Знаменитый газонокосильщик - Ланина Мария Михайловна. Страница 52

Мы с папой смотрим «Пушки острова Наваррон». Он считает, что мы должны это сделать, так как накануне маминой смерти смотрели именно этот фильм.

— Я не буду сейчас вспоминать о твоих звонках, — говорит он. — Сейчас не время. Но завтра, когда вечер закончится, нам предстоит серьезный разговор. И боюсь, тебе не очень понравится то, что я тебе скажу.

Когда он ложится, я звоню Джемме в Шеффилд, но ее соседка по комнате отвечает, что она ушла гулять с Родом. Я интересуюсь, не тот ли это Род, который учится на классическом отделении, но девица вместо ответа спрашивает, кто говорит, и я вешаю трубку.

Мне удается дозвониться до Джеммы только в два часа ночи.

— Оцени по десятибалльной шкале — насколько ты меня любишь. Джем.

— Джей?

— Ну давай, Джем, дай мне хотя бы пять баллов.

— Джей, я сплю. На улице ночь.

— Так, значит, долговязый Род? Теперь ты любишь его? И что ты готова ему отдать?

Молчание.

— Какого он роста? Ну давай, скажи, какой рост у долговязого Рода?

Молчание.

— Джей, мне не нравится этот разговор.

— Зато мне очень нравится. Так какой у него рост?

— Он довольно высокий. Теперь мне можно пойти в кровать?

— Ты же говорила, что он коротышка. Ну ладно. — Пауза. — Брось, Джем. Хочешь, мы купим квартиру в Шеффилде?

— Нет, не хочу.

— Ну хорошо, тогда давай снимем.

— Джей, все кончено.

— Ну почему? Я все понял. Я отношусь теперь к тебе совершенно иначе. Я перестал зацикливаться только на себе. — Пауза. — Я собираюсь в Шеффилд.

— Напрасно. Тебе это не понравится.

— Нет, понравится.

— Я не стану с тобой общаться.

Пауза.

— Значит, ты уже трахалась с ним, Джем?

— Что?

— Трахалась?

— Какое твое дело?

— Просто я хочу понять, насколько все серьезно.

— Все очень серьезно.

— Значит, ты с ним трахалась? — Пауза. — А как же насчет лета? Ты вернешься. Джем?

— Не знаю.

— Мы могли бы поехать путешествовать. Я буду нести палатку. Я буду нести все. Я готов нести даже тебя, если ты захочешь.

— Нет, Джей.

— Ладно, тогда пойдешь сама.

Пауза.

— Джей, это не ты изменился, а я изменилась. Теперь я хочу другого. Я хочу что-то сделать, а ты никогда ничего не делал.

— Делал. Я делал тысячу разных вещей. Чего я не делал? Чего именно я не делал?

— Ничего. Разберись в себе, Джей.

— Со мной все в порядке. — Пауза. — Джем, прежде чем я разберусь, я должен с тобой увидеться. Я не могу разобраться в себе без тебя. Пожалуйста, Джем. По десятибалльной шкале — насколько ты еще меня любишь? Ну пожалуйста, дай мне хотя бы три балла.

— Ничего не получится, Джей. Я уже все решила.

— Аллё! Джем?

— Это Шейла пришла. Мне пора. Мне завтра вставать в…

— Джем!

— Что?

— Помнишь, как мы писали друг у друга на спинах, и ты написала «Я люблю тебя», а я написал «Я тоже тебя люблю», я чуть было не написал тогда, Джем, «Ты выйдешь за меня замуж?».

— Что?

— Давай поженимся, и у нас будут дети. Давай у нас будет трое детей, и мальчика мы назовем Борисом.

Пауза.

— Уже поздно, Джей. Мне пора идти.

— Поздно сегодня или поздно вообще?.. Ты еще пожалеешь об этом, Джем. Когда мое имя будет внесено в книгу Паркинсона, ты об этом пожалеешь. Когда я напишу свой роман. Ты пожалеешь, когда получишь от меня открытку из Судана.

— До свидания, Джей. Ой…

— Что?

— Сколько времени? Господи, сегодня же годовщина твоей мамы.

— Пошла ты к черту, Джем.

7 часов вечера.

Уставший как собака после бессонной ночи, отправился на работу и тут же был вызван в кабинет Криса Хендерсона. Голова у Криса напоминает грецкий орех, но на этот раз она выглядит еще более ореховой, так как он весь сморщился, чтобы продемонстрировать мне свое недовольство.

Здесь же в углу восседает гиперактивный Берни со своей трясущейся ногой, которая ходит вверх и вниз, как игла у швейной машинки. Я сразу понимаю, что меня собираются уволить, только еще не догадываюсь за что. Собственно говоря, мне наплевать, просто я хочу знать, за что именно.

— Садись, — говорит Джульетта очень серьезным тоном. На мгновение мне приходит в голову, что кто-то видел меня в Комик-тресте, и я уже собираюсь объяснить, почему вел себя там так необщительно. Почему я не встал, когда затейник хотел, чтобы я это сделал.

Джульетта берет со стола лист бумаги и с брезгливым видом поднимает его, держа большим и указательным пальцами. Я замечаю, что наверху написано знакомое имя — это мое имя. Это мое резюме. Меня увольняют из-за… и я инстинктивно перевожу взгляд на Берни.

— Да, ты угадал. Только он ни в чем не виноват, — перехватив мой взгляд, произносит Джульетта. Нога у Берни начинает подпрыгивать еще выше. Пол в кабинете бетонный, но я чувствую, как вибрируют ножки моего стула. — Берни просто оказался профессионалом, — добавляет она.

Это у них называется «профессионал»! Я говорю «ага» и пытаюсь представить себе сцену предательства: согнувшийся в три погибели Берни вползает в кабинет начальника, чтобы выдать мою тайну.

— Должна признаться, что сначала я хотела передать это дело в полицию, — говорит Джульетта.

— Обман доверия, — добавляет Хендерсон.

Джульетта кладет на стол мое резюме с таким видом, словно ей только что удалось добыть его у меня в тяжелом бою, и я не могу удержаться от смеха. Больше всего мне хочется сказать Берни, чтобы он перестал трясти ногой. Из-за непрестанной вибрации мне довольно трудно сосредоточиться.

— Неужели ты считал, что тебе удастся нас обмануть? — спрашивает Джульетта, поднимая свое конфетное личико к десяткам дипломов, которыми завешана стена над ее головой.

Хендерсон тоже резко поворачивает свою ореховую голову и принимается энергично поглаживать подбородок, изображая полное недоумение при мысли о том, что я собирался их обмануть.

— Неужели ты считал нас такими идиотами? — вопрошает Джульетта, поворачиваясь к Хендерсону, у которого голова трясется из стороны в сторону — так энергично он массирует свой подбородок.

И тут я замечаю, что она приступает к фазе Определения: они собираются ОИДСЖДехнуть меня. Я перевожу взгляд на свои ноги в надежде на то, что ее это остановит. Пускай увольняют, но ОИДСЖДехать я себя не позволю.

— Неужели ты считал, что мы не проверим указанные тобой данные? — не унимается Джульетта.

Я перевожу взгляд на Хендерсона. Если он попробует изобразить еще большее изумление, то точно сломает себе шею.

— Неужели тебе нечего сказать? — продолжает Джульетта.

Мне хочется сообщить ей, что я «рефлексирующий наблюдатель» и поэтому умею думать.

— Или ты объяснишься со мной, или тебе придется объясняться с полицией, — говорит она, передергивая плечами, словно ей абсолютно все равно, что я выберу. Однако ей явно не все равно, потому что лицо у нее горит от возбуждения. И именно поэтому она похожа на клубничную конфету. Она снова берет в руки мое резюме. — И дело не в том, что ты солгал в каком-то одном пункте. Здесь все ложь! — произносит она и снова швыряет листок на стол.

— Почему? Некоторые из перечисленных увлечений соответствуют действительности, — говорю я.

— Ах, прости меня! — говорит Джульетта, с издевательским видом прижимая к груди ладонь. — Некоторые из перечисленных увлечений все-таки соответствуют действительности.

И тут я вспоминаю сон, который приснился мне накануне. Это один из тех тяжелых и мучительных снов, которые преследуют меня постоянно. В нем была мама, но мама была Джеммой. Она плавала на мелководье в бассейне Чешемского развлекательного центра. Только он находился на открытом воздухе, и вовсю сияло солнце. Я сидел в шезлонге и потягивал через соломинку какое-то питье.

— Иди сюда, вода просто восхитительная, — говорит мама. Но тут ко мне подходит официант, только это не официант, а Шон, и даже не Шон, а Чарли, и он приносит мне не выпивку, а коробку с шоколадными конфетами, только внутри не конфеты, а кубики льда.