Екатерина Великая. «Золотой век» Российской Империи - Чайковская Ольга Георгиевна. Страница 79

Вот она, главная мысль Екатерины и Бецкого, стержень их просветительской программы – создание новой высоконравственной «породы людей», от которых пойдет цепь новых прекрасных поколений. Немалая смелость нужна была для подобных намерений.

Есть у педагогики Екатерины – Бецкого удивительная особенность: несмотря на то что изложена она в официальных документах – «ясно, внятно и точно» (непременное требование Екатерины), – ее пронизывает какая-то особенная сердечность.

Ребенок – это драгоценность, которую отечество вручает педагогу. Это хрупкий дар, в обращении с ним требуется величайшая бережность. Все, связанное с ребенком, «так нежно и с такими сопряжено следствиями, что едва можно ли, так сказать, употребить в том точную и довольную осторожность». В каждом слове реформаторов видно горячее желание защитить детей от грубости мира и особенно от тогдашних зверских методов воспитания и обучения.

А главная цель образования – пробудить в воспитаннике живую мысль. Следует не столько учить детей, писала Екатерина в своей «Инструкции кн. Салтыкову при назначении его к воспитанию великих князей», «колико им нужно дать охоту, желание и любовь к знанию, дабы сами искали умножить его»; нужно приохотить детей к чтению (и чтоб создавали собственные библиотеки); тем самым решительно перечеркивался господствующий в тот век метод вытверживания наизусть, мертвенной зубрежки.

Осторожность должна соблюдаться в самом процессе обучения, особенно когда речь идет о маленьких, которых «по нежности их телосложения, так и по незрелому еще уму не должно отягощать многими и трудными понятиями, а тем менее принуждать с жестокостью, чтобы при самом начале учение не показалось им горестью и тем не сделало бы отвращения, того ради стараться приохочивать детей к учению пристойной кротостью, ласкою и обнадеживанием». «Обнадеживание» – внушение детям веры в их силы.

А сам педагог должен быть бодр и весел, свои собственные заботы и огорчения должен оставить на пороге класса и являться перед детьми с приветливой улыбкой, что способствует их хорошему настроению. Отсюда необходимость разного рода непринужденных игр и развлечений. Не нужно бояться детской резвости: «Часто излишнее благоразумие предосторожности внушают робость, видя беду там, где ее нет, и через то лишают дух бодрости. Предводительствовать их в играх также не надлежит, ибо по приказанию веселиться невозможно, тем более детям, которым всякое принуждение несносно».

В новом человеке важно воспитать чувство собственного достоинства – он должен не только сам быть учтив, но и с ним должны быть учтивы (педагогам предлагается «затвердить это в памяти»). Он должен расти в атмосфере уважения, чтобы можно было «вскоренить» в его душу не только «благонравие, учтивость, человеколюбие», но и «любление чести».

Надо ли говорить, что в учебных заведениях, созданных реформаторами, телесные наказания были категорически запрещены – тут Екатерина и Бецкой обогнали зарубежных педагогов, которые, выступая против телесных наказаний, все-таки не решались требовать их полного запрещения.

Один из московских переулков недалеко от Покровки, подъезд старого особняка, к нему подходит странная женщина – у нее закрыто лицо; она стучит, ее молча впускают. Она пробудет здесь неделю до родов и две недели после, уйдет, оставив ребенка, так ни разу и не открыв лица. Ее ребенка окрестит священник, будут вскармливать няни. Она же его вряд ли когда-нибудь увидит.

Рядом с подъездом в стене низкое окно, сюда тоже время от времени подходят какие-то люди, и тогда окно открывается, из него выдвигается плетеная корзина, пришедший кладет в нее ребенка. У него ничего не спрашивают (это запрещено), только одно: крещен ли и как зовут; он получает два рубля (сумма для бедняка весьма значительная) и уходит.

(А бывает, что с заднего двора выезжает телега, в ней маленький гробик, иногда их несколько, она направляется к приходской церкви, а оттуда на ближайшее кладбище.)

Все это первые шаги Московского воспитательного дома, которому предстояло стать питомником, готовящим рассаду для новой породы людей. Помещения, снятые для него, были не приспособлены для жизни детей; их были уже сотни, несчастных, никому не нужных, доверенных новому учреждению, а сотрудники его во главе с Бецким не могли обеспечить им даже жизни. Это было ужасом тех, кто работал в доме. От коровьего молока дети погибали, кормилиц не хватало. Бецкой (а именно он был главным попечителем) решился на крайнюю меру – раздавать детей по деревням, чтобы там их выкармливали, но тут же обнаружилась и опасность – помещики старались записать их себе в крепостные. А самым страшным были эпидемии, пожаловала сюда и оспа – в 1767 году она унесла едва ли не всех питомцев.

Со временем – особенно после того, как императрица, привив себе оспу, тут же распорядилась прививать ее всем детям дома, – смертность начала снижаться и в конце концов стала значительно меньше, чем по стране (детская смертность в те времена была очень велика).

А создание Московского воспитательного дома «с особливым госпиталем для неимущих родильниц» началось с плана, подробно разработанного Бецким (по существу, это трактат по педагогике); Екатерина не только утвердила этот план, но и сопроводила его особым манифестом (все это включено в Полное собрание законов Российской империи, то есть получило силу закона), призвала общество участвовать в создании этого дома. Он должен быть построен и существовать «общим подаянием, то есть на добровольные пожертвования», – заявляет царица и выражает надежду, что «прямые дети Отечества», следуя примеру ее и наследника Павла, «каждый по возможности своей потщиться снабдевать боголюбивым подаянием, как на строение сего дома, так и на содержание сего добродетельного дела, дабы и самые уже ближние наши потомки, к славе нашего века, могли пользоваться из того действительными благами».

Дом должен был состоять «под особливым монаршим покровительством и призрением». Покровительство было очень энергичным.

Для задуманного эксперимента нужно место. Бецкой просит большой участок земли – и тотчас его получает. Это владение, называемое Гранатный двор с Васильевским садом подле Москвы-реки, «со всею лежащею казенною землею и строением, купно с отданною от Адмиралтейства мельницею, что на Яузе, и старую городскую стену употребить в строение», а также «потребное число караулу, сколько вознадобится в строение» от военной команды.

Призыв Екатерины к обществу, к каждому гражданину – принять участие в создании дома – был услышан. Горячее обращение Бецкого к читателям и особенно к «любезной читательнице», которую он призывал представить себе горькую беспомощность нищей «родильницы» и судьбу ее ребенка, осужденного на гибель, – и это было услышано.

Расчет Екатерины оказался верен: предприятие, ею столь бурно рекламированное, вызвало острый интерес. Вельможам было лестно стать членами опекунского совета или попечителями. Дворяне и купцы дарили дому деньги, везли продукты и вещи. В конце концов в Воспитательный дом стали делать вклады (в дар или по завещанию), примерно так же, как некогда делали монастырям, – тоже ради своего рода спасения души (к тому же еще и предписывалось дарителя, «яко благодетеля, в церквах сего дома в жизнь и по кончине в молитвах поминать»), тем более успокоительно, что верховная власть не только благоволила к дарителям, но и предоставляла им значительные и разнообразные привилегии.

На плечи Бецкого и его сотрудников легла гигантская нагрузка – нужно было как-то обустраивать жизнь детей (а их все несли и несли) в случайных, неприспособленных помещениях, искать кормилиц, следить за судьбой тех, кого пришлось раздать по деревням, и одновременно руководить огромным строительством, развернувшимся на берегу Москвы-реки, в центре столицы, рядом с Кремлем.

Росло число воспитанников, но вместе с тем росло и благосостояние дома. Налаживалось его хозяйство. Был взят в аренду луг, чтобы завести скот, – и Екатерина тотчас этот луг дому подарила, а губернатор Архангельска прислал тридцать холмогорских коров. Росли земельные угодья, на них строили лавки, лабазы (и даже трактиры!), доход от которых шел дому. Он получил право продавать подаренные ему деревни, ему позволялось заводить мануфактуры и фабрики. А впоследствии дом получил право иметь собственную ссудную казну, то есть стал не только крупным землевладельцем и обладателем фабрик, но и крупным банкиром. Ему к тому же было дано право экстерриториальности, полицмейстер не мог без разрешения начальства дома ступать на его территорию.