Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда - Шаттенштейн Евгения Ричардовна. Страница 16

После войны. В 1951 году, возвращаясь из экспедиции в самолете «Хабаровск — Москва», я познакомилась со своим будущим мужем Григорием Солитерманом. В 1953 году у нас родился сын Илья. Сейчас у него четверо детей: два мальчика и две девочки. Одну зовут Софья, другую Тоби в память о нашей спасительнице, второй маме. У Вениамина, как и у меня, один сын, тоже Илья. Он известный в России скрипач, заслуженный артист России, руководит ансамблем «Дивертисмент», часто с ансамблем выезжает на гастроли в Европу.

Мама скончалась в начале 1986 года, я была с ней до последней минуты ее жизни. Прожив с нами 43 года, в возрасте 93 лет она умерла у меня на руках. Светлая память о ней всегда будет с нами, мы все ей обязаны жизнью.

В апреле 2007 года ушел из жизни мой дорогой муж, с которым мы счастливо прожили 55 лет. Вениамин, с которым мы в блокаду делили кусок хлеба, по сей день работает скрипачом одного из крупных оркестров Санкт-Петербурга. Мой старший брат Исаак, инвалид Отечественной войны, был трижды ранен. Его четырехлетний боевой путь отмечен орденом Красной Звезды, орденом Отечественной войны и медалями.

Котлеты из папье-маше

Старикова Ираида Васильевна

19 июля 1941 года в ночь двадцать первый раз бомбили Ленинград. Бомбы попали в жилые дома на старом Невском, Конюшенном и Херсонской. Рядом — Московский вокзал, утром много народа приехало смотреть на разбомбленные дома. Потом за 900 дней блокады насмотрелись сверх меры.

20 июля 1941 года нас, студентов, повезли рыть противотанковые рвы вдоль берега Луги под Нарвой, деревня Манновка. Рвы нужно было вырыть трехметровой глубины. Первых бомбежек мы не боялись, спокойно работали. Бомбили довольно далеко от нас, и поэтому это было не так ощутимо. Ближе к вечеру видим, что мимо нас идут отряды красноармейцев. Мы все высыпали к дороге, стоим, смотрим. Офицер из колонны спросил нас, кто мы и что здесь делаем. Мы ответили: «Студенты, приехали рыть окопы». Офицер закричал: «Какие окопы, у нас немцы „на пятках“! Сейчас же уходите!» Но сделать это было не так просто, ведь находились мы далеко от станции, нас привезли сюда на машинах, высадили, и машины сразу же уехали.

Мы пошли пешком по дороге до станции Котлы. Пришли на станцию в 12 часов дня. Ощущалась сырость, стоял смог, было уже начало осени, запомнилось число — 20 августа. Таким образом, мы проработали по созданию укреплений месяц.

Всего же в оборонных работах в те дни принимали участие около 25 тысяч студентов.

Состав на станции подали сразу, все бросились занимать места. Вскоре началась бомбежка, мы стали прятаться где только возможно; мне удалось укрыться под свалившимся деревом. Немцы были почти в 100 километрах от Ленинграда. Попрыгали в вагоны, и тут начался обстрел, кого-то убило, но не в нашем вагоне, в другом… Наконец поезд двинулся. Мы быстро проехали Петергоф, который через некоторое время был занят немцами. Наступали они стремительно.

28 августа прекратилась эвакуация. Моя сестра (она старше меня на девять лет) работала на военном заводе, они с мужем и сыном уехали в тыл с последним эшелоном. Меня уговаривали тоже поехать, но я, конечно, не согласилась, а так могла бы сразу оказаться в Новосибирске. Уехать я не могла, так как в Ленинграде оставались папа с мамой. А оба мои брата ушли на фронт.

Восьмого сентября Ленинград был окружен немцами, началась блокада.

11 сентября мы с подружкой пошли в кинотеатр «Шторм», который находился на Невском проспекте. Внезапно объявили тревогу, мы все вышли на улицу, подняли голову и увидели множество самолетов, все они летели по направлению к Московскому вокзалу. И вдруг увидели красное зарево, всполохи от большого пожара — немцы разбомбили Бадаевские склады, которые располагались как раз за вокзалом. Почти все продуктовые запасы огромного города, сосредоточенные здесь на многих сотнях метров, были сразу уничтожены… Иначе как страшным вредительством это не назовешь. Помню, что в нашем доме в нижнем этаже тоже был склад, через его большие окна мы видели, что он совершенно пустой.

Начались постоянные объявления тревоги, выли сирены. Как только раздавался сигнал тревоги — все скорее бежали в подвалы. Дома в Ленинграде в основном шестиэтажные, строили их с очень большими подвалами, подвалы эти были разделены на секции, каждой квартире принадлежало по секции: там обычно хранили дрова, а некоторые жильцы — картошку. В дни блокады эти подвалы переоборудовали под бомбоубежища.

После бомбежки складов уменьшили продуктовую норму. Какова была норма, я точно не помню, но папа в те дни еще иногда приносил сушки без карточек. В сентябре и октябре мы уже бедствовали, в техникуме нам выдавали карточки, разделенные квадратиками по 25 граммов. Когда продуктов не было, эти карточки ничего не значили… С одиннадцатого ноября выдавались отдельные хлебные карточки: иждивенцам, студентам, служащим, домохозяйкам полагалось по 125 граммов хлеба, рабочим — по 250 граммов.

Наш папа пережил блокаду, остался живым, несмотря на то, что был по комплекции высоким и плотным, до войны он весил 108 килограммов. После блокады в нем осталось всего 60 кг; он сидел в подушках, голову не держал, она у него все время свешивалась. Папа работал на железной дороге и поэтому получал по карточкам 250 граммов хлеба.

В октябре 1941 года нас, окончивших курсы методистов по лечебной физкультуре, послали работать в госпиталь. Дело в том, что в ходе военных действий с Финляндией было много раненых и обмороженных бойцов, и вот именно в годы Финской кампании были открыты специальные курсы по лечебной физкультуре, куда принимали только отличников. Так как я была отличницей, то меня приняли на эти курсы среди первых, я окончила их и получила аттестат.

И вот нас вызвали в учебную часть и сказали, что мы назначаемся работать в госпиталях. За работу нам не будут платить, но зато мы будем получать рабочие карточки — 250 граммов хлеба, что было больше всякого оклада, потому что 900-граммовая ленинградская буханка хлеба стоила на рынке 1000 рублей. А денег с книжки (если были накоплены) выдавали только по 200 рублей в месяц.

Так как трамваи не ходили, то нам предложили выбрать тот госпиталь, который ближе к дому. Мне ближе всего была Московская гостиница на Октябрьской площади, туда я и стала ходить на работу.

Мы с папой получали по 250 граммов хлеба, мама — 125 граммов, всего получалось 625 граммов. Мы с мамой делили пополам этот паек, но одну половинку делали побольше и отдавали ее папе, а другую половинку делили между собой.