчас представали перед измученным ракшасом в совершенно ином свете: не царь, но прах, не триумфатор, но последний из грешников, не богоравный герой, а убийца и насильник…
И, как венец любых дум – удавка Князя Преисподней, когда Равану, подобно жертвенному козлу, вели вглубь Нараки.
Вели на убой, а он ничего не мог с этим поделать.
Чем же были все его блистательные победы над Локапалами-Миродержцами?! Майей, иллюзией? Милостыней Брахмы?
Ведь Созидатель, даровавший ему неуязвимость от богов в обмен на плод чудовищной аскезы, возникал рядом не раз. Тогда-то Равана гордо думал, что Брахма является смиренным послом: просить его, могучего Равану, пощадить очередного бога-сура – и милостиво соглашался, считая себя равным Созидателю.
Победив, он мог позволить себе великодушие!
Но из бездны ада все выглядело по-иному. Сурья-Солнце просто выслал навстречу Десятиглавцу привратника, разрешив последнему сдаваться или сражаться по собственному усмотрению – и продолжил играть с Варуной, Миродержцем Запада, в «Смерть Раджи». Триумф? – или пощечина?! Если петля Ямы влекла Равану без усилий, то многое ли ракшас мог бы противопоставить Молоту Подземного Мира, когда Петлерукий в гневе уже был готов пустить оружие в ход?! Устоял бы он против громовой ваджры Индры-Стогневного, разгневайся его соперник всерьез?! Ведь даже Валин-Волосач, сын Громовержца – обезьяна, не бог! – таскал Равану в поднебесье, как орел кролика!
А Тысячерукий Картавирья – человек, всего лишь человек! – скрутил непобедимого ракшаса и заточил в темницу только за то, что Равана помешал Тысячерукому забавляться в реке с женами…
Тогда, обуянный гордыней и тщеславием, Равана после очередного унижения кидался отыгрываться на Локапалах, вновь и вновь терзая всю Свастику; но сейчас, расплачиваясь в царстве Ямы за прошлые прегрешения, он передумал и понял многое.
И Брахма-Созидатель был не послом, а нянькой, боясь за основы Вселенной, а не за Миродержцев или за неуязвимого глупца…
Бывший Бич Трехмирья корчился от стыда, и пытки казались избавлением.
А еще Равана иногда находил в себе силы удивляться, наблюдая за мучителями-киннарами.
Царь ракшасов вспоминал, как у себя дома, на Ланке, издевался над пленниками – унижение героев забавляло, ощущение собственного могущества хмелем кружило единственную голову, возможность казнить и миловать доставляла райское блаженство… И это было правильно – иначе зачем нужны богатство, власть, воинские победы?!
Но ад жил по другим законам. Исподтишка наблюдая за слугами Ямы, Ревун ни разу не заметил на их физиономиях злорадных ухмылок или раздражения, когда он, дергаясь на колу, выкрикивал проклятия и оскорбления (впрочем, это хоть как-то спасало лишь поначалу). Чувство превосходства, сострадание, наслаждение чужими муками – ровным счетом ничего не отражалось на бледных лицах киннаров.
Любая пытка, любое поведение пытуемого – равнодушные палачи словно были частью мучений!
Равана уже готов был счесть киннаров бесчувственными, неполноценными существами, тупыми исполнителями чужой воли. Но однажды случайно заметил, как двое сменившихся киннаров, отойдя в сторону, разговорились о чем-то между собой. Его мучителей словно подменили! Один оживленно жестикулировал во время рассказа; второй внимательно слушал, потом брякнул два слова, взлохматил красную шевелюру – и оба от души расхохотались! Хлопая друг друга по плечам и утирая слезы, выступившие от смеха, киннары направились прочь, а Равана еще долго смотрел им вслед.
С высоты кола.
Этот случай подсказал бывшему Десятиглавцу убедительней целой своры мудрецов-наставников: то, что для ракшаса некогда было развлечением и утверждением собственной власти, для киннаров являлось работой. Буднями, повседневностью, монотонным трудом, который адские служители прилежно выполняли тысячелетие за тысячелетием. Они были выше ненависти, наслаждения или сострадания. Просто каждый грешник обязан получить свое и уйти на новое перерождение. А на его место придет другой. Киннары должны мучить, а грешники – мучаться.