Концерт «Памяти ангела» - Брусовани Мария. Страница 25

— Это доставило бы тебе слишком много удовольствия.

— А тебе это не доставило бы удовольствия?

— Моя месть заключается в том, чтобы оставаться с тобой.

— Но ведь ты могла бы быть свободна!

— Ты тоже. Но только ты, мой дорогой Анри, способен лучше воспользоваться своей свободой, чем я своей. Поэтому я предпочитаю терпеть лишения, чтобы и тебе свободы не досталось. В жертвах я сильнее тебя.

Она говорила искренне. Она демонстративно хранила ему верность, как и после получения им президентского мандата. Святая. Ее не на чем поймать. Никогда еще ни одна женщина не прилагала столько усилий, чтобы не изменить мужу: если раньше это делалось из уважения к нему, то теперь — чтобы его унизить.

Он прибавил:

— Ты извращенка.

— Может быть, поэтому, дорогой, мы когда-то и понравились друг другу?

Они вошли к себе. Анри запер дверь. Больше ни слова не было произнесено до утра.

Наутро на лужайках возле Елисейского дворца как обещание чуда сияло солнце.

Вопреки своим привычкам, Анри настоял на том, чтобы позавтракать вместе с женой, велел принести два подноса, сам расставил их в столовой и, позабыв про вчерашнее напряжение в отношениях, приветливо обратился к ней:

— Катрин, через полтора года состоятся новые выборы. Я буду добиваться мандата на второй срок.

— Я в этом не сомневалась.

— Что ты об этом думаешь?

— Твое переизбрание не гарантировано.

— Я это знаю, я буду бороться.

— Каким образом? Теперь уже ты не сможешь разыграть покушение.

Его затылок напрягся. Он скривился:

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Разумеется.

Они замолчали, на минуту каждый всецело отдался главной задаче — намазать свой хлеб с маслом конфитюром так, чтобы не уронить ни капли на стол и не испачкать пальцы.

Он продолжал как ни в чем не бывало:

— Перед этим вторым сроком я предлагаю нам расстаться.

— Почему?

— А ты как думаешь?

— С точки зрения политической это для тебя большой риск, мой дорогой Анри.

— Разведенный президент? Взгляды у людей изменились!

— Страшнее будет изумление. С незапамятных времен, с тех пор как существуют газеты, радио, телевидение, все верят в настоящую любовь между нами. «Идеальная любовь» — это наша легенда. Обнаружив, что все это было ложью, приманкой, дымовой завесой, твои избиратели, а тем более те, кто колеблется в выборе, потеряют доверие: неужели президент Морель нам лгал? И так ли уж хороши результаты его деятельности? Не являются ли его слова и дела всего лишь предвыборной стратегией?

— Плевать! С меня довольно.

— Меня?

— Тебя! Нас!

— Может быть, появилась новая любовница, которая мечтает выпихнуть меня вон?

— Ничего подобного.

— Тогда что?

— Я не выношу, как ты на меня смотришь.

Она расхохоталась:

— Конечно, я тебя вижу таким, каков ты есть. И это очень некрасивое зрелище.

Он поморщился, сглотнул, придавил ладонями стол, чтобы успокоиться, и закончил:

— Ты не хочешь подумать над моим предложением?

— Уже подумала. Я отказываюсь.

— Почему?

— Я нашла свое призвание. Что мне было делать, после того как я открыла, что больше тебя не люблю? Ненавидеть тебя. Меня это устраивает.

— Катрин, я больше не могу выносить твое присутствие.

— Тем не менее придется привыкнуть. Дай мне обрисовать ситуацию. Во-первых, ты пойдешь на новый срок, только если я буду согласна.

— Что?

— Потребуется, чтобы я закрыла рот, чтобы я хранила твои гадкие секреты, чтобы я не принялась болтать о покушении на улице Фурмийон.

Его тело дернулось, как будто он получил удар под дых. Убедившись, что ее услышали, она продолжала:

— И во-вторых, во время этого второго срока я буду рядом с тобой. «Идеальная любовь», не забывай об этом!

Он отхлебнул кофе; его глаза над чашкой, казалось, готовы были убить.

— К чему этот ад? — спросил он.

— Чтобы ты искупил все, что сделал: что ты сделал со мной, с нашей дочерью, со своими принципами, с нашей жизнью, со своим бывшим шофером.

— Ты сходишь с ума, Катрин, ты уже не просто моя жена, ты Божий суд.

— Верно!

Она повернулась на каблуках и вышла из комнаты.

На следующей неделе случилось происшествие, которому она поначалу не придала никакого значения. Когда она на выходные отправилась в Коньин, в Альпах, где в заведении для глухонемых и слабослышащих жила их дочка, шофер, проехав несколько километров, остановился проверить тормоза, поскольку они плохо слушались. Механик на станции техобслуживания это подтвердил. Катрин похвалила Мартена за то, что тот вовремя обратил на это внимание: извилистые склоны могли оказаться для них гибельными.

Но десять дней спустя, при возвращении из Компьени, куда она ездила послушать оперу «Черное домино», забытую безделку XIX века, произошла авария.

В час ночи, посреди безлюдного Парижа, лимузин, который вел Мартен, в районе моста Альма, в туннеле, идущем вдоль берега, нагнала белая машина со слепящими фарами. Опасно, неразумно сближаясь, она заставила их прибавить скорость. Внезапно навстречу вылетела другая машина, вихляя зигзагами, она неслась в лоб, вынудив Мартена вывернуть руль. Через секунду президентский лимузин врезался в столб.

Раздался звучный удар и скрежет сминающегося кузова, Мартен закричал от боли, а Катрин почувствовала, как у нее ломается коленный сустав.

Помощь подоспела быстро, пожарные, машины «скорой». Пассажиров извлекли из останков автомобиля. Оба были ранены, но в сознании.

Еще по дороге в госпиталь Катрин узнала, что она выкарабкается, шофер тоже. Однако это ее не успокоило, поскольку теперь она уже точно определила настоящую опасность: Анри!

Пока вой сирены прорезал парижскую ночь, Катрин осознала весь ужас своего положения: Анри дал приказ ее уничтожить. Поскольку он не намерен больше терпеть ее рядом ни во время грядущих выборов, ни при возможном повторном президентстве, никакие угрызения совести его не остановят.

Оказавшись в приемном покое неотложной помощи больницы Питье-Сальпетриер, она с облегчением вздохнула: ее привезли в государственный госпиталь, а не в частную клинику, где он мог бы держать ее в заложницах и действовать по своему усмотрению.

Ее осмотрели крупнейшие травматологи, сделали укол, подключили кислород, взяли кровь на анализ, после чего объявили, что будут оперировать ногу прямо сейчас.

Первое, что она увидела, придя в сознание, было склоненное над ней заботливое лицо Анри.

Он сразу заулыбался, взял ее за руку, стал гладить виски. От ужаса и от слабости она не сопротивлялась. Он заговорил, она отвечала хриплыми стонами. Он воспользовался случаем для того, чтобы произнести пламенный монолог. Некоторое время, показавшееся ей бесконечным, он изображал примерного мужа, потрясенного, нежного. Можно было подумать, он боится ее потерять, она еще что-то для него значит, он все еще любит ее. Он бесстыдно уверял, что, увидев ее в таком состоянии, слабую, избежавшую смерти, он осознал, насколько бессмысленны были последние месяцы ссор и обид. В подтверждение его искренности в уголках его слегка раскосых глаз выступили слезы. Безмолвная, замкнувшаяся в своем страдании, Катрин не могла поверить своим глазам и ушам: как он может так притворяться? Даже она бы так не смогла. Убийца в совершенстве усвоил выражение лица, мысли и чувства жертвы! Каков артист… Она позволила ему закончить спектакль, не имея ни сил, ни желания реагировать.

В последующие дни он продолжал великолепно исполнять свою партию очаровательного, взволнованного мужа то наедине с ней, то при умиленных свидетелях. Тем не менее, как только она почувствовала, что в состоянии справиться с нервами, она улучила момент, когда они были одни, чтобы спросить у Анри:

— На что еще ты пойдешь?

— Что ты имеешь в виду, дорогая?

— На что еще ты пойдешь ради власти?

— О чем ты говоришь?

— На убийство своей жены?