В тени луны. Том 2 - Кайе Мэри Маргарет. Страница 21

Он не мог достучаться до них. Они мыслили не по западному образцу. Они повиновались приказу, если он подкреплялся силой, но это не означало, что он был для них приемлем сам по себе. Они уважали Алекса, и многим из них он нравился, но он был ферингхи — чужеземец. Между ними лежала непреодолимая пропасть, и они беспомощно смотрели друг на друга с обеих сторон, глядя на одни и те же вещи в совершенно разном свете и взвешивая их по разным стандартам, так что казались столь же непохожи друг на друга, как река и камень. «Есть ли где-нибудь точка соприкосновения? — думал Алекс. — Есть ли где-нибудь нейтральная земля?» Но рядом с ним был Нияз, который был таким же его другом, как и Уильям. Как можно было объяснить эту крепкую дружбу с человеком его возраста, который отвернулся от своей нации, чтобы служить инородцу?

Однажды вечером он задал этот вопрос Ниязу, когда они лежали среди высокой травы, ожидая, когда мимо них пройдет стадо антилоп на расстоянии выстрела (они остановились на привале и охотились ради пропитания), и Нияз легко ответил:

— Я попробовал английской соли.

— Это не ответ. Многие ели это, но хлеб, который съеден, легко забывается.

Нияз пожал плечами.

— Мы братья, ты и я. Кто скажет, почему? Если б я был индуистской собакой, я бы сказал, что в другой жизни мы были близкими друзьями или родственниками, потому что я не встречал никого из твоего народа, чьи мысли были бы мне понятны — или чьи мысли я хотел бы понимать. А тебя я все-таки понимаю.

— А если будет кровавая битва, и это может случиться, ты останешься со мной, чтобы драться против своего народа?

— Бешак! — ответ был незамедлителен. — Я обязан тебе жизнью, а ты мне. Одно это уже связывает нас такой веревкой, которую трудно перерезать. Теперь тихо! Они идут…

Нияз принес копию листовки, которая бродила по городу, призывая мусульман приготовиться к джихаду — священной войне.

— Она ходит по рукам магометан, — сказал Нияз. — В мечетях тоже проповедуют джихад. Я еще слышал, было обещано, что Газиуд-дин Багадур Шах, царь Дели, вернет себе трон, так что в Индии снова будет править потомок Великих Моголов.

— А что говорят индуисты, когда слышат такую речь? — спросил Алекс.

— О, они не имеют ничего против. И это странно, потому что они не хотят, чтобы мы снова управляли ими, как уже было однажды. И все-таки они говорят, что лучше примут мусульманина, потому что он индиец, а не чужеземец. Сокундра Дулкхан (Александр Великий), — Нияз с улыбкой посмотрел на Алекса. — Я буду сражаться рядом с тобой и выполнять твои приказания, когда начнет литься кровь — и я не говорю «если начнется литься кровь» — но я бы тоже хотел, чтобы мусульманин снова правил в Дели, пусть он будет даже грязный суннит, хотя я сам из шиитов.

Алекс спросил:

— Ты так уверен, что дело дойдет до восстания?

— Так же уверен, как и ты! А если бы у нас с тобой это было не так, я бы и сам стал кричать: «За Веру!»

Алекс непроизвольно поежился. В свое время он слышал этот фанатичный крик и видел, как развевались зеленые знамена и орды правоверных с горящими глазами бросались на ружья, вопя… Он не забыл этого.

— Кто стоит за тем, что происходит? Индуисты или мусульмане? Или это работа иностранцев — русских или иранцев?

Нияз засмеялся и сделал рукой отрицательный жест.

— Здесь много русских шпионов и иранских тоже. Они, руссы, хитрят со всеми, как это у них в обычае — но всегда против твоего народа! И, несмотря на полицию и правительственных шпионов, они все еще бродят по стране, даже до самых стен Дели, принося деньги, оружие и много обещая, и их обещания и слова открыто печатаются в индуистских газетах. Но с их словами мало считаются: они помогают раздуть огонь, и все. Нет, то, что идет, это Восход Луны. Мы, когда-то считавшиеся великими в этой стране, потеряли почти всю свою власть, и восстание послужит нам так, как не может мир. Это будет джихад. И я думаю, что он близок. Ты помнишь ночь землетрясения в Хоти Мардан?

Алекс кивнул. Он слишком хорошо понимал, что имеет в виду Нияз, потому что в последнее время эта мысль не раз приходила и ему самому. Больше семи лет прошло с той ночи, о которой говорил Нияз, но он никогда не забывал странного, ожидающего затишья, предшествовавшего яростному землетрясению, или того, как собаки и лошади чувствовали, что должно произойти, и своим визгом, ржанием и дрожью пытались предупредить тех, кто не понимал, что происходит. Алекс снова чувствовал такое же зловещее, жутковатое затишье. Но это затишье не могло продлиться долго, и первые отдаленные раскаты грома донеслись из далекого Бенгала.

То, что отчетливо представил себе Алекс сразу после небрежного отзыва Нияза о смазке на пыже, — факел, который правительство бездумно вложило в руки Кишана Прасада и подобных ему, — воспламенило горючее, которое уже было приготовлено. И горючее было сухим.

В то самое январское утро, когда лунджорский гарнизон весело отправился на утиную охоту в Хазрат-Баге, человек низкой касты, ласкар, работавший на снарядном заводе в Дум-Думе около Калькутты, остановил сипая высокой касты в самый жаркий час дня, умоляя о глотке воды из лота — небольшого медного кувшина для воды, который обязательно носили с собой все индуисты и тщательно хранили от осквернения. Сипай уставился больше с изумлением, чем с гневом, на того, кто осмелился на такую возмутительную просьбу.

— Как это можно, глупец? Я брамин, и моя каста запрещает это.

— Каста? Что такое каста? — усмехнулся ласкар. — Пыжи, которые мы здесь готовим, осквернены жиром свиней и коров, и скоро вы все будете, как один — без каст — когда будут розданы новые винтовки по войскам и вам каждый день придется откусывать кончики пыжей.

— О чем ты говоришь? — заплетающимся языком спросил сипай. — Повтори еще раз!

Ласкар сделал это, еще и приукрасив свой рассказ, и сипай не стал дожидаться конца, а побежал к своим товарищам. Вот наконец и нашлось доказательство двуличия чужеземцев! Ненавистная политика завоевания и упадка, подавление обычая самосожжения жен, свержение царей и сокращение жалования, уменьшение власти и привилегий — ничто по сравнению с этим; ибо это ударяло по самым глубоким верованиям людей и разрушало их души.

Индуисты и мусульмане вместе в ужасе отшатнулись от осквернения и святотатства. По войскам прошла волна паники, и от них, с невероятной быстротой, которую страх придает плохим новостям, она распространилась по всей Индии, все увеличиваясь, раздуваемая теми, кто был готов и ждал такой возможности и кто мог наилучшим способом воспользоваться ею.

Сотня человек — за ними сотни тысяч — подхватила испуганный шепот и передала его дальше: «Это приказ англичан! от Королевы и ее советников, что с помощью пыжей все сипаи — и мусульмане, и индуисты, должны быть осквернены, как были осквернены все люди, живущие в городах и евшие муку с костями, чтобы, лишившись своих каст, они навсегда остались рабами под началом сахибов! Нас предали чужеземцы, которые украли у нас страну, а теперь хотят украсть еще и наши души!

Вот тогда-то и начались ночные пожары. Вдруг ночью загоралась соломенная крыша офицерского бунгало, подожженная чаще всего горящей стрелой, пущенной какой-нибудь невидимой рукой. Телеграфная станция большого поселения в Барракпуре сгорела дотла, и ночь за ночью, несмотря на охрану и часовых, в темноте полыхали яркие языки пламени, распространяясь на север от Калькутты и Барракпура…

По ночам встречались люди с закрытыми лицами, они держались в тени стен, и часовые не окликали их. Были и письма (потому что сипаи научились пользоваться почтой прежде, чем привилегия пользоваться почтой бесплатно, для армии была отменена). Письма эти читались под каждым деревом, призывая солдат сопротивляться попыткам осквернить их. Известие о том, что 19-й полк Национальной пехоты в Берхампуре, в сотне миль к северу от Калькутты, взбунтовался, распространилось по всей Индии, вызывая панику.