Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября - Коняев Николай Михайлович. Страница 2
Рожденный и выросший на Волге, каким-то немыслимым чудом проник Ленин в тысячелетнюю даль еще не сокрушенного русскими князьями каганата, напился злой и горючей хазарской мудрости и, потеряв почти все еврейские черты, стал евреем в вершинном смысле этого слова…
Он так необыкновенно развил в себе желание и способности лично воздействовать на историю, что всегда, пусть и подсознательно, воспринимал общественные отношения только в соотношении с самим собою, так, как будто всегда находился в их центре… Все, что не встраивалось в эту модель общественного устройства, отвергалось им, подлежало осмеянию и забвению…
Снова вспомнилось Троцкому то острое, подобное слепящему удару ножа, восхищение Лениным, которое испытал он на Апрельской конференции…
Что-то долго и скучно говорил Коба. Сталин тогда приехал из Сибири, не скрывая своих претензий на руководство партией.
И вот в самый разгар его работы, которой Сталин придавал характер работы вождя, и появился Ленин. Он вошел на совещание, точно инспектор в классную комнату, и, схватив на лету несколько фраз, повернулся спиной к учителю и мокрой губкой стер с доски все его беспомощные каракули.
У делегатов чувство изумления и протеста растворилось в чувстве восхищения. У самого Сталина, это было видно по его лицу, обиду теснила зависть, зависть — бессилие. Коба оказался посрамлен перед лицом всей партийной верхушки, но бороться было бесцельно, потому что и сам Сталин тоже увидел новые, распахнутые Лениным, горизонты, о которых он и не догадывался еще час назад.
Сейчас, когда совершился Октябрьский переворот, было так же…
Только теперь на месте Сталина оказался он, Троцкий…
К сожалению, кроме воспоминаний самого Л. Д. Троцкого, рассыпанных по томам его сочинений, никаких свидетельств о том, что происходило тогда в комнате с одеялами, не осталось.
«Биографическая хроника жизни В. И. Ленина», избегающая в числе многих сподвижников В. И. Ленина упоминания Л. Д. Троцкого, не упоминает и об этой комнате…
В «Хронике» отмечены лишь разговор В. И. Ленина с рабочим А. С. Семеновым, беседа с инженером-технологом Козьминым, интервью корреспонденту «Рабочей газеты», отдых на квартире В. Д. Бонч-Бруевича, но никаких упоминаний о встречах и разговорах с видными работниками партии нет, или они обезличены участием В. И. Ленина в различных заседаниях… {4}
Тем не менее мы склонны верить утверждениям Л. Д. Троцкого (косвенно они подтверждаются воспоминаниями других сподвижников В. И. Ленина), что именно в той комнате с одеялами и была выработана принципиально новая стратегия государственного строительства.
Тут надобно сделать пояснение.
Многие критики большевиков совершенно справедливо указывают на антинародный, антигосударственный характер их деятельности. Однако, как только встает вопрос, а почему этим антирусским силам удалось захватить власть в России, разговор уходит в туманные рассуждения о масонском заговоре, о происках мировой закулисы, которые не столько отвечают на вопрос, сколько переформулируют его.
Спору нет, и заговор был, и мировая закулиса не дремала, но ведь не об этом речь, а о том, почему русское национальное и государственное сознание оказалось неспособным противостоять атаке злых сил, почему русское общество позволило захватить власть в стране жалкой кучке заговорщиков…
В воспоминаниях знаменитого террориста и военного генерал-губернатора Петрограда Б. В. Савинкова ответа на этот вопрос нет, но из них становится ясно, что в октябре 1917 года та часть русского общества, которой платили жалованье, чтобы она оберегала страну, и не собиралась противостоять большевикам…
«25 октября 1917 года рано утром меня разбудил сильный звонок. Мой друг, юнкер Павловского училища, Флегонт Клепиков, открыл дверь и впустил незнакомого мне офицера. Офицер был сильно взволнован.
— В городе восстание. Большевики выступили. Я пришел к Вам от имени офицеров штаба округа за советом.
— Чем могу служить?
— Мы решили не защищать Временного правительства.
— Почему?
— Потому, что мы не желаем защищать Керенского.
Я не успел ответить ему, как опять раздался звонок и в комнату вошел знакомый мне полковник Н.
— Я пришел к Вам от имени многих офицеров Петроградского гарнизона.
— В чем дело?
— Большевики выступили, но мы, офицеры, сражаться против большевиков не будем.
— Почему?
— Потому что мы не желаем защищать Керенского.
Я посмотрел сначала на одного офицера, потом на другого. Не шутят ли они? Понимают ли, что говорят? Но я вспомнил, что произошло накануне ночью в Совете казачьих войск, членом которого я состоял. Представители всех трех казачьих полков, стоявших в Петрограде (1, 4 и 14-го), заявили, что они не будут сражаться против большевиков. Свой отказ они объяснили тем, что уже однажды, в июле, подавили большевистское восстание, но что министр-председатель и верховный главнокомандующий Керенский «умеет только проливать казачью кровь, а бороться с большевиками не умеет» и что поэтому они Керенского защищать не желают.
— Но, господа, если никто не будет сражаться, то власть перейдет к большевикам.
— Конечно.
Я попытался доказать обоим офицерам, что, каково бы ни было Временное правительство, оно все-таки неизмеримо лучше, чем правительство Ленина, Троцкого и Крыленки. Я указывал им, что победа большевиков означает проигранную войну и позор России. Но на все мои убеждения они отвечали одно:
— Керенского защищать мы не будем.
Я вышел из дому и направился в Мариинский дворец, во временный Совет республики (Предпарламент)…
На Миллионной я впервые встретил большевиков — солдат гвардии Павловского полка. Их было немного, человек полтораста. Они поодиночке, неуверенно и озираясь кругом, направлялись к площади Зимнего дворца.
Достаточно было одного пулемета, чтобы остановить их движение» {5} …
Пулемета, как мы знаем, не нашлось.
Зимний дворец вместе с Временным правительством защищали лишь мальчишки-юнкера да женский батальон.
Причины этого отказа Временному правительству в защите можно поискать и в том, как трусливо и подло «сдал» А. Ф. Керенский армию во время так называемого Корниловского мятежа, но во главе тут, конечно же, откровенно антирусская политика Временного правительства.
Лидеры партий, пришедших к власти, не считали нужным скрывать, что Февральская революция была совершена во имя еврейских интересов.
«Я бесконечно благодарен вам за ваше приветствие, — отвечая председателю Еврейского политического бюро Н. М. Фридману, говорил глава Временного правительства князь Георгий Евгеньевич Львов. — Вы совершенно правильно указали, что для Временного правительства явилось высокой честью снять с русского народа пятно бесправия евреев, населяющих Россию» {6} .
«В ряду великих моментов нынешней великой революции, — вторил ему не менее известный член Государственной думы Н. С. Чхеидзе, — одним из самых замечательных является уничтожение главной цитадели самодержавия — угнетения евреев».
А Павел Николаевич Милюков, будучи министром иностранных дел, так рапортовал Якову Шиффу, директору банкирской фирмы в Америке «Кун, Лейб и К°», финансировавшей русскую революцию: «Мы едины с вами в деле ненависти и антипатии к старому режиму, ныне сверженному, позвольте сохранить наше единство и в деле осуществления новых идей равенства, свободы и согласия между народами, участвуя в мировой борьбе против средневековья, милитаризма и самодержавной власти, опирающейся на божественное право. Примите нашу живейшую благодарность за ваши поздравления, которые свидетельствуют о перемене, произведенной благодетельным переворотом во взаимных отношениях наших двух стран».
Много говорилось, насколько точно был выбран Лениным момент для производства переворота. Гениально точно рассчитал он, когда, свергнув Временное правительство — (обладавшее, кстати сказать, нулевой легитимностью), большевики, пусть и на короткий момент, но будут восприняты русским народом не как захватчики, а как освободители от ненавистной власти А. Ф. Керенского.