Утопия у власти - Некрич Александр. Страница 5

Провокаторство, внедрение своих агентов в ряды революционных партий, было излюбленным оружием охранного отделения. С помощью Азефа охранке удалось нанести тяжелейший удар партии эсеров. Но отношение тайной полиции к партии большевиков было особенным. Главной ее заботой было недопущение объединения социал-демократов в единую организацию. Такое объединение представлялось ей серьезнейшей угрозой режиму. Поэтому фракция Ленина, ставшая с 1912 года партией, делавшая все, чтобы объединения не допустить, высоко ценилась Департаментом полиции. Политика хронического раскола, которую вел Ленин, полностью совпадала с планами охраны. В особом циркуляре предлагалось начальникам всех «розыскных учреждений безотлагательно внушить подведомственным им секретным сотрудникам, чтобы они, участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно и настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было органического слияния этих течений (в РСДРП), и в особенности объединения большевиков с меньшевиками». На этой позиции, начиная с 1903 года, стоял Ленин.

Особое отношение к большевистской партии выражается даже в словесном портрете Ленина в Департаменте полиции, заканчивавшемся словами: «наружностью производит впечатление приятное». Полиция настолько проникается духом революционной борьбы, что начинает широко использовать партийный жаргон. Об одном из течений РСДРП Департамент полиции неодобрительно замечает: «склонно к оппортунизму». Недовольство вызывают у полиции и нарушения партийной дисциплины. 24 июня 1909 года Департамент полиции сообщает начальнику московского охранного отделения: «Члены Большевистского центра Богданов, Марат и Никитич (Красин) перешли к критике Большевистского центра, склонились к отзовизму и ультиматизму и, захватив крупную часть похищенных в Тифлисе денег, начали заниматься тайной агитацией против Большевистского центра вообще и отдельных его членов в частности. Так, они открыли школу на острове Капри, у Горького». Создается впечатление, что похищение в Тифлисе денег волнует Департамент полиции гораздо меньше, чем «отзовизм и ультиматизм», а также «критика Большевистского центра», т.е. Ленина. Жандармский генерал А. Спиридович, отмечая пользу, которую приносили полиции секретные агенты, признавал, однако, что их работа «нередко служила на пользу партии и шла во вред правительству». Ленин, давая 26 мая 1917 года показания по делу Малиновского следователю Чрезвычайной комиссии, утверждал что польза, принесенная провокатором партии, была больше причиненного им вреда. Ленин был несомненно прав. Малиновский произносил в Думе антиправительственные речи, написанные Лениным и отредактированные вице-директором Департамента полиции Виссарионовым. Редактор Виссарионов не мог изменить смысла текста автора Ленина.

Весна 1917

В конце 1916 года всеобщее недовольство, вызванное усталостью от войны, неудачами на фронте, ростом цен, усиливается в связи с сокращением поставок продовольствия в Петроград и Москву. 19 января 1917 года «Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в столице» доносило в «совершенно секретном докладе»: «Рост дороговизны и повторные неудачи правительственных мероприятий по борьбе с исчезновением продуктов вызвали еще перед Рождеством резкую волну недовольства...»

Продовольственные трудности, которые начинают испытывать города в 1916 году, были вызваны прежде всего неумением правительства организовать закупку сельскохозяйственных продуктов и их транспортировку. В годы войны собиралось даже больше зерна, чем до войны (если вычесть занятую немцами территорию): в 1914 году — 4304 миллионов пудов, в 1915 — 4659 миллионов, в 1916 — 3916 миллионов пудов. Армия брала больше чем до войны: 85 миллионов пудов в 1913—14 годах, 485 в 1916—17 годах. Но в это же время экспорт зерна, составлявший в 1913—14 годах 640 миллионов пудов, упал в 1916—17 годах до 3 миллионов. Причиной продовольственных трудностей в городах было нежелание крестьян продавать зерно по ценам, которые не переставали падать по мере роста инфляции.

Правительство не понимало причин трудностей: попытки контролировать цены сводились нередко к мерам, применяемым ташкентским генерал-губернатором, который по субботам ходил по базару и приказывал пороть торговцев, превышавших «нормальные» с его точки зрения цены; попытки организовать заготовки с помощью уполномоченных провалились. Правительство не знало, что предпринять, меняло политику, колебалось. Не понимали причин трудностей и общественные деятели, — правые объясняли их происками евреев и немцев: Союз русского народа открыл свои «русские хлебные лавки», левые объясняли происками помещиков и кулаков. Все сходились на том, что виноваты железные дороги, не успевающие перевозить хлеб. В действительности же трудность состояла не в отсутствии железнодорожного транспорта — в 1918 году в стране имелось 18757 паровозов и 444 тысячи вагонов по сравнению с 17036 паровозов и 402 тысячами вагонов в 1914 году — а в отсутствии зерна: поезда гонялись за зерном, а не зерно за поездами.

Доклад охранного отделения о положении в столице от 19 января 1917 года кончался выводом: общество жаждет «найти выход из создавшегося политически ненормального положения, которое с каждым днем становится все ненормальнее и напряженнее».

Парламентская оппозиция все более проникается убеждением, что необходимо добиться от царя «ответственного министерства», в котором ключевые посты должны занять представители Прогрессивного блока. Группа депутатов Думы во главе с А. И. Гучковым, убежденным монархистом, лидером умеренных либералов, начинает готовить заговор с целью свержения Николая II для сохранения династии.

Революционные партии, антивоенные и антицарские, лозунги которых находят все более широкий отклик в стране, оценивают тем не менее ситуацию, как еще не созревшую для переворота. Член Думы, один из лидеров меньшевиков Николай Чхеидзе, сторонник Циммервальда и Кинталя, утверждает в начале января 1917 года: «В настоящее время нет никаких надежд на удачную революцию. Я знаю, что полиция пытается инсценировать революционные вспышки и вызвать рабочих на улицу, чтобы с ними расправиться». Полностью оторванный от России Ленин, до которого в Цюрих доходят редкие и неясные сведения, говорит в январе тоже самое, что и Чхеидзе: «Мы, старое поколение, не увидим будущей революции». Представитель Ленина в Петрограде, руководитель русского Бюро ЦК Александр Шляпников констатирует: «Все политические группы и организации подполья были против выступления в ближайшие месяцы 1917 года».

Все в стране ждут неминуемых перемен, кроме революционеров. Как скажет В. Шульгин: революционеры еще не готовы, но революция готова.

19 февраля председатель Думы М. В. Родзянко приезжает в Царское Село с докладом о положении в стране и предупреждением, что в случае роспуска Думы, который намечал Николай II, вспыхнет революция. Революция эта, предупреждал Родзянко царя, «сметет вас, и вы уже не будете царствовать». «Ну, Бог даст», — ответил последний русский самодержец. И услышал в ответ: «Бог ничего не даст, вы и ваше правительство все испортили, революция неминуема».

Волнения в Петрограде начались даже раньше, чем предвидел их председатель Государственной Думы — через две недели после его доклада. 23 февраля в разных районах Петрограда стали собираться группы людей и требовать хлеба. Рабочие бросают работу и присоединяются к демонстрантам. 26 февраля 4-ая рота Павловского полка открыла огонь по конной полиции. Солдаты начали переходить на сторону демонстрантов.

Парламентская оппозиция надеется, что создание «ответственного министерства» может спасти положение, «В столице анархия, — телеграфирует Родзянко царю. — Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца». Николай II, ознакомившись с телеграммой, сказал министру двора Фредериксу: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать». Единственным ответом царя на предупреждения парламентской оппозиции о грозящей стране и династии революционной опасности было решение о роспуске на два месяца Думы.