Целитель - Пройдаков Алексей Павлович. Страница 26

– Я никому не нужен, папа, – ответил я тихо, – забери меня отсюда.

Он впервые посмотрел на меня, но не глазами: его импульсы проникли ко мне прямо в мозг.

– Скажи, сынок, ты сожалел о моем уходе?

– Папа, ты же всё знаешь…

– Ответь!

– За все эти годы, папа, не было дня без воспоминаний о тебе, – ответил я горестно. – Мне так не хватает тебя рядом.

– И ты уверен, что твои дети не станут тебя вспоминать подобным образом и бесконечно сожалеть, что ты их покинул? Ты о них именно так думаешь?

– А не за что им вспоминать меня добрым словом, – сказал я уверенно. – Я всю жизнь или пахал, день и ночь пропадая на работе, или пьянствовал. Их детство прошло без меня. Раиса – их светоч и поддержка, а я, как цепь на её ногах. Даже тогда, когда сыну более всего нужна была и моральная и материальная поддержка, я её оказать не смог. Дочери – то же самое. Она даже плакала однажды у меня на плече, оттого, что мама отправляет её в Павлодар с очень небольшими деньгами. И опять я ничего не мог поделать. Представляешь, она даже ночевала в подъезде, потому что пойти было некуда. Это – моя вина. И – чудо, что с ней ничего не случилось.

– Напрасно ты так говоришь, – ответил отец. – С ней ничего не могло случиться, с Павликом тоже.

– Папа! – воскликнул я, вдруг уразумев. – Это ты?

– Я храню всех своих внуков, – ответил он, и в его ответе была гордость, радость. – И всегда буду хранить. А детей своих ты обязан привести в порядок.

– Я ни на что не способен.

– Восполни пробелы. Возмести, как сможешь. Я знаю одно, без тебя им будет плохо. А если им будет плохо, я тебе не прощу!..

Впервые его голос громыхнул.

– Помни, сынок, – продолжил он мягче, – они тебя любят. Жена тебя любит, ты уж постарайся…

Я почувствовал его руку на щеке.

– Сынок, ты ещё сможешь. Создай то, о чем грезил, чтобы имя твоё зазвучало, чтобы стало известно людям; чтобы дети гордились фамилией. Я был простым человеком, ты – другой. Я всегда поражался, откуда в тебе это? Теперь-то я знаю.

Его слова кольнули меня в голову, и в ней начинало проясняться.

– Ты думаешь, папа, эта жизнь ещё для меня? – с надеждой и страхом за ответ, спросил я.

– Так возьми её!

Он словно впечатал в меня эти слова и сделал дарственный жест невидимыми руками.

Дуновение свежего ветерка перестало.

Кто-то, не отец, уходя, потрепал меня по плечу. Прошелестели слова:

«Как-нибудь, когда-нибудь мы схлестнёмся в чудесном краю».

Только спустя какое-то время я понял: это был Иван Головин. Бывший муж моей сестры Светланы, «одинокий мятежник». И мне стало ясно, почему он приходил с папой: ему всегда была небезразлична моя судьба, он считал меня настоящим поэтом. А он для меня олицетворял собой справедливость, честь, мужественность. Так же, как и родной брат Валерий – бесстрашный человек, великолепный спортсмен – скалолаз и альпинист.

Обессиленный, я все же добрался до кровати, рухнул на неё и мгновенно уснул.

3

С Мадиной Бекхановой я познакомился в свою бытность собственным корреспондентом областного телевидения, когда делал сюжет о наркологической клинике.

Мне сразу понравилась эта спокойная женщина, начисто лишённая личных амбиций, уверенная в том, что помогает миру избавиться от скверны.

Но семьями мы сдружились позже.

Произошло это так.

Однажды она попросила поехать на далекое джайляу, где жила её сестра. Оркен (так звали сестру) собиралась отмечать юбилей, на который съезжалась со всего Казахстана многочисленная родня.

Мадина попросила заснять праздник на видеокамеру.

Я согласился.

Два дня снимал, ел мясо, пил чай, выучился примитивно изъясняться по-казахски, потому что все говорили по-казахски. Почти понял, как надо овладевать разговорной речью: человека надо погрузить в среду того языка, которым он хочет овладеть и – всё.

На третий день муж Мадины Жолыбай попросил пойти с ним и немного поснимать бабушку – девяностолетнюю мать. Немного запечатлеть. Так, две-три минуты. Но произошло невероятное. Бабушка, молчавшая многие недели, увидев меня, вдруг заговорила.

Говорила долго, что-то рассказывала, терпеливо поясняя, а под конец даже спела песню.

Всем это показалось чудом.

А через несколько дней старушка умерла.

Получилось так, что я запечатлел её последние земные наказы.

Мадина и Жолыбай с тех пор смотрели на меня, как на волшебника.

Конечно, постепенно это прошло, но мы стали хорошими друзьями.

Как врач-нарколог, она всячески остерегала меня, давала советы, иногда настаивала на необходимости очищения крови.

Эта милая женщина по-своему стерегла мое здоровье.

_________________________

После памятного приступа я находился в отдельной палате, уход за мной был обеспечен стараниями Мадины Рымбаевны, которая заведовала стационарным отделением. Лечение шло нормально. После всех потрясений постепенно приходил в себя, благо посторонних ко мне не пускали.

Обрывками, фрагментами что-то всплывало в памяти: не покидало ощущение произошедшей судьбоносной встречи. Но, где и как, вспомнить не мог.

Повторных приступов не случалось. И я пребывал в состоянии почти блаженном: спал на белой простыни, ел по распорядку, принимал лекарства. Чему я радовался по-настоящему, так это сну, почти без кошмаров.

Приходила жена. Печально и кротко смотрела она на меня большими карими глазами, в которых стояли слёзы. Наверное, я и в самом деле не походил на себя прежнего.

Главное, она приходила, и это вселяло в меня надежду: не всё в жизни пошло прахом.

4

После полудня я дремал. Лениво ловил мгновения полного расслабления: ни о чем не думал, ничего не вспоминал. Не знаю, кто дал мне такое благо, но мозг отдыхал, а я набирался сил.

Ощущение беспокойства возникло как удар плети: мне привиделось пять безмолвно стоящих фигур посредине палаты. И – Йен среди них.

«Как вы здесь оказались? – спросил я, просыпаясь. – Бегите!»

– Это я, – ответила Татьяна Эдуардовна, экстрасенс из столицы. – Я помогу вам.

Она приложила к моему лбу прохладную влажную ладонь, потом погладила по щеке.

– Я так поздно узнала, вы уж простите.

И присела в кресло рядом с кроватью, нервно теребя перчатки.

– Как вы попали сюда? – спросил я, вместо «здравствуйте».

– Так, пустяк, – небрежно ответила она. – Немного денег отворяют любые запреты.

– Тогда, зачем вы здесь?

– Я же сказала, помочь вам, – настойчиво повторила экстрасенс. – Завтра истекает срок уплаты вашего кредита и вступает в силу постановление суда о взыскании долга через судоисполнителей.

– Вы прекрасно осведомлены, – буркнул я.

– Дорогой вы мой, прекрасно осведомлен весь город. А ещё все говорят, что у вас белая горячка.

Я буквально чувствовал, как рушится вся внутренняя гармония, налаженная за несколько дней усилиями медиков.

А Татьяна Эдуардовна нагнетала.

– У вас не осталось ни друзей, ни родных, ничего. Вы – конченый человек.

– Ещё бы, сам великий Макенкули взялся обрабатывать ситуацию. Конечно, она сразу же стала для меня безвыходной. И тут появляетесь вы и говорите: пришла помочь. Не слишком ли банально? Я бы даже сказал, пошло…

– Дорогой вы мой, – начала было она.

– Прекратите! – прикрикнул я, насколько позволяла тишина в палатах. – Прекратите юродствовать! Никакой я вам не дорогой. Я – конченый человек. Зачем вы пришли к конченому человеку? Знаю, позлорадствовать, помучить, поиздеваться. Словом, добить!

– И в мыслях такого не держала, – спокойно ответила она. – Вы сами источник всех собственных бед и невзгод. Вас даже подталкивать не надо, или совсем чуть-чуть.

И добавила с усмешкой.

– Добить… Если бы на этом все кончалось. Судите сами. Живет человек неправедно, мучает себе подобных так, что у любого беса волосы дыбом встанут. И думает этот изверг, что со смертью всё кончится, и уйдёт он на тот свет под звуки музыки, и так ему всё простится и спишется. Он просто уверен, что может уйти в любой момент. Пусть даже методом самоуничтожения.