Утопия у власти - Некрич Александр. Страница 7

«Апрельские тезисы» — программа, с которой Ленин выступил 4 апреля на заседании Петроградского совета, поразила своей неожиданностью всех, в том числе и большевиков. Быть может, члены партии были бы менее изумлены, если бы они могли прочитать высылаемые Лениным из Швейцарии «Письма издалека». Однако, «Правда» опубликовала первое письмо с купюрами, а следующие три не напечатала вообще. Руководители «Правды», Л. Каменев и И. Сталин, имели свой план; объединение с меньшевиками и, в определенных формах, сотрудничество с Временным правительством. Плеханов, на которого выступление Ленина произвело впечатление бреда, полагал, что «тезисы эти написаны как раз при той обстановке, при которой набросал одну свою страницу Авксентий Иванович Поприщин.

«Числа не помню. Месяца тоже не было. Было черт знает, что такое». «Правда», опубликовавшая тезисы 7 апреля, 8 апреля напечатала редакционный комментарий, который, если не считать формы, совпадал с оценкой Плеханова: «Что же касается общей схемы т. Ленина, то она представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит из признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитывает на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую».

Трудно лучше выразить разницу между редакторами «Правды», которые были руководителями партии в отсутствие вождя, и Лениным: для Каменева, Сталина и других большевиков марксизм был учением, от которого нельзя отступать, для Ленина не существовало доктринальных истин, — он был одержим одной идеей — идеей власти. На заседании в Таврическом дворце 4 апреля Ленин, по свидетельству Бонч-Бруевича, вызвал «ядовитые усмешки» и «заметный смешок» у слушателей, когда «откровенно заявил, что имел и очень мало времени и очень мало материала для наблюдения». Если не считать нескольких недель в 1905 году, Ленин с 1900 года не был в России. В апреле 1917 года, по дороге в Петроград «всего один рабочий попался мне в поезде», — признался вождь большевистской партии. Но этого было для него достаточно. «Мои рассуждения, — заявил он, — будут несколько теоретичными, но полагаю в общем и целом правильными, соответствующими всей политической обстановке страны».

Ленину могло и не посчастливиться, ему мог и не «попасться в поезде» рабочий. И без этого рабочего он понял главное в политической обстановке России: страна стала, по признанию самого Ленина, самой свободной в мире; власть в стране — слабая и нерешительная.

«Апрельские тезисы» были программой, одновременно, конкретной и утопической. Конкретные требования — прекращение империалистической войны, а для этого — братанье с противником; конфискация помещичьей земли и национализация всех земель в стране с передачей ее в распоряженье местных советов — направлялись в адрес Временного правительства, которое, как знал Ленин, не могло их выполнить, следовательно необходимо было свержение правительства. Утопическая часть программы — устранение полиции, армии, чиновничества, плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше платы хорошего рабочего — была обещаниями со стороны будущей власти, Н. Суханов называет программу Ленина «разудалой левизной, бесшабашным радикализмом, примитивной демагогией, не сдерживаемой ни наукой, ни здравым смыслом...». Ленинская программа была «бесшабашным радикализмом» и «примитивной демагогией», но она учитывала два главных требования основной массы населения — крестьян — мир и земля.

После Февральской революции в Петроградский совет стали приходить «наказы» — жалобы и пожелания, прежде всего крестьян и рабочих. Анализ первых ста крестьянских наказов показывает, что они требуют прежде всего конфискации помещичьих, государственных и других земель и раздачи их крестьянам, а затем — быстрого заключения «справедливого мира». Первые сто рабочих «наказов» свидетельствуют, что рабочие были настроены менее революционно, чем крестьяне. Их требования касаются прежде всего улучшения положения (8-часовой рабочий день, повышение зарплаты и т. п.), но не его радикального изменения. Характерно, что требование мира есть в 23 из 100 крестьянских наказов и всего в 2 из 100 рабочих наказов.

Требования крестьян заключить мир частично совпадали с пораженческими лозунгами Ленина, их требования земли противоречили программе партии большевиков. Вождь партии мгновенно забывает длившиеся годами схоластические споры по аграрному вопросу, раздиравшие социал-демократов, — «муниципализация», «социализация», «национализация» — и присваивает программу партии эсеров: земля — крестьянам.

Апрель 1917 года можно считать месяцем рождения советской идеологии. Впервые в государственном масштабе была продемонстрирована важнейшая черта этой идеологии, которая вскоре станет господствующей в стране: гибкость, несвязанность ее ничем, способность мгновенно принять то, что вчера осуждалось и осудить то, что вчера принималось. Важнейшими элементами этой идеологии было: во-первых то, что решение о радикальном и неожиданном повороте на 180% принимается вождем партии; во-вторых, то, что партия, с некоторыми колебаниями, правда, сразу же соглашается с вождем.

Ленину, не связанному ничем, одержимому стремлением к власти, располагающему партией, насчитывавшей в апреле 1917 года 77 тысяч членов, противостоит Временное правительство, связанное со всех сторон. Оно связано прежде всего тем, что является лишь половиной власти; вторая половина — Совет. Оно связано отсутствием аппарата власти: старый государственный аппарат был разрушен и отвергнут, как пережиток царизма, создание нового задерживается, ибо сверху донизу возникает двоевластие, местные советы успешно конкурируют с рождающейся администрацией Временного правительства. Временное правительство, наконец, связано нормами и чувствами, которые вскоре начнут называть пережитками капитализма: верность слову, верность союзникам, вера в демократию, вера в народ. Представители социалистических партий, эсеров и социал-демократов-меньшевиков, играющие, начиная с первой коалиции (май 1917), все большую роль во Временном правительстве, связаны теоретическими воззрениями на революцию и историю, теоретическими представлениями о «движущих силах», о том, что классы по очереди, в порядке исторической закономерности, приходят к власти. Власть как бы жжет руки членов Временного правительства, они как бы только ждут момента, чтобы от нее освободиться. «20 апреля, — рассказывает Александр Шляпников, — на заседании Исполкома Совета Л. Каменев, критикуя Временное правительство, добавляет: «выход — в переходе власти в руки другого класса...» С мест министров раздаются голоса: «Тогда возьмите власть». В июне на съезде советов И. Церетелли с некоторой тоской восклицает: в настоящее время нет такой политической партии, которая готова сказать: дайте нам власть. Такой партии в России нет. В ответ Церетелли слышит знаменитый ответ Ленина: есть такая партия. И Ленин добавляет: ни одна партия не имеет права отказываться от власти и наша партия не отказывается.

Временное правительство было уверено, что желающих взять власть в России нет. Слова Ленина всерьез не принимались. Политических деятелей обычно упрекают в том, что они лгут, скрывают свои планы. История демонстрирует, однако, что когда политические деятели — Ленин, Сталин, Гитлер — говорят правду о своих планах, им никто не верит.

Слабость власти в стране сняла все преграды на пути революционной волны, заливавшей Россию. Революция превращается в бунт, дающий выход многовековой ненависти, скопившейся в народе. И чем очевиднее становится слабость власти, тем сильнее становится бунт. С недоумением смотрит на страну русская интеллигенция, десятилетиями ее готовившая. «Мы как влюбленные романтики, — записывает в свой дневник слова интеллигента М. Горький, — обожали ее, но пришел некто дерзкий и буйно изнасиловал нашу возлюбленную». Временное правительств, правительство русской интеллигенции, неуклонно идет налево, желая поспеть за бунтующим народом, но всегда отстает, ибо народ, подстрекаемый архикрайними лозунгами Ленина, мечтает о полном безвластии. В соревновании революционных лозунгов нельзя было опередить Ленина, проповедовавшего экспроприацию экспроприаторов, что в переводе с иностранного звучало неотразимо заманчиво: грабь награбленное. [4]