По следам кочевников. Монголия глазами этнографа - Бочарникова Е. А.. Страница 29
Самое почетное место в юрте — против входной двери. Монголы даже спят головой к северу, а одежду складывают в сундук так, чтобы ее ворот был на северной стороне. Когда же умирает хозяин юрты, то его одежду поворачивают воротом на юг.
В старые времена сыновей при женитьбе не отделяли. Раздел имущества производился только после смерти отца. Первым получал свою часть наследства старший сын, который и становился главой семьи, но дома оставался самый младший. Подобный порядок наследования известен еще со времен Чингис-хана: самый младший брат хана унаследовал коренной юрт — долину Орхона — Селенги, но трон великого хана достался не ему.
При совместных трапезах еду в первую очередь подносят мужчинам и мальчикам.
Когда умирает хозяин, его кладут на особое, специально для этой цели изготовленное ложе. Покойнику обмывают лицо и руки, и он трое суток остается в юрте. Лицо его обращено на запад, а так как он не должен видеть живых, то правую его ладонь кладут на глаза. Трое суток вход в юрту для всех запрещен, а затем лама указывает, куда надо отнести тело. Покойника кладут на землю, зажигают около него костер, посыпают вокруг почву солью и оставляют в степи одного.
Мы проговорили до половины второго ночи. Наши собеседники с увлечением рассказывали нам обо всем. Они сами проявляют большой интерес к сбору народных традиций.
На следующее утро после того, как сказитель продиктовал Каре две последние народные песни, мы укладываем багаж — и снова в путь. Вскоре наша машина въезжает в длинную извилистую долину, и здесь за одним из многочисленных поворотов перед нами вдруг открывается сказочный вид: мы попадаем в царство драгоценных камней. Склоны окаймляющих долину гор пестрят разноцветными скалами и камнями — лиловыми, красными, зелеными, коричневыми, черными, синими, белыми. Краски чередуются пятнами и полосами. Лучи клонящегося к закату солнца заставляют еще ярче играть эту щедрую палитру. Останавливаем машину и принимаемся собирать чудесные камешки. Вверху на склоне горы — каменоломня. Через час снова попадаем в пустыню; дорога едва приметна среди песка; направление указывает телеграфная линия. Встречаем бригаду рабочих, натягивающих провода.
Более часа едем голой пустыней, пока на нашем пути не начинает попадаться все больше бледной и сухой травы. Это признак приближения к оазису. Вскоре вдали показываются маленькие глинобитные строения. Плоские крыши и растрескавшиеся стены напоминают жилища африканских оазисов. Это и есть Хасагт-Джаргалан. Цвет кожи у местных жителей более темный, чем обычно у монголов. Перед глинобитными домиками стоят на привязи верблюды. Деревушка приютилась у маленького ручья Думд (Средний) — Джаргалан шириной не более фута. По краям тянется полоска зеленой травы шириной в три-четыре шага. А дальше опять сухая растительность, постепенно теряющаяся в пустыне. Эта деревня — сомонный центр; здесь две начальные школы, где преподают семь учителей, мясокомбинат и магазин. Но самое поразительное в пустыне зрелище — это 530 гектаров возделываемых поливных полей, засеянных ячменем, рисом, картофелем и кукурузой. Поля разбиты чуть подальше у подножия гор. Нас живо интересует население и состав поголовья скота в этой пустынной местности. В 610 юртах проживают более 2 тысяч человек. Здесь пасется 5,3 тысячи верблюдов, 8,5 тысячи лошадей, 2,8 тысячи голов крупного рогатого скота и яков, 28 тысяч овец и 27 тысяч коз. На территории сомона в пустыне и оазисах вырыто для водопоя 400 колодцев, чуть ли не по одному на каждую аратскую семью. Но воды в колодцах мало и приходится часто перекочевывать от одного источника к другому.
Нас с гордостью приглашают в новую просторную юрту. Это так называемая Красная юрта, или уголок культуры, где местные пастухи могут почитать газету, журнал, книгу, послушать радиопередачу. На стенах Красной юрты — выставка фото, показывающих жизнь теперешней Монголии. Рассматривая ее, с изумлением видим наши собственные изображения, заснятые столичным фотографом. Попали они сюда как свидетельство монголо-венгерской дружбы. Этого мы, действительно, никак не ожидали здесь найти. Хозяева радуются нашему удавлению, а мы теперь понимаем, что они узнали нас по карточке, не получив официального извещения о приезде, так как буря порвала телеграфные провода.
Пьем традиционный соленый чай с молоком и снова отправляемся в путь. Изредка мелькают юрты. Растительности почти никакой: лишь кое-где за склоны гор цепляется дзаг(саксаул). Вокруг, куда ни кинешь взгляд, все холмы да холмы; изредка между ними маячит одинокий верблюд. Вдруг слева сверкнуло зеркало большого озера. День стоит жаркий, и мы радуемся возможности искупаться и утолить мучающую нас жажду. Полуденное солнце нестерпимо накалило машину; одну за другой снимаем с себя все наши одежды. Но озеро то покажется, то скроется среди холмов, играя с нами в прятки. Как только местность становится менее холмистой, озеро как будто убегает от нас. Шофер дает газ и на полной скорости мчится к озеру, которое, однако, продолжает удаляться. Вот по другую сторону дороги появляется еще одно озеро, а затем оба водоема сливаются где-то далеко-далеко. Нет! Все-таки озеро одно! Направляемся прямо к середине этого большого озера. Воздух раскален. Машина петляет, объезжая песчаные холмы. Стараемся придерживаться следов шин на песке, единственного признака проезжей дороги, но они скоро исчезают.
Подъезжаем к маленькому пересохшему руслу, по берегам которого растет трава. Здесь опять обнаруживаем след автомобильных шин, но через пять минут он окончательно исчезает в песке. Между тем озера ведут себя как-то странно; мы никак не можем определить, на каком же расстоянии от нас они находятся. Последние капли взятой с собой воды уже выпиты. Мотор мы напоили у ручья, но утолить свою жажду этой водой побоялись. А теперь и в моторе вода нагрелась чуть не до кипения. С предельной скоростью мчится машина к озерам, а они упорно уклоняются от встречи. Куда мы ни поворачиваем, они неизменно оказываются сбоку. Несметное количество маленьких холмов мешает определить направление. Вынимаю компас и пытаюсь уточнить местоположение озера. Но когда немного погодя снова беру компас, то обнаруживаю, что либо магнитная стрелка шалит, либо озера перебегают с одного места на другое. А может быть… Внимательнее оглядываю горизонт и начинаю подозревать, что мы стали жертвой миража. Вот машина поднимается по склону горы, и озера совсем исчезают: наше зрение было обмануто колебаниями раскаленного воздуха. Приходится отказаться от надежды, что нам скоро удастся напиться. Лишь бы не заблудиться. Следы на песке уже давно исчезли. С телеграфной линией мы расстались еще в Хасагт-Джаргалане и с тех пор с ней ни разу не встретились. Начинает смеркаться, температура резко падает, нас поглощает черная ночь пустыни. Стрелки часов приближаются к семи; мы уже давно должны были добраться до места стоянки, а вокруг не видно ни дороги, ни признаков жилья. Нигде ни одной юрты, ни одной живой души, не у кого справиться, в какую сторону нам ехать. Около восьми часов среди гладкой равнины показывается нагромождение скал. Сумья заявляет, что это место ему хорошо известно, и теперь он уверен, что едет по правильному пути. Снова появляются пятна растительности. Солнце давно скрылось за горизонтом, вокруг темнота, и вдруг в тишине раздается радостное восклицание Сумьи: «Дзам!»(дорога). Теперь и нам хорошо видна проезжая дорога, на которой копошатся крохотные черные точки. Усталость как рукой снимает; все мы напряженно вглядываемся вдаль. Однако машине не сразу удается выбраться на дорогу: на нашем пути канава, и, чтобы ее объехать, приходится вернуться далеко назад. Но вот мы находим наконец нужное направление. Движение черных точек на дороге становится все отчетливее, мы мчимся прямо на них.
