ТАЙНЫ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ И БУДУЩЕЕ РОССИИ - Куреннов П. М.. Страница 76

Страшное зрелище представляли собой нами проходимые населенные пункты Все вымерло совершенно: ни людей, ни собак, ни далее кошек — все куда-то исчезло… Идешь и становится

жутко от одного только сознания, что эта пустыня характерный признак только для русской оккупационной зоны.

Мы проехали Италию, немного Австрии, находившейся в ведении американцев и англичан. Там совершенно противоположное: всюду жизнь бьет ключом, по городским улицам во все стороны снуют прохожие, звонки идущих трамваев, открыты магазины, особенно в Италии: на всех углах улиц — горы фруктов, торгуют кому не лень, идут поправки домов, а в деревнях оживление просто невероятное, во-первых потому, что голодные города выгнали на сельские просторы часть своих жителей, во-вторых, там разгар полевых работ. Во всяком случае нигде в тех местах население не скрывалось от своих освободителей.

Этот резкий контраст просто оскорблял меня, так как несмотря ни на что, я не мог отказаться от своего русского имени… Пусть я эмигрант, т. е. человек западноевропейских навыков, привычек и воспитания, но поскольку мне пришлось наблюдать, подобно моему переживанию чувство смущения и обиды испытывало и большинство моих сотоварищей, которые на 90 процентов лютой ненавистью ненавидели немцев и тем не менее стыдились за окружающую обстановку, за поведение советских воинских частей…

Правда, их стыд нисколько не подействовал на ими же совершавшееся мелкое воровство во время похода: копали картофель, тянули овощи, крали зерно, а если попадалось и более существенное из съестного (только съедобное и ничего больше), то оно без всякого стеснения забиралось в свои мешки.

Я ничего не брал, но признаюсь, исправно уничтожал украденный моими двумя приятелями картофель, а однажды с радостью набросился на принесенный ими окорок ветчины.

Красть надо было, так как в противном случае мы свалились бы от голодного изнеможения на втором дне пути, т. е. когда прошли пустынный город Брук и направились в сторону Поггау. Майорские сорок километров закончились возле Поггау, где мы были остановлены на ночлег в открытом поле. На следующее утро всех ожидало разочарование: побывавший в городе майор возвратился с новым приказанием идти назад в Брук.

Новые сорок километров, чтобы начать движение к основной цели. Ни одного внешнего проявления недовольства, все покорно выслушали приказ, многие вновь облегчили свою поклажу, выбрасывая вещи прямо на дороге, сложили одеяла в скатки, и молча построились. Обратный путь … Повторение пройденного …

После очередной нелепости заполнения анкет в Бруке, где пришлось ночевать снова в поле у лагерной проволоки, мы снова двинулись в сторону венгерской границы. Продовольствия нам нигде не давали. 14 дней марша на подножном корму, или, попросту говоря, на мелком воровстве.

Шепрон, Капувар, Папа, Кермент — таковы пункты кривой, по которой двигались мы, чтобы вновь очутиться на границе Австрии возле Граца.

Чем объяснить подобное кружение — никто из нас не задумывался. Вряд ли был в курсе этих «гениальных распоряжений всесоюзной партии и советского правительства» и сам наш поводырь — майор.

Время от времени на протяжении всего пути несколько раз заполнялись анкеты. В Керменте заполнили предпоследнюю, прошли еще пять километров и вновь — столики и скамейки при входе в лагерь 199. Снова вопросы и ответы с перечнем — где, когда, как и что делал и почему не делал.

В этом лагере сосредоточено полмиллиона русских людей… Мужчины, женщины, старики и дети… Общежития или батальоны, роты и разбросаны по окрестностям, имеют свою нумерацию. Одни живут в бараках, другие в отдельных фабричных постройках, были и деревушки, специально реквизированные под постой.

Всех нас прибывших после заполнения анкет отправили в баню и дезинфекцию. Процедура не лишенная интереса: вошли в донельзя запущенный и загрязненный барак, где возле входа поставлено два огромных бака. Каждый получил по четырехугольному деревянному корытцу, разделись и по очереди подходили к бакам. Вода выдавалась по порциям — черпак горячей и черпак холодной и катись мелким горошком.

Я по своей наивности надеялся получить вторую порцию воды, но банщик так на меня заорал, что я сразу понял — здесь не шутят.

— Забыл видно, ослиные уши, что полагается по советской конституции за расхищение народного имущества? Вода-то твоя, сучий пес? .. Понял — государственная …

Еще хуже дело обстояло с дезинфекцией, т. е. «вошебойкой». Вещи вносились и складывались на решетчатые столы. Затем пускали горячий пар. В теории с формалином, на практике — просто, как здесь выражаются, без никому. После этого насекомым в теории положено быть уничтоженными, на самом же деле они перегонялись с более грязного белья на более чистое. У меня не было насекомых, но после обязательного химического уничтожения пришлось выводить их кустарным способом по принципу «хозрасчета».

Затем выдали пищу и хлеб и отправили в отведенное на жительство помещение. Оно находилось в полутора километрах и

представляло собой очень большую пустынную водяную мельницу, обнесенную колючей проволокой и охраняемой часовыми.

Здесь разместились два наших батальона, составлявшие полк.

Пятая рота, в которой находился я с моими приятелями, получила место во втором этаже. Вымели пол, смахнули паутину, натаскали прелого сена из конюшен — и ротное помещение приняло жилой вид.

Как видно нам здесь предстояло обосноваться надолго — впредь до отправки на родину. Распорядок дня — утреннее кофе без сахару, хлеб выдавался первые недели два-три раза по триста граммов. Потом снизили рацион его до одного раза в неделю. Строевые занятия до обеда, затем под конвоем вели на обед, состоявший из жидкого супа. Потом снова строевые занятия до вечерней поверки. Так каждый день.

Голод ощущался настолько сильно, что многие едва передвигались, и наши командиры (по-прежнему из репатриированных) вынуждены были многих из нас освободить от занятий, а в конце концов устроили батальонные собрания, на которых командиры батальонов выступали с речами, примерно такого содержания:

— Товарищи, транспорт, благодаря немецкой долголетней тирании и капиталистическому произволу этой страны, не позволяет нашему командованию наладить бесперебойное снабжение наших лагерей. Вокруг нас поля с довольно сносной картошкой. Сами понимаете, вряд ли венграм хватит рабочих рук — зря пропадает в земле. Следовательно: зевать не стоит. Кто хочет подкормиться — грабить нельзя, но организованный сбор по ночам от каждой роты по 10 человек, понятно? Кто попадется — самолично расстреляю.

Так создались ночные отряды. Выходили из ворот мимо часовых — наряд от такой-то роты; возвращались перед рассветом. Картофель сдавался для ротного довольствия, а все остальное шло в личное пользование. Приносили колбасы, сало, муку, бывали случаи — кусок коровьей туши, наспех освежеванной неопытными мясниками. Никто ни разу не попался… Так понятно: кому из жителей охота подвергать себя опасности при задержании воинских команд.

В первые недели произошла еще одна и последняя для меня анкета. Столы были расставлены по местностям Советского Союза. Ленинградцы заполняли у одного стола, москвичи у другого и т. д.

Я обратился к своему батальонному командиру — как быть? Он почесал за ухом: — Хорошо, ваш отец родом откуда?

— Из Великих Лук…

— Ну, так, регистрируйтесь у ленинградского стола. Однако, сидевший за столом писарь не согласился с доводами комбата.

— Ты где родился?

— На Кавказе…

— Хм. Лети ястребом туда… Кавказский стол … Чудная страна … лимончики, апельсинчики, виноград — рылом по уши и прочая снедь … климат божественный… Родина генералиссимуса Сталина.

Пошел туда. Сидевший за столом писарь долго не соглашался включить меня в список, мотивируя тем, что я не говорю ни на одном из языков кавказцев, но в конце концов сдался и записал.

Систематические сборы картофеля все же обратили пристальное внимание… Командиры батальонов намекнули комбинировать сборы вперемежку с пшеницей, тем более, что выдача хлеба окончательно прекратилась.