День Шакала - Форсайт Фредерик. Страница 4

22 февраля копия донесения начальника отдела Два СДЭКЭ, посланного министру внутренних дел, легла на стол руководителя Отдела противодействия. Среди прочего в нем указывалось следующее:

Проведение операции поручили Отделу противодействия. 25 февраля, во второй половине дня Арго прибыл в Мюнхен из Рима, где проводил совещание с руководством ОАС. Вместо того, чтобы сразу поехать на Унертлштрассе, он на такси отправился в отель «Эден-Вольф», где заранее снял номер, очевидно для какой-то встречи. В номер он так и не поднялся. В вестибюле отеля к нему подошли и обратились на безупречном немецком двое мужчин. Арго подумал, что перед ним — местные полицейские, и полез во внутренний карман пиджака за паспортом.

Тут же его схватили и поволокли к стоящему у тротуара фургону для доставки белья в прачечную. Арго попытался вырваться, но на него обрушился поток французских ругательств. Рука зажала ему нос, кулак ударил в солнечное сплетение, палец надавил на нерв чуть пониже уха, и он провалился в темноту.

Двадцать четыре часа спустя в Управлении сыскной полиции в доме 36 по набережной Орфевр в Париже зазвонил телефон. Грубый голос сообщил дежурному сержанту, что Антуан Арго, «хорошо упакованный», находится в фургоне на автомобильной стоянке позади здания. Спустя несколько минут дверь фургона распахнулась, и Арго вывалился на руки изумленных полицейских.

Проведя двадцать четыре часа с повязкой на глазах, он жмурился от дневного света. Не мог стоять без посторонней помощи. Лицо покрывала запекшаяся кровь, ему разбили нос, рот растянулся от кляпа, который вытащили полицейские.

— Вы — полковник Антуан Арго? — спросил кто-то из них.

— Да, — пробормотал он.

Каким-то образом агенты Отдела противодействия переправили его через границу и анонимным звонком известили полицию о посылке, ожидающей на ее же автомобильной стоянке, показав тем самым, что службе безопасности не чуждо чувство юмора. Арго освободили из заключения в июне 1968 года.

Однако агенты, похитившие Арго, не учли одного обстоятельства: наряду с дезорганизацией, которую внесло похищение в ряды ОАС, похищение это открыло путь помощнику Арго, малоизвестному, но очень коварному подполковнику Марку Родину, вставшему во главе операций, конечная цель которых состояла в убийстве де Голля. По многим обстоятельствам эта замена оказалась нежелательной.

4 марта Высший военный суд вынес приговор по делу Бастьена-Тири. Его и двух других участников покушения приговорили к расстрелу. Ту же меру наказания определили и еще не пойманному Жоржу Ватину. 8 марта генерал де Голль три часа слушал адвокатов, обратившихся к нему с прошениями о помиловании. Двоим он заменил расстрел пожизненным заключением, но приговор Бастьену-Тири оставил в силе.

В ту же ночь адвокат сообщил тому о принятом решении.

— Исполнение приговора назначено на одиннадцатое, — и, видя, что его подзащитный все еще недоверчиво улыбается, добавил: — Вас расстреляют.

Бастьен-Тири покачал головой:

— Вы ничего не понимаете. Ни один француз не направит на меня оружие.

Он ошибся. В восемь утра радиостанция «Европа I» сообщила о том, что приговор приведен в исполнение. В Западной Европе эту новость услышали все, кто настроил приемники на соответствующую волну. Слова диктора, вырвавшиеся из динамика в номере маленького отеля в Австрии, положили начало цепочке событий, поставивших де Голля на грань смерти. Этот номер снимал Марк Родин, новый начальник оперативного штаба ОАС.

Глава 2

Марк Родин выключил транзисторный приемник и поднялся из-за стола, едва притронувшись к завтраку. Подошел к окну, закурил очередную сигарету, долго смотрел на засыпанный снегом городок, до которого еще не добралась весна.

— Мерзавцы, — пробурчал он, имея в виду президента Франции, его правительство и службу безопасности.

Родин разительно отличался от своего предшественника. Высокий и худощавый, с мертвенно-бледным лицом, дышащим ненавистью к голлистам, он обычно скрывал свои чувства за внешней холодностью, столь несвойственной латинянам. Он не оканчивал Политехнического института. Сын сапожника, он уплыл в Англию на рыбачьей лодке, когда нацисты оккупировали Францию. Тогда ему еще не было двадцати, и он вступил в армию рядовым.

Повышения по службе, до сержанта, а затем старшего офицера дались ему нелегко, в кровавых сражениях в Северной Африке и позднее на побережье Нормандии, где он воевал под командованием Леклерка. Во время битвы за Париж его произвели в офицеры прямо на поле боя, а когда война закончилась, он оказался перед выбором: остаться в армии или вернуться к мирной жизни.

Но вернуться к чему? Он ничего не умел, кроме как тачать сапоги, а рабочий класс находился под сильным влиянием коммунистов, которые также занимали доминирующее положение в движении Сопротивления и в организации «Свободная Франция» внутри страны. Родин остался в армии и с горечью наблюдал, как молодые выпускники военных училищ зубрежкой учебников получают те же звания, за которые он расплачивался кровью. А когда они начали обходить его по службе, Родин добился перевода в колонии.

Командуя ротой в Индокитае, он оказался среди людей, которые говорили и думали, как и он. Для сына сапожника продвижение по службе могли обеспечить лишь новые и новые сражения. К окончанию войны в Индокитае он стал майором и, проведя несчастливый и полный разочарований год во Франции, подался в Алжир.

Уход Франции из Индокитая и месяцы на родине обратили его недовольство жизнью в ненависть к политикам и коммунистам, ибо для него эти два понятия означали одно и то же. Франции, думал он, не вырваться из пут предателей и слюнтяев, засевших во всех кабинетах, если у кормила власти не станет военный. В армии не было места ни тем, ни другим.

Как и большинство боевых командиров, которым приходилось видеть, как их подчиненные гибнут на поле боя, а иногда хоронить обезображенные тела тех, кто попал в плен, Родин обожествлял солдат, считая их солью земли. Они жертвовали собой ради того, чтобы буржуазия могла жить дома в сытости и достатке. Что же он увидел во Франции после восьми лет боев в Индокитае? Гражданское население плевать хотело на солдат, а левые интеллектуалы обвиняли армию во всех смертных грехах. Все это, вкупе с невозможностью пробиться наверх в мирной жизни, превратило Родина в фанатика.

Если бы местные власти, правительство и народ Франции более активно поддерживали военных, они разбили бы Вьетминь, в этом Родин не сомневался. Уходом из Индокитая Франция предала память тысяч славных молодых парней, погибших там вроде бы зазря. И Родин поклялся, что такого позора больше не повторится. Алжир это докажет. Весной 1956 года он с радостью покинул Марсель, уверенный, что на далеких холмах Алжира осуществится мечта его жизни и весь мир будет рукоплескать триумфу французской армии.

Два года жестокой борьбы не поколебали его убеждений. Действительно, подавить мятеж оказалось не так-то легко, как он предполагал поначалу. Сколько бы феллахов ни убивал он и его солдаты, сколько бы деревень ни сравнивалось с землей, сколько бы террористов ФНО [1] ни умирало под пытками, пожар войны разгорался, захватывая все новые города и сельские районы.

Для продолжения борьбы требовалась все возрастающая помощь метрополии. На этот раз хотя бы не стоял вопрос о войне на задворках колониальной империи. Алжир был Францией, частью Франции, там проживало три миллиона французов. Война за Алжир ничем не отличалась от войны за Нормандию, Бретонь или Альпы. С получением звания подполковника Марка Родина перевели из сельской местности в город, сначала в Боне, затем в Константину.