Ничего кроме правды - Болен Дитер Гюнтер. Страница 40

С самого начала наша миссия оказалась под несчастливой звездой. Бейерляйн за несколько дней до меня слетал в Швецию, чтобы организовать пробы и проследить за оркестром и хором. Я должен был прибыть позже в сопровождении Наддель. Которая в свою очередь не захотела лететь без своего маленького Чаки, очаровательной мальтийской болонки, которую я подарил ей к рождеству, и главное занятие которого состояло в том, чтобы трястись, потому что он всегда мёрз. Как и было предусмотрено, мы приземлились в аэропорту Мальмё. Первым неприятным сюрпризом явилось то, что никто не приехал забрать нас оттуда. Но это оказалось излишним, мы и без того не смогли бы въехать. Это был второй сюрприз.

«Его нужно поместить в карантин» — объявил таможенник и указал на бедного Чаки, который трясся, прижавшись к моей лодыжке. «Через неделю вы можете его забрать!» Чтобы пересечь с животным шведскую границу, требовалась ветеринарная справка. У нас её, конечно же, не было. «Я не оставлю свою собаку! — Наддель принялась шмыгать носом — Тогда я вместе с ней пойду в карантин!»

Всё, хватит. Моё терпение лопнуло, и я отвёл душу, набросившись на таможенника: «Ах ты рожа зажравшаяся! Вы все здесь чокнулись?» А потом повернулся к Наддель: «Пойдём отсюда, отправляемся домой!» Хороший план, жаль только, что привести его в исполнение оказалось на так–то легко. Авиакомпании бастовали. Рейсов назад не было. «Тогда, пожалуйста, сюда!» — нас пытались запихнуть в какую–то комнату на ночлег. Я взбесился и за себя уже больше не отвечал.

Приехала полиция. Меня, Наддель и собаку посадили в такси. Какими–то специальными клещами запломбировали окна и двери, чтобы мы не смогли тайком проникнуть в страну. Так нас доставили на паром. Здесь нас освободили из нашей тюрьмы на колёсах, бутербродники помахали нам на прощание, и корабль отчалил. И после восьми часов плавания — а я из тех, кого на море укачивает за 10 секунд, — мы вошли в порт Травемюнде.

«Послушай, где тебя носит?» — набросился на меня по телефону Бейерляйн, едва мы переступили порог дома. Уж он нашёл, кому сказать! «Засунь капусту себе в задницу! Я сыт по горло. Я больше не приеду!» — заорал я в ответ. Ещё через 6 часов я настолько овладел собой, что снова смог сесть в самолёт. Не прошло и суток, как я во второй раз прилетел из Гамбурга в Швецию. Разумеется, без Наддель и без Гав — Гава.

Мультяшный пират Тони имел несчастье первым в Мальмё попасться мне под горячую руку. «Да если ты и все твои приятели когда–нибудь научитесь правильно говорить по–немецки — я прыщами покроюсь!» — ревел я, выплёскивая накопленное за 30 часов бешенство.

«Дипломатический скандал — Дитер Болен оскорбляет Австрию!» заявила на следующий день венская газета «Крона». Я сожалел о сказанном, но я ведь тоже человек.

9 мая 1992 года, субботним вечером, в «Eishalle» в Мальмё стартовал 36 гран–при «Евровидение». 4000 зрителей заплатили до 300 марок и теперь от души аплодировали. Началось голосование. Нас с Бейерляйном обходили молчанием, но дело было не в «Ни балла для Австрии». Здесь один балл, там другой — так мы, как старьёвщики, наскребли на 10 место. Но после тридцати четырёх бокалов шампанского мы сумели справиться с ударом.

И снова я дал себе клятву никогда больше не участвовать в этом идиотском соревновании. На этот раз мне удалось оставаться верным клятве аж 10 лет.

15 ГЛАВА

Бонни или никто не поёт круче, чем эта Тайлер

Если кому нравятся голосовые связки, которые напряжены до предела, когда их обладатель поёт, как джаз–певцы из Black & Decker, тот никогда не пройдёт мимо Бонни Тайлер. Такой хриплый, сухой, трескучий, сексуальный голос — нечто подобное я могу припомнить только у Ким Кернс. Когда эта последняя поёт свой хит номер один «Bette Davis' Eyes», обе певицы кажутся мне похожими.

При всём том нужно уметь различать действительно хриплый голос и симуляцию. Когда поёт Крис Норман, он делает свой голос хриплым, сжимая его и выдавая долгие звуки. Своего рода насилие над голосовыми связками. Но когда Бонни встаёт утром и что–нибудь произносит, получается такой же скрип, как от ржавого засова. Кроме того, она никогда не пройдёт мимо бутылочки красного вина.

Собственно, раньше Бонни звали Гайно (Gaynor), и работала она кассиршей в конфетном магазине в Уэллесе. А потом она спела супер–хиты «Lost In France», «It's A Heartache», «Total Eclipse Of The Heart» и стала суперзвездой. Она, правда, всё ещё была звездой, когда я познакомился с ней в 1991 году, но звездой, за 10 лет так и не спевшей ни одного нового хита.

«Бонни как раз скучает без работы, она абсолютно свободна» — объяснил её адвокат моему адвокату. И оба, шутя, договорились, что я должен вновь втолкнуть её на вершину.

Проблема заключается в том, что музыканты из Америки и Англии считают нас, нас, немцев, торгашами. Хоть мы и занимаем второе место в мире по продажам пластинок, но будь то Аль Мартино, Донна Уорвик, или Крис Норман — никто из этих суперзвёзд не идеалист, да и кушать любят не мечты, а картофельное пюре с голубцами. Он прилетают только для того, чтобы подпитать свой банковский счёт. Что тоже законно. Но, кроме того, они зачастую бывают твердолобы и непременно хотят писать такую музыку, как та, с которой они уже 10 лет не имеют никакого успеха. Как говорится, сумасшедший дом.

Бонни возникла в студии вместе с довольно–таки симпатичным мальчишечкой. Годы прошли для неё не бесследно. Я думал: «Ё-моё, как же нам привести в порядок эту старую швабру?»

Мы обсудили песни, она была неуверена. То ей не подходило, это было не по ней, как и все песни, в которых попадался «дьявол» или «ад».

«Слушай, Бонни — сказал ей я — ты долгие годы занималась рок–музыкой, но, может, тебе надо спеть что–то более коммерческое?» Это было бессмысленно. Всё, что бы ей ни говорили Луис или я, было в 1000 раз менее важным, чем мнение этого паренька, что был с ней. Я поймал мальчишку возле туалета и растолковал ему: «Слышь, ты, объясни, наконец, этой леди, что именно она должна петь».

Но ведь недостаточно просто собрать вокруг себя самых крутых продюсеров в мире, отправиться в дорогущую студию и сказать: «Давай сюда хит!» Потому что успех в музыкальном мире нельзя завоевать силой. Тот, кто считает иначе — просто идиот. Но можно увеличить вероятность успеха, если просто посидеть и аналитически поразмыслить о состоянии рынка. Что, например, сделал я.

К тому времени Род Стюарт внезапно вновь ворвался в чарты «Rhythm Of My Heart». Из этого я сделал для себя вывод, что песню для Бонни Тайлер нужно сделать в шотландском стиле. Итак, волынки и аккордеоны, колоритные звуки, использовать на полную катушку её голос. А лучше всего пустить слух, что в подпевках сама Несси. И смешать это с мелодией а-ля Klaus & Klaus, чья песня «An der Nordseekueste» («На побережье Северного моря») так и вертелись на языке. Гибрид Рода и Klaus & Klaus был назван «Bitterblue», звучал грубо и круто раскупался.

Меня всё время упрекают, что всё, что я делаю — коммерческое дерьмо. Критики недобро косятся: «А как же высокие требования? Что же с качеством?» Ну, ясно! Я тоже спросил бы, будь я шефом компании «Coca?Cola», если бы все покупали бы более дешёвую «River?Cola». Я считаю, так должно быть и в музыке: пусть каждый делает так, как ему нравится. Альбом «Bitterblue» раскупался как горячие булочки, 17 недель провёл в чартах, получил золото и платину.

Мы хотели записать второй альбом. Второй альбом тем отличается от первого, что все вдруг начинают примазываться. Раньше говорили только: «Как? Что? Бонни Тайлер? Что ты собираешься делать с этой старой перечницей?» и оставляли меня в покое, потому что никто не верил в успех. Но когда дошло дело до второго альбома, всё стало иначе. Пришёл успех, все разом заважничали и стали заявлять права на «свою» певицу: менеджеры, фирма звукозаписи; такие люди тоже имеют право на существование. Существует при этом опасность, что всё потеряет содержание и получится некий конгломерат из плохих компромиссов. У семи нянек дитя без глазу, и, кроме того, нельзя забывать, что Бонни интересовала меня сама по себе. Она тем временем находилась в турне и наслаждалась мыслью: «Эй, да ведь я снова чего–то стою».