Святая Жанна - Голышева Елена Михайловна. Страница 14

Жанна. Все «если», «если» да «если»! Если бы да кабы… (Вскакивая в порыве.) Говорю тебе, что твое воинское искусство ни черта не стоит – рыцари твои не годятся для настоящей войны. Она для них – игра, они выдумывают для нее разные правила – что честно да что нечестно, напяливают на себя и на своих бедных кляч доспехи, чтобы, не дай Бог, их стрелой не задело! А когда они падают, то не могут сами подняться и ждут своих слуг, чтобы те поставили их на ноги и договорились с обидчиком, скинувшим их с коня, о выкупе. Разве ты не видишь, что все это – вчерашний день? Куда годятся латы против пороха? И те, кто дерется за Бога и за родину, разве они станут торговаться о выкупе? Нет. Они дерутся, чтобы победить. И в бою вручают свою жизнь Богу, как я. Простому народу не по карману ни латы, ни выкуп! Они полуголые лезут за мной в крепостной ров и по лестницам на стену. Для них война идет не на жизнь, а на насмерть, и Боже помоги правому! Ладно, можешь качать головой, пусть Синяя Борода поглаживает свою козлиную бородку и задирает нос. Ты вспомни день, когда твои рыцари не пошли за мной в атаку под Орлеаном. Заперли ворота, чтобы не выпустить меня. А простые люди за мной пошли – сломали ворота и показали вам, как воевать всерьез.

Синяя Борода (обиженным тоном). Тебе мало быть папой, ты хочешь быть еще и Александром Македонским.

Архиепископ. Гордыня тебя погубит.

Жанна. Причем тут гордыня? Права я или нет?

Ла Гир. Права. Половина из нас боится повредить свой профиль, а остальные думают только о том, как бы заплатить по закладным. Дюнуа, может, у нее не хватает учености, но она знает, где собака зарыта. Война теперь совсем не та, что раньше.

Дюнуа. Но и я-то ведь не воюю по старинке. Я понимаю, во сколько жизней обойдется каждое мое выступление, и если игра стоит свеч, я на нее иду. А вот Жанна, она не считает; в надежде на Бога она прет напролом, ей кажется, что Бог у нее на аркане. Покуда что сила была на ее стороне, и она победила. Но я знаю Жанну, настанет день, и она ринется вперед с десятью людьми вместо сотни. И поймет, что Бог на стороне больших батальонов. Ее возьмут в плен. И счастливец, который ее захватит, получит шестнадцать тысяч фунтов от графа Уорика.

Жанна (она польщена). Шестнадцать тысяч! Э-э, парень, да неужели они столько за меня дают? Неужели в целом свете найдется столько денег?

Дюнуа. А теперь скажите мне: кто из вас пошевелит пальцем, чтобы спасти Жанну от англичан? Начнем с армии. В тот день, когда какой-нибудь англичанин стащит ее с коня и его не поразит за это молния; в тот день, когда ее запрут в темницу, а решетки и засовы не отворятся сами собой, словно по мановению ангела; в тот день, когда противник поймет, что она так же уязвима, как я, – жизнь ее не будет стоит жизни рядового солдата, и я не пожертвую им, как бы мне ни была дорога Жанна.

Жанна. Я на тебя, Жак, не в обиде. Ты, наверно, прав. Если Бог позволит, чтобы меня одолели, я и впрямь не стою ни единого солдата, но, может, Франция найдет меня достойной выкупа.

Карл. Говорю же тебе, что у меня нет денег. Вот и эта коронация – тоже ведь твоя затея! – на нее ушло все, что я мог взять в долг, до последнего гроша!

Жанна. Что ж, тогда я понадеюсь на церковь. Церковь куда богаче тебя.

Архиепископ. Женщина! Тебя поволокут по улицам и сожгут как ведьму!

Жанна (подбегая к нему). Ваше преосвященство! Что вы, разве так можно? Я – ведьма?

Архиепископ. Пьер Кошон знает свое дело. В Париже уже сожгли женщину только за то, что она говорила, будто ты поступаешь по велению Божьему.

Жанна (ничего не понимая). Почему? Не могли же они сжечь женщину за то, что она говорила правду?

Архиепископ. Могли.

Жанна. Но вы-то знаете, что она говорила правду! Меня вы не позволите сжечь.

Архиепископ. А как я им помешаю?

Жанна. Вы будете говорить от имени церкви. С вашим благословением мне нигде не страшно.

Архиепископ. Нет тебе благословения – ты горда и непокорна…

Жанна. Зачем вы говорите такие вещи? Да разве я горда и непокорна? Я – бедная девушка, темная, деревенская. Чем же мне гордиться? И разве я не выполняю покорно то, что мне велят мои голоса? Ведь они от Бога?

Архиепископ. Глас Божий на земле – это глас воинствующей церкви, а все голоса, которые слышишь ты, – лишь эхо твоего своеволия.

Жанна. Неправда.

Архиепископ (сердито покраснев). Ты смеешь говорить архиепископу в его храме, что он лжет?

Жанна. Я и не думала говорить, что вы лжете. Это вы говорите, что врут мои голоса. Когда же они врали? Даже если вы в них не верите, даже если они – лишь эхо моего здравого смысла, разве они не доказали свою правоту? А ваши советчики постоянно не ошибались?

Архиепископ (с негодованием). Что тебя убеждать? Пустая трата времени.

Карл. Всегда одно и то же. Она права, а все кругом неправы.

Архиепископ. Предупреждаю тебя в последний раз. Если ты погибнешь, настаивая на своем и пренебрегая указаниями твоих духовных наставников, церковь от тебя отречется. Дюнуа сказал тебе, что если ты возомнишь себя судьей в военных делах и не будешь слушаться военачальников…

Дюнуа (прерывая его). Говоря точнее: если ты попробуешь снять осаду с Компьена, не имея такого же численного превосходства, какое было у нас при Орлеане…

Архиепископ. Армия отречется от тебя и не станет тебя вызволять из беды. А его величество король сказал тебе, что у державы нет средств тебя выкупать.

Карл. Ни гроша.

Архиепископ. Ты осталась одна, совершенно одна, полагаясь на свое самомнение, невежество, упрямую самонадеянность, безбожие. Когда ты выйдешь из этого портала на солнечный свет, люди будут приветствовать тебя. Они поднесут к тебе своих младенцев и своих больных, чтобы ты их исцелила; они будут лобызать твои руки и ноги и сделают все в простоте своей души, чтобы еще больше вскружить тебе голову и быстрее привести к погибели. Но ты все равно будешь одна – народ тебя не спасет. Мы и только мы можем уберечь тебя от костра.

Жанна (подняв глаза к небу). У меня друзья и советчики получше вас.

Архиепископ. Бесполезно говорить с жестоковыйной. Ты отвергаешь наше покровительство и хочешь, чтобы все обратились против тебя. Так защищайся дальше сама. А не сможешь – пусть смилуется над тобой Господь.

Дюнуа. Он прав, Жанна. Ты его слушайся.

Жанна. Где бы вы сейчас были, если бы я вас слушалась? Нет, ни от кого из вас не дождаться мне ни помощи, ни доброго совета. Да, я одна как перст на всей земле, и всегда была одна. Отец приказал братьям утопить меня, если я не стану пасти его овец, в то время как Франция истекала кровью. Пусть пропадет родина, лишь бы наши ягнята были целы. Я надеялась, что у Франции найдутся друзья хотя бы при дворе французского короля, но я увидела здесь только волков, которые грызутся из?за клочьев ее истерзанного тела. Я надеялась, что у Бога наверняка повсюду друзья, ведь он-то друг всем и каждому, и по наивности своей верила, что вы – те, кто сейчас отринули меня, – будете защищать меня, как крепостные стены, от всякой напасти. Но я поумнела, а немножко мудрости никому не мешает. Не пытайтесь меня запугать, говоря о моем одиночестве. И Франция – одна, и Бог – один, а чего стоит мое одиночество в сравнении с одиночеством моей страны и моего Бога? Я поняла теперь, что в одиночестве Бога – Его сила. Кем бы Он был, если бы слушался ваших жалких, завистливых советов. Что ж, одиночество мое будет и моей силой. Лучше быть одной и с Богом. Его дружба мне не изменит, Его совет не обманет меня, любовь не оставит. И я буду дерзать, дерзать, дерзать до самой смерти. Я пойду к простому народу, и любовь, которая светится в его глазах, заставит забыть ненависть, которая пылает в ваших. Вы все обрадуетесь, когда меня сожгут, но если я пройду через огонь – я войду в сердца народа на веки вечные. Да будет со мной Господь!