Монтенегро (ЛП) - Исторический роман группа. Страница 11

— А что такое пастух?

— Человек, который пасет скот. Там, откуда я прибыл, есть особые животные, которых мы специально разводим, и они дают нам молоко, сыр, шерсть и мясо.

— А, это, наверное, что-то вроде пекари или морских свинок, которые наши женщины откармливают на мясо?

— Да, что-то вроде, только намного больше. Я держал их в горах, и там они паслись, а я ухаживал за ними и охранял.

— Понятно, — кивнула Аяпель. — Я слышала, что очень далеко на западе, по ту сторону гор, живет один могучий народ, который строит дома из камня и владеет стадами животных ростом почти с человека. На этих животных они возят поклажу.

— Как называется этот народ?

— Не знаю.

— У этих людей желтая кожа?

— Желтая? — удивилась она. — Нет, конечно. Я никогда не слышала, чтобы у людей была желтая кожа.

— Они живут около моря?

— Они живут высоко в горах. Очень, очень высоко... Даже выше, чем та гора, на вершине которой обитает Мусо.

— В таком случае, — убежденно заявил канарец, — эта земля никак не может быть ни Сипанго, ни Катаем. Адмирал клялся, что у китайцев желтая кожа.

6 

Всю ночь они держали курс на восток, а к полудню повернули в юго-восточном направлении; когда же темная громада мыса Энганьо осталась далеко за кормой, капитан Моисей Соленый отдал приказ двигаться на юг, намереваясь пересечь кишащий акулами широкий пролив, разделяющий Эспаньолу и остров Боринкен, современный Пуэрто-Рико, а затем решительно устремиться к далеким берегам Твердой Земли.

Корабль, словно пеликан, скользил по недвижному зеркалу теплого зеленого моря, и донья Мариана, уютно устроившись в кормовой каюте, гордо любовалась его веселым бегом, прекрасно отдавая себе отчет, что, если нос корабля так резво рассекает волны, оставляя пенистый след, то лишь благодаря ее огромной любви, способной преодолеть все препятствия, возникающие на пути.

— Это — задача, которой я готова посвятить следующий год жизни, — пообещала она себе. — Я должна найти Сьенфуэгоса к следующему году. Если же я его не найду, то вернусь в Мюнхен, чтобы там воспитать Гаитике цивилизованным человеком.

Она смотрела на мальчика, то неподвижно стоящего у румпеля, устремив взгляд то прямо по курсу, то следящего за парусами и действиями марсовых, а также жестами своего идола, капитана Балабола, и спрашивала себя, почему Гаитике так завораживает море и что произойдет, если увезти его вглубь континента, в незнакомую страну, о которой он ничего не знает.

— Это будет жестоко, — снова и снова повторял Луис де Торрес. — Этот парень рожден для того, чтобы быть моряком, и вдали от моря он умрет от тоски.

Она и сама знала, что это так, но с другой стороны, куда еще они могли бы отправиться?

Она бросила вызов адмиралу, что в этих местах означало примерно то же, как если бы она восстала против его покровителей, самых могущественных монархов на планете, и немка не сомневалась, что с этого дня за ее голову назначена награда, поскольку бескомпромиссный дон Бартоломео Колумб наверняка приравнял ее дерзкий поступок к государственной измене.

Для братьев Колумбов любой корабль, направлявшийся к западу от Канарских островов без их разрешения, был пиратским, точно так же, как и любой человек, не желавший слепо повиноваться любой их прихоти, заслуживал смерти.

В последние месяцы они установили на острове настоящую империю террора, и редкое утро обходилось без того, чтобы виселица на главной площади не получила новое украшение в виде очередного трупа или чтобы с башни не сбросили очередного смельчака, посмевшего поднять голос против «вице-короля — фараона».

Кстати, именно это прозвище адмирала особенно бесило, красноречиво намекая на его недавнее иудейское прошлое. Дело в том, что еще много лет назад монахи-францисканцы на своем тайном языке стали называть этим словом тех, кто не мог доказать со всей очевидностью, что ведет свой род от «старых добрых христиан».

На городских стенах Санто-Доминго слишком часто стали появляться надписи, оставленные изгнанниками, гласившие «Генуэзский фараон — свинья», а дух зреющего бунта уже определенно веял повсюду, так что даже по-настоящему преданные короне кабальеро стали серьезно задумываться.

Больше того, теперь Колумб не мог доверять даже собственной гвардии, поскольку, несмотря на то, что в подвалах своего дворца адмирал хранил целое состояние, более шестисот тысяч мараведи, и это не считая того золота, которое приносили ему новые «копи царя Соломона», ни солдаты, ни офицеры, ни служащие уже много месяцев не получали жалованья. Вот только вице-королю бесполезно было об этом напоминать, ведь он уже не мог думать ни о чем, кроме собственного обогащения.

Чтобы как-то успокоить банкиров, писавших из метрополии письма с настойчивыми требованиями той доли золота, которое он уже считал исключительно своей собственностью, адмирал не придумал ничего лучшего, как затеять подлую войну с мирными племенами, захватив более шестисот пленных. Их он и отправил в Севилью в качестве оплаты долгов, гнусно посмеявшись таким образом над приказом королевы, гласившим, что ни один местный уроженец, не захваченный в плен во время сражения, не может считаться рабом.

Тираны Колумбы даже не посчитали нужным подобрать верные слова, чтобы хоть немного успокоить людей, возмущенных подобной несправедливостью, а потому стоит ли удивляться, что народный гнев с каждым днем нарастал, но пока ни у кого не хватало решимости положить конец столь опасной ситуации.

Так что донья Мариана была только рада покинуть остров, пусть даже бегство грозило ей виселицей. За последние месяцы она окончательно убедилась, что ее сильный характер и вольный дух рано или поздно станут причиной столкновения с братьями Колумбами, и результаты могут быть самими непредсказуемыми.

— Здесь, бесспорно, намного лучше, — заметила она, любуясь, как легко «Чудо» скользит по воде. — И если уж мне суждено болтаться на веревке, пусть меня сначала поймают.

Она снова подняла голову и посмотрела на капитана Соленого — на его безмятежном лице явно читалось удовлетворение быстрым ходом и превосходной маневренностью корабля. Ингрид в очередной раз уверилась, что пока она стоит рядом с ним на этой сверкающей палубе, еще пахнущей смолой, можно не опасаться даже адмирала.

— Теперь это мой дом, — прошептала она. — Мой корабль, моя крепость, мое прибежище. Океан так велик и безбрежен, в нем столько островов, что искать нас — все равно что искать иголку в стоге сена. Как в подобном месте найти человека, если даже нет уверенности в том, что он жив?

— Расспрашивая.

— Но кого? — спросил Луис де Торрес. — Невозможно бродить по неизвестным землям, кишащим дикарями, с расспросами, не видели ли они случаем рыжего гиганта.

— А почему бы и нет? — улыбнулась донья Мариана. — Вопросы имеют свою цену, а в наших трюмах полно тканей, бус, колокольчиков, зеркал, кастрюль и ножей. В конце концов всё это приведет нас к Сьенфуэгосу, где бы он ни был.

— Вы так верите, что однажды найдете Сьенфуэгоса, как будто готовы на это положить всю жизнь.

— Хотите сказать, что Сьенфуэгос стал для меня чем-то вроде бога? Ну и ладно. Пусть так.

Бывший королевский толмач до сих пор не забыл, как любовался сильным, ловким и веселым парнишкой, когда тот с легкостью взлетал по вантам «Санта-Марии», яростно драил палубу или голышом прыгал с палубы в воду. Он и сам считал его самым неотразимым мужчиной, какого только встречал, и поневоле вынужден был признать — нет ничего удивительного в том, что женщина, любая женщина, готова отдать все свое состояние и даже рисковать собственной жизнью, лишь бы он вернулся в ее объятия.

— Не знаете, у него случайно нет сестер?

Серебристый смех доньи Марианы разнесся по кораблю, подобно звону колокола, созывающего команду к обеду, и вновь наполнил радостью сердца моряков, поскольку их хозяйка, которая так щедро им платит и так о них заботится, наконец-то почувствовала себя счастливой.