Цена свободы - Нечаев Павел. Страница 53

Ведущий в деревню съезд с шоссе был завален бетонными блоками, так, что по дороге было не проехать. Наша колонна остановилась метров за двести перед съездом, я вылез, и рассматривал ведущую в деревню дорогу в бинокль. До деревни было километра полтора вверх, дорога сначала опускалась вниз, пересекала заросшую мертвыми деревьями лощину, затем подымалась вверх, на холм, где начинались дома.

— Возьмем ребят, и пройдемся туда? — спросил Вишневецкий.

— Зачем? Они там подумают, что мы пришли их выносить, с перепугу начнут стрелять.

— Ну, а что ты предлагаешь? Один туда пойдешь? К сарацинам?

— Не один…

Взревев мотором, разбрасывая гусеницами комья земли, «Жестокая» съехала с дороги, и пошла по полю, выбрасывая из выхлопной трубы клубы сизого дыма. На корме развевался флаг Республики. Я, наполовину высунувшись из командирского люка, наблюдал за местностью, за моей спиной водили стволами пулеметов стрелки. Объехав по широкой дуге завал, мы поехали к деревне. Выезжать на дорогу не стали, опасаясь мин, поехали по обочине. Не доезжая до первых домов, остановились, я, оперевшись руками, поднял ноги из люка, и спрыгнул на землю. Стрелок кинул мне палку с белым лоскутом, которую мы заранее приготовили специально для таких случаев. Я отошел от «Жестокой» на несколько шагов, и поднял палку над головой.

— Думаешь, они сейчас на тебя смотрят? — иронически спросил меня стрелок, не забывая, впрочем, сканировать местность взглядом.

— Думаю, смотрят, — ответил я, — если они, конечно, не глухие.

Я почувствовал направленное на нас внимание, еще когда мы объезжали завал. Кто-то рассматривал нас в бинокль. Сейчас этот, точнее эти «кто-то», сидели на последнем этаже дома напротив нас, и рассматривали нас в щель между жалюзи. Они думали что их не видно, но от меня им было не скрыться, я сразу их срисовал. Чтобы не затягивать сцену, я поднял с земли камешек, сильно размахнулся, и бросил. Он со стуком отскочил от жалюзи, и упал на землю.

— Эй там, выходите, разговор есть! — крикнул я.

— Чего надо? — в доме поняли, что прятаться бесполезно, и мне ответил молодой испуганный голос.

— Я же сказал, поговорить!

— Уходи, мы с фашистами не разговариваем! — ответил все тот же отчаянный голос.

— Ты кого фашистом обозвал, ушлепок?! — я обиделся, — глаза разуй, ослотрах, че, флаг не видишь?

— Чего надо? — сидящий в доме набрался смелости, и подошел к окну.

— Так, мальчик, старших мне позови! — я не был настроен на разговоры с идиотом. Паренек осмотрел нас, глянул на виднеющуюся вдалеке колонну, и пропал из виду. Я глянул на часы. Жду полчаса, решил я, потом уезжаем. Паренек, при всей его тугодумности, обернулся быстро, не прошло и двадцати минут, как из-за угла показалось трое стариков в национальных сарацинских головных платках. Одновременно с этим я почувствовал, как в соседних домах занимают позиции сарацины, не меньше двух десятков. Я подавил желание развернуться, и смыться от греха. Не станут они нападать, побоятся, колонна-то вот она. Старики подошли, и я, от удивления, выругался про себя. Не день, а сплошные встречи со старыми знакомыми — возглавлял стариков тот самый сарацин, что приезжал к нам тогда в Город, забирать трупы своих, с виду он ничуть не изменился.

— Что тебе здесь надо? — спросил он вместо приветствия.

— Торговать хочу, — не стал я ходить вокруг да около, — солярка вам нужна?

По изменившемуся взгляду двух других старичков я понял, что попал в точку, солярка им была нужна. И только взгляд главного сарацина не изменился, остался таким же ничего не выражающим.

— Ваши с нами не торгуют, только стреляют, и ты тоже стрелял, — бросил он, и повернулся, чтобы уйти. Но не ушел, только вид сделал.

— Те, кто в вас стрелял, не наши. Давай говорить начистоту. Все, что есть между нами, это тот случай, три года тому назад. И это касается тебя и меня, остальные ни при чем.

— Мне достаточно махнуть рукой, и тебя пристрелят, как собаку, — без выражения сказал сарацин.

— Возможно, — я спокойно посмотрел сарацину в глаза, — только хлопотно это. Я ведь не один, за мной люди. Так что ты подумай, что лучше, воевать, или торговать.

— Хорошо, — сдался сарацин, — что вам нужно?

Кончилось все тем, что я позвал Вишневецкого, это его стихия, и он пошел в деревню договариваться с сарацинами, а я остался с ребятами возле «Жестокой». Сарацины клятвенно обещали, что даже волос с головы Вишневецкого не упадет, я на слово не поверил, потребовал гарантий. Они привели троих детей, и оставили нам как заложников.

— Как бы не убили они его, — забеспокоился один из стрелков, — это ж сарацины, им на своих детей плевать.

— Не убьют, — я сплюнул в пыль, и растер плевок каблуком, — и не из-за детей. Побоятся, что мы приедем мстить. Они же знают, кто мы такие, про нас все тут знают, и флаг наш тоже.

— Думаешь? — засомневался тот.

— Уверен, — ответил я, — вот если бы я пошел, тогда, возможно… А так, они же по натуре своей торгаши. Убив Вишневецкого, они ничего не получат, кроме геморроя.

Я оказался прав, через час Вишевецкий вернулся, довольный, как слон, церемониально попрощался с сарацинами, прикладывая руку к сердцу, полез в «Жестокую». Я задержался ко мне подошел главный сарацин.

— Ты, Коцюба, знай, что дело наше еще не закончено, — спокойным, будничным тоном произнес он, — мы с тобой еще встретимся.

— Как скажешь, дядька, как скажешь, — я посмотрел ему в глаза, и добавил: — но лучше бы нам помириться. Какой сейчас смысл в старой вражде? Мир изменился, и если вы не изменитесь вместе с ним, вам крышка.

Старик ничего не ответил, я запрыгнул на броню, взревел мотор, и мы отчалили. На дороге пересели в джип, и Вишевецкий рассказал, о чем они там договорились.

Получалось, что сарацины рассказали ему ту же самую сказку, что и поселенцы, только местами поменять поселенцев на сарацин, и вся разница. Якобы, воруют, стреляют из-за угла и все такое. Больше всего хотели оружие у нас сторговать, но Вишневецкий им сразу сказал, что оружием мы не торгуем. В итоге, договорились об обмене солярки на лошадей, Вишневецкий обещал им, что через три дня мы заедем к ним, завезем солярку, и выберем лошадей.

— Скажу тебе честно, Коцюба, не нравится мне эта идея торговать с сарацинами. Они же, как ни крути, враги нашего народа, — признался Вишневецкий.

— После Песца глупо вспоминать старые распри, я так считаю, — ответил я, подумав. — И вообще, как по мне, так наш народ, это народ Республики. А в широком смысле все, кто трудом свой хлебушек зарабатывает, будь они хоть трижды сарацины. Все эти допесцовые разборки придумали чмулики, чтобы навариться на войнах.

— Так-то оно так, но сарацины, как мне кажется, так не думают. Они нас ненавидят, Коцюба.

— Ну, так мы же к ним в друзья не лезем, они сами по себе, мы сами по себе.

Горючку мы сарацинам отвезли, в обмен нам дали лошадей, Зиан сам ездил, выбирал. Мы стали учиться ездить верхом. Лошадей, годных под седло, было всего две, тренировались по очереди.

Нашлись и постоянные наездники. Одна из лошадей досталась нашему Шимону, он дневал и ночевал в конюшне. Для него, как оказалось, выросшего на ферме, лошади были не в новинку. Он быстро освоился, стал неплохо ездить, сидел в седле прямо, как влитой, не то, что я. У меня эта наука не пошла, я сидел в седле, скрючившись, как собака на заборе. Чтоб не выставлять себя на посмешище, я тренировался в нашем дворе. Мое напряжение передалось лошади, она взбрыкнула, и я пропахал носом землю, чуть не вывихнув плечо. За моими экзерсисами с подоконника наблюдал кот. Увидев, как я отряхиваю одежду после падения, он фыркнул, зевнул, и спрыгнул с подоконника вглубь комнаты. Я плюнул, и отвел лошадь на конюшню, однозначно решив, что верховая езда не по мне, я и пешком как-нибудь поспею.

Шимон стал у пацанов лидером, а Мишка вообще от них отделился, и где-то целыми днями пропадал. Я спросил как-то у Марины:

— Что там с Мишкой? Почему он со своими бегать перестал?