Второй пол - де Бовуар Симона. Страница 100

…Она гуляла по городу, и все, что она видела и слышала, казалось ей незавершенным, ее тяготила все та же тревога. Тогда она спешно бралась за какое–нибудь дело, но всегда не за то, за которое следовало бы… После долгих весенних сумерек, проведенных в блужданиях по городу, ее нервы трепетали, как грустная джазовая мелодия, сердце замирало, и казалось, что оно сейчас остановится.

В это беспокойное время детское тело девочки становится телом женщины, превращается в плоть. Если девочка не страдает железистой недостаточностью, которая вызывает задержку развития, то к двенадцати–тринадцати годам она вступает в пору полевого созревания ¹. У девочек она начинается значительно раньше, чем у мальчиков, и приводит к гораздо более важным изменениям. В этот период их тяготят тревога и раздражительность. Развитие груди и волосяного покрова вызывает у них сначала стыд, который, правда, иногда со временем перерастает в гордость. Девочка становится вдруг застенчивой, не хочет показываться голой даже сестрам и матери, с удивлением и отвращением изучает свое тело. Она со страхом следит за тем, как под соском, еще недавно таким же незаметным, как пупок, растет плотная и немного болезненная округлость. Ее беспокоит, что у нее появилось уязвимое место. Конечно, болезненное ощущение незначительно, его не сравнишь с ожогом или зубной болью. Однако девочка всегда воспринимала боль, происходила ли она от несчастных случаев или от болезни, как отклонение от нормы, и в связи с этим развитие груди часто вызывает в ней какую–то глухую обиду. Что–то с ней происходит, и хотя это не болезнь, а нечто обусловленное законами жизни, это в то же время мучительная борьба. Девочка росла все эти годы, но она этого не замечала, воспринимая свое тело как нечто конкретное и законченное. И вдруг она начинает «формироваться». Само слово внушает ей отвращение. Проявления жизни внушают доверие лишь тогда, когда обретают равновесие и устойчивую форму, как, например, у расцветшего цветка или полного сил животного, и девочка, переживающая развитие груди, осознает двусмысленность слова «живой». Она — ни рыба ни мясо, а какая–то странная материя, движущаяся, неопределенная, в ней происходят нечистые процессы. Девочка всегда видела у себя на голове отливающие шелком волосы, но новая растительность, появляющаяся под мышками и внизу живота, придает ей, по ее мнению, сходство с животным или растением. Независимо от того, понимает ли она что–нибудь в этих изменениях или нет, она чувствует, что из–за них утратит какую–то часть своей личности. Она становится частью жизненного цикла, значительно более обширного, чем ее собственное существование, угадывает свою вечную обреченность на зависимость от мужчины и детей. Грудь кажется бесполезным и вызывающим наростом. До сих пор у всех частей туловища: у рук, ног, кожи, мускулов, даже у округлых ягодиц, на которых так удобно сидеть, — было ясное назначение. Немного подозрительными были только половые органы, но, во–первых, они воспринимались как мочеиспускательные, а во–вторых, они спрятаны и их никто не видит. Теперь же грудь проступает под свитером или кофточкой, и тело девочки, которое она привыкла не отделять от собственного «я», становится плотью, его начинают замечать, на него начинают смотреть посторонние люди. Одна женщина говорила: «Мне было так стыдно, что в течение двух лет я носила пелерины, чтобы спрятать грудь». Вот слова другой: «Никогда не забуду, какое смятение охватило меня, когда одна из моих сверстниц, сформировавшаяся раньше меня, нагнулась однажды за мячом и я увидела ее пышную грудь. Когда я увидела эту грудь вблизи, я подумала, что и моя грудь станет такой же, и меня охватил нестерпимый стыд». Еще одна женщина рассказывала мне: «В тринадцать лет я ходила в коротких платьях без чулок. Какой–то мужчина отпустил насмешливое замечание по поводу моих толстых ног. На следующий день мама заставила меня надеть чулки и удлинить юбку, но я никогда не забуду свое потрясение от сознания того, что на меня смотрят». Девочка чувствует, что тело выходит из–под ее власти, перестает быть простым отражением ее индивидуальности, становится чужим ей. В то же время другие начинают воспринимать ее как вещь, на нее смотрят на улице, обсуждают ее телосложение, ей хотелось бы, чтобы ее не видели, ей страшно и превращаться в плоть, и выставлять эту плоть на

всеобщее обозрение.

От отвращения к себе у многих девушек появляется желание похудеть, они отказываются есть, а если их заставляют, их тошнит, они постоянно следят за своим весом. Другие становятся болезненно робкими, для них настоящая пытка войти в гостиную или даже выйти на улицу. Иногда это становится причиной психозов, Жане в своей работе «Навязчивые состояния и психастения» описывает на примере больной по имени Надя типичный случай психоза.

Надя была девушкой из богатой и глубоко интеллигентной семьи. Она была элегантна, артистична, с ярко выраженными музыкальными способностями. Но она с детства была упряма и раздражительна. «Ей очень хотелось, чтобы ее любили, от родителей, сестер, прислуги, словом, от всех она требовала необычайной любви. Видя даже небольшую привязанность, она становилась настолько требовательной и властной, что отталкивала от себя людей. Она была болезненно чувствительна, и из–за насмешек ее двоюродных братьев и сестер, желавших смягчить ее характер, в ней зародилось чувство стыда, сфокусировавшееся на ее теле». Кроме того, потребность быть любимой внушила ей желание оставаться ребенком, маленькой девочкой, которую все ласкают и которой ни в чем не отказывают. При мысли о том, что она когда–нибудь вырастет, ее охватывал ужас. Ее состояние значительно ухудшилось из–за раннего полового созревания: к опасениям, связанным с ростом, добавилась стыдливость. Поскольку мужчины предпочитают полных женщин, ей всегда хотелось быть очень худой. К детским страхам прибавилось чувство отвращения, которое мучило ее в связи с ростом волос на лобке и развитием груди. В одиннадцать лет она еще носила короткие юбки, и ей стало казаться, что на нее все смотрят. Ей стали шить длинные юбки, но, несмотря на это, она стыдилась своих ног, бедер и так далее. При появлении менструации она чуть не обезумела; когда начали расти волосы на лобке, «она была убеждена, что подобная мерзость есть только у нее, и до двадцати лет тщательно их выщипывала, чтобы отделаться от этого животного украшения». Развитие груди обострило навязчивое состояние, поскольку ей всегда внушала отвращение полнота. Она не осуждала за нее других женщин, но считала, что ее бы это испортило. «Я не стремлюсь быть красивой, но если я располнею, мне будет очень стыдно, это будет просто ужасно. Если бы я растолстела, я не решилась бы никому показаться на глаза». Она была готова на все, лишь бы не вырасти: она прибегала к различным предосторожностям, давала клятвы, совершала заклинания. Она клялась прочесть молитву пять или шесть раз, подпрыгнуть пять раз на одной ноге. «Если я в музыкальной пьесе четыре раза возьму одну и ту же ноту, я согласна стать большой и потерять любовь окружающих». В конце концов она решила прекратить есть. «Я не хотела ни толстеть, ни расти, ни становиться похожей на женщину, мне хотелось навсегда остаться маленькой девочкой». Она дает торжественную клятву не принимать никакую пищу, затем, уступая мольбам матери, отказывается от нее, но проводит целые часы стоя на коленях, дает письменные обеты, рвет их. Когда ей было восемнадцать лет, умерла ее мать, и она установила для себя следующую диету: две тарелки овощного супа на воде, один яичный желток, столовая ложка уксуса, чашка чая с соком одного лимона. Это все, что она ела в течение дня. Ее мучил голод. «Иногда я часами думала о пище, так мне хотелось есть, я глотала слюну, жевала носовой платок, каталась по полу от голода». Но на искушения она не поддавалась. Она была красива, но утверждала, что у нее опухшее, покрытое прыщами лицо. Если врач говорил, что он не видит никаких прыщей, она отвечала, что он ничего в этом не понимает и не умеет «разглядеть прыщи, которые находятся под кожей». Кончилось тем, что она стала замкнуто жить отдельно от семьи в небольшой квартире. Она не выходила их дома и виделась только с сиделкой и врачом. Ее приходилось долго уговаривать, чтобы она согласилась повидаться с отцом. Однажды у нее значительно ухудшилось состояние после того, как отец сказал, что она хорошо выглядит. Она ужасно боялась иметь круглое, румяное лицо и крепкие мускулы. В квартире почти всегда было темно, поскольку ей была невыносима мысль, что кто–то ее увидит или даже сможет увидеть.