Знаменитый газонокосильщик - Ланина Мария Михайловна. Страница 17

Вернувшись, Сара, прежде чем сообщить мне, как Чарли, спрашивает, как папа. Судя по всему, он уже успел ей нажаловаться на то, что я слишком много времени провожу в ванной. Он считает, что это из-за меня мы получили такой большой счет за очистку выгребной ямы. Я говорю Саре, что провожу в ванной ровно столько времени, сколько и все остальные, дело в том, что папа просто не привык заниматься счетами. Он не оплачивал счета в течение двадцати лет — это делала мама, — и вполне естественно, что теперь они кажутся ему слишком большими.

— А почему ты не можешь читать у себя в комнате, как все нормальные люди? — спрашивает Сара. — Все дело в том, что ты по два часа лежишь в ванне и читаешь.

— Наверное, придется мыться в тазу, чтобы экономить деньги, — говорю я.

Сара просит, чтобы я не вел себя как идиот. Хотя, по-моему, ничего идиотского я еще не сказал. Я не виноват в том, что мы не подключены к главному трубопроводу. Ванна — это просто какое-то яблоко раздора между мной и папой. Как земли Эльзас-Лотарингии между Францией и Германией.

Перед отъездом Сара говорит, чтобы я взял себя в руки, так как, похоже, Чарли все-таки отправится в интернат.

— Папа встает на рассвете, чтобы забросить Чарли к Анджеле, которая отводит его в школу. Не забывай — он теперь управляется за двоих. Ему приходится готовить, заниматься уборкой, оплачивать счета, ходить по магазинам и делать все, что раньше делала мама. Он просто не справляется со всем этим. Ему надо помочь. Я тоже сначала возражала, но теперь не вижу другого выхода. Пока еще ничего не решено, но, думаю, доктор Робертс поддержит это предложение.

Совершенно упав духом, я забрал свое пуховое одеяло и перетащил его в комнату к Чарли. Забравшись на свою бывшую верхнюю полку, я попробовал побеседовать с ним о школе, его проблемах и о том, что может произойти дальше. Однако на полуслове заметил в щель между кроватью и матрацем, что он что-то стирает со стены.

— Эй, я все вижу. Это опять твои домовые?

Чарли отвечает «нет», но когда я поднимаю край матраца, то вижу, как он выдалбливает в красном квадратике, нарисованном на стене, очередного домового. У него там уже целая фреска.

— А папа видел, что ты этим занимаешься? — спрашиваю я. Чарли молчит — он слишком поглощен своим занятием. — Эй, ты, Микеланджело, папа знает, что ты этим занимаешься?

— Нет, — отвечает Чарли и с беспечным видом указывает на еще одного домового, работа над которым уже завершена.

— Чарли, ты хоть знаешь, что папа собирается отправить тебя в интернат? Он только что отремонтировал твою комнату. И что это за история с сенной лихорадкой?

Чарли смотрит на меня с непроницаемым видом и продолжает осторожно выцарапывать следующий кусок стены. Он настолько сосредоточен, что языком выпирает щеку.

— Чарли, все это необходимо привести в порядок. Или хотя бы чем-нибудь закрыть. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя отправили в интернат?

Он сидит на кровати, скрестив ноги, и соскабливает ногтем ту часть домового, которая выступает за линию, проведенную карандашом. Я не могу не восхититься его аккуратностью.

— Чарли, — говорю я, — если папа это обнаружит, он тебя убьет. Это новые обои. И почему ты прикинулся больным и начал симулировать сенную лихорадку?

— У меня уже три раза шла кровь из носа, — гордо заявляет Чарли. — Два раза из-за этого и один раз из-за другого.

— Чарли, я с тобой разговариваю.

— Их надо протирать, пока они еще не подсохли.

— Чарли!

— Иначе могут отвалиться.

— Чарли, пообещай мне, что утром ты все приведешь здесь в порядок. Обещаешь?

— Ладно, — с усталым видом говорит он.

— Чарли, — снова начинаю я, потому что мне кажется, что он уже засыпает, а мне еще надо кое о чем его спросить.

— Что? Я ничего не делаю.

— Чарли, ты когда чаще вспоминаешь маму — дома или в школе? Папа считает, что дома. Это так, Чарли?

Чарли трижды бьется головой о подушку, а потом с напевными интонациями отвечает:

— Иногда дома, иногда в школе, но она с Богом, ангелами и бабушкой и больше никогда не вернется… глупая ты башка, — после чего выключает свет.

Сегодня утром смотрел у Джеммы фильм об английском парне по имени Чарльз, который в один прекрасный день бросил работу, продал дом, оставил жену и отправился в Африку жить в глиняной хижине, потому что ему надоел Запад. Потом этот Чарльз влюбился в чернокожую прачку по имени Бобан, которая лишилась ноги, подорвавшись на пехотной мине. Фильм нам показался очень смешным, хотя ничего смешного в нем не было, и мы с Джеммой то и дело отпускали разные шуточки. Например, когда герои встречаются у водоема, и Бобан показывает Чарльзу, как надо стирать штаны. А потом они вместе отправляются на романтические прогулки, и Чарльз поет колыбельные деревенским ребятишкам, которых они вроде как усыновили.

Большей пошлятины я еще не видел, но самое ужасное заключалось в том, что фильм меня почему-то тронул. Женщина-инвалид, плетни и мазанки, а также несколько колыбельных — все это представляется мне гораздо более привлекательным, чем клиенты и борьба за премиальные. Если бы я мог забыть об этом, я бы с радостью женился на одноногой женщине по имени Бобан. Думаю, до увольнения мне осталось не больше недели.

После того, как мы снова занимаемся с Джеммой сексом, я начинаю делать вид, что я — Чарльз, а она — Бобан. Я начинаю копировать акцент, с которым говорил герой фильма, ремнем подвязываю Джемме ногу, сажаю ее в машину и вожу по Чешемскому парку до тех пор, пока она не начинает икать от смеха. Вернувшись в фургон, мы распечатываем свежую колоду карт и каждый раз на перекрестке вытаскиваем по одной штуке, чтобы решить, куда поворачивать — налево или направо.

У торгового центра «Сарра-гарден» мы снова вытаскиваем карту, чтобы решить, не забраться ли нам назад и не пообниматься ли. Но только мы приступаем к этому занятию, как в заднее окошко начинает стучать охранник стоянки, который интересуется, в своем ли мы уме и понимаем ли, что делаем. Терпеть не могу людей, которые задают такие вопросы, как будто главное — это понимать, что ты делаешь, поэтому я снова начинаю говорить голосом Чарльза и отвечаю, что мы ждем своего шофера, который пошел покупать электрические лампочки. Охранник теряется и не знает, что ответить.

— У моей жены Бобан нет ноги, — продолжаю я. — Мы познакомились с ней у водоема, а потом все утро я катал ее на машине, очень устал и прилег отдохнуть.

Охранник заглядывает в фургон, видит подвязанную ногу Джеммы и начинает оправдываться, что-то объясняя про киоск, который был украден неделю назад. Как только он отходит в сторону, мы тут же разражаемся хохотом.

Когда мы возвращаемся к Джемме, она дает мне почитать свой дневник, вернее, не очень возражает, когда я запираюсь с ним в ванной. Я узнаю из него много интересного, включая то, что она меня любит. Джемма начинает смущаться, и остаток вечера я трачу на то, чтобы заставить ее произнести это вслух. У нее уже были мальчики, но она говорит, что никогда не испытывала ничего подобного, поэтому я чувствую себя польщенным. Мы очень медленно подходим к ее признанию, так как Джемма слишком горда для того, чтобы сразу уступить. Сначала я заставляю ее повторить за мной «Кошка любит своих котят» и только после этого «Я люблю тебя, Джей».

Меня очень радует то, что у нас все как у людей. Мы уже начали ссориться из-за мелочей. Мы боремся за верховенство и постоянно решаем, кто из нас главнее. Например, когда мы сегодня играли в трик-трак, я отказался расставлять ее фишки, когда она ушла в туалет, и расставил только свои. А Джемма в отместку не стала наливать мне чай и принесла его только себе. Однако все это мы делаем совершенно беззлобно, и это лишь добавляет остроты нашим отношениям.

9 часов вечера.

Вечером еще раз попробовал поговорить с Чарли, когда он чистил зубы. Когда Чарли чистит зубы, он размазывает пасту по всему лицу, а потом снимает ее зубной щеткой, делая вид, что бреется опасной бритвой. Считается, что к нему нельзя обращаться, когда он это делает, иначе он может порезаться.