Святая Жанна - Голышева Елена Михайловна. Страница 16

Кошон (усаживаясь поудобнее, небрежно). Ну и подлецы же эти английские вельможи!

Инквизитор (устраиваясь на втором судейском кресле слева от Кошона). Люди, обладающие светской властью, легко делаются подлецами. У них нет нужной подготовки и апостолической преемственности. А разве наши вельможи лучше?

В зал спешат заседатели епископального суда; впереди – капеллан де Стогамбер и де Курсель, молодой священник лет тридцати. Писцы садятся за стол; место против Д’Эстивэ остается свободным. Некоторые из заседателей рассаживаются, другие беседуют стоя, в ожидании начала суда. Возмущенный Стогамбер остается стоять, каноник – тоже, справа от него.

Кошон. Доброе утро, мессир де Стогамбер. (Инквизитору.) Капеллан кардинала английского.

Капеллан. Винчестерского. Я должен заявить протест, милорд.

Кошон. Опять? Вы только тем и занимаетесь.

Капеллан. Не я один. Меня поддерживает магистр де Курсель, парижский каноник.

Кошон. Ну, в чем дело?

Капеллан (сердито). Говорите вы, магистр де Курсель, я, видно, не заслужил доверия его преосвященства. (С обидой опускается на стул.)

Курсель. Мы с превеликим усердием составили обвинительный акт против Девы из шестидесяти четырех пунктов. А теперь мы узнали, что его сократили, даже не посоветовавшись с нами.

Инквизитор. Моя вина. Я глубоко восхищен усердием, которое вы вложили в эти шестьдесят четыре пункта; но, даже обвиняя еретика, надо знать меру. Вот почему я и счел за благо сократить ваши шестьдесят четыре пункта до двенадцати…

Курсель (точно громом пораженный). До двенадцати?!!

Инквизитор. Поверьте, и двенадцати пунктов вам будет совершенно достаточно.

Капеллан. Но самые важные пункты сведены чуть не к нулю. Вот, например, Дева сама заявила, что не только святые Маргарита и Екатерина, но и архангел Михаил говорили с ней по-французски. Это очень существенное прегрешение.

Инквизитор. Вы считаете, что они должны были говорить по-латыни?

Кошон. Нет, он думает, что им следовало говорить по-английски.

Капеллан. Конечно!

Инквизитор. Но все мы, кажется, согласились, что голоса, которые слышала Дева, были голосами злых духов; с нашей стороны было бы невежливо предполагать, что английский язык – родной язык дьявола. Итак, не будем на этом настаивать. Садитесь, господа, и давайте приступим к делу.

Все садятся.

Капеллан. А все-таки я протестую. Имейте это в виду.

Курсель. Неправильно, что вся наша работа пошла насмарку. Вот вам лишний пример колдовства, которое влияет даже на суд. (Садится справа от капеллана.)

Кошон. Вы намекаете, что и я подпал под влияние дьявола?

Курсель. Я ни на что не намекаю. Но мне кажется, что есть заговор: хотят скрыть, что Дева украла лошадь епископа Санлисского.

Кошон (с трудом сдерживая раздражение). Здесь не полицейский участок. Зачем нам тратить время на такую ерунду?

Курсель (встает, потрясенный). Вы называете ерундой лошадь епископа?

Инквизитор (вежливо). Магистр де Курсель, Дева уверяет, что щедро расплатилась за лошадь епископа, и не ее вина, если он не получил этих денег. Возможно, что это правда, и по этому пункту Дева может быть оправдана.

Курсель. Ну да, если бы лошадь была обыкновенная. Но ведь это лошадь епископа! Как же она может быть оправдана? (Садится, совершенно обескураженный.)

Инквизитор. Если мы будем обвинять Деву по пустякам, в которых она может оправдаться, – она ускользнет от нас по главному обвинению: в ереси. Поэтому прошу вас: Когда Деву приведут, не говорите обо всех этих кражах лошадей, плясках с детьми вокруг волшебных деревьев, молитвах над заколдованными колодцами и прочих пустяках, которые вы так усердно расследовали. Во Франции любую деревенскую девушку можно в этом обвинить: все они пляшут вокруг деревьев, молятся над заколдованными колодцами. А кое-кто не прочь бы и у папы лошадь украсть, представься им такой случай. Ересь, господа, ересь – вот за что мы ее судим. Держитесь за ересь, господа, и не беспокойтесь обо всем остальном.

Кошон. Мы посылали людей в ее родную деревню; они не нашли против нее ничего предосудительного.

Капеллан, Курсель (вскакивают, в один голос). Ничего предосудительного… Как!

Кошон (потеряв терпение). Молчите или говорите по очереди! (Испуганный Курсель падает на стул.)

Капеллан (садясь, дуется). То же самое утверждала и сама Дева в прошлую пятницу. Это ее слова.

Кошон. Жаль, что вы ей не вняли. Когда я говорю «ничего серьезного», это значит, что на вашем месте люди, мыслящие широко, не усмотрели бы ничего серьезного. Я согласен с моим коллегой инквизитором: нас должно занимать только обвинение в ереси.

Ладвеню (молодой, аскетического вида доминиканец, который сидит справа от Курселя). Но так ли уж много вреда в ереси этой девушки? Может, все дело в ее простодушии? Ведь и другие святые говорили то же, что и Жанна.

Инквизитор (отбрасывая вежливость, сурово). Брат Мартин, если бы вы сталкивались с ересью столько, сколько я, она не показалась бы вам такой невинной – даже в самом привлекательном и благочестивом наряде. Зачинщиками ереси всегда бывают люди, с виду хорошие. Добрая девушка, юноша, который, раздав все имущество бедным, живет в нищете и воздержании, делая людям добро, – вот они-то и распространяют ересь, которая погубит церковь и государство, если не будет без пощады искоренена. Архивы святой инквизиции полны историй, которых мы не открываем миру, потому что ни один честный человек, ни одна чистая женщина в них не поверит. И все начинается вот с таких святых простаков. Сколько раз я это видел. Запомните мои слова: женщина, которая одевается мужчиной, подобна мужчине, который сбрасывает с себя меха и ходит в одежде Иоанна Крестителя. А за ним неизбежно, как ночь за днем, следуют толпы исступленных мужчин и женщин, вообще ни во что не одетых. Если девушки отказываются от замужества и не идут в монастырь, а мужчины избегают брака и, обуянные похотью, принимают ее за божественное откровение, неизбежно, как лето за весной, идет за этим сперва многоженство, а потом и кровосмешение. Ересь сначала кажется невинной и даже похвальной, но кончается таким чудовищным омерзением и противоестественным грехом, что даже самые мягкосердечные из вас, увидев ее, как я ее видел, возмутились бы милосердием церкви в обращении с ней. Избегайте обычной ошибки – не считайте этих простаков лжецами и лицемерами. Они искренне верят, будто дьявольское вдохновение ниспослано небом, Так что не поддавайтесь естественному чувству сострадания, будьте начеку. Все вы, надеюсь, люди милосердные, иначе не посвятили бы себя служению нашему милосердному Спасителю. Вы увидите девушку чистую и набожную, ибо то, что говорят о ней наши английские друзья, не подтверждается уликами, между тем как есть масса свидетельств, что излишества ее – излишества благочестия и доброты, а не суетности и распутства. Она не из тех, чьи грубые черты говорят о бессердечии, а бесстыдство и непристойное поведение уличают их раньше, чем их обвинят. Дьявольская гордыня, приведшая ее на край преисподней, не отразилась на ее внешности. Как ни странно, вам это покажется, не исказила и ее натуры, если не считать этого особого предмета ее гордости. Так что вы увидите дьявольскую гордыню и природное смирение соседствующими в одной душе. Поэтому будьте бдительны. Не призываю вас ожесточить ваши сердца – упаси Бог. Ибо если осудим ее, наказание ей будет ужасным, и не видать нам милости Божией, коли сделаем это, допустив хоть каплю злобы в наши сердца. Если вы ненавидите жестокость – а всякому, кто не питает к ней ненависти, я приказываю, во имя спасения души своей, покинуть сей суд; если вы ненавидите жестокость, помните: нет ничего более жестокого по своим последствиям, чем терпимость к ереси. И помните, что ни один суд не бывает так жесток, как простой народ, заподозривший кого-то в ереси. В руках Святой Инквизиции еретику не грозит надругательство. Ему обеспечен справедливый суд, и, даже виновный, он избежит смерти, если раскается в своем грехе. Множеству еретиков инквизиция сохранила жизнь, забрав их у народа – народ же отдавал их в уверенности, что им воздастся по заслугам. Прежде, когда не было Святой Инквизиции, да и теперь в местах, где она еще не действует, людей, заподозренных в ереси, порой ошибочно и по невежеству, побивали камнями, рвали на куски, топили, сжигали в домах вместе с невинными детьми – без суда, без исповеди, без погребения, как собак. Сии дела жестоки и противны Богу. Господа, я милосерден по натуре и по своей профессии; и хотя она может показаться жестокой, я лучше сам взойду на костер, чем буду заниматься ею без веры в ее необходимость и высшее милосердие. Прошу вас проникнуться тем же духом. Гнев – плохой советчик; проститесь с гневом. Жалость порою еще опаснее; откиньте жалость. Но не забывайте о милосердии. Помните только, что справедливость превыше всего. Монсеньер, желаете вы что-нибудь сказать, прежде чем мы приступим?