Брешь - Волковский Виталий Эдуардович. Страница 27

Да, есть у меня догадка, что с Рубеном Уардом дело обстоит странно и паршиво, но об этом писать не хочется. Кроме того, вынужден признать, что мне становится все труднее сохранять сосредоточенность, а моя правая рука, после того, как я сегодня побывал в камере, целый час дрожала не унимаясь. Но это, конечно, не из-за звука. Звук мне очень даже нравится.

Подозреваю, что Рубен сейчас прикидывается. Нет, поначалу он и вправду был без сознания, но сейчас прикидывается. Это позволяет ему отстраниться от споров и не становиться на мою сторону против всего этого долбаного сброда. Если это правда, то я просто не знаю, как это назвать. И ведь как только я не пытался привести его в чувство, даже оплеух надавал. В результате эти придурки навалились на меня и оттащили. А как же иначе, если он, дерьмо этакое, встал на их сторону? Сейчас я пишу эти строки в коридоре возле камеры.

Если что и поддерживает меня в этой отвратительной ситуации, то только голоса из Бреши (мы теперь стали называть это брешью, такое название нравится нам больше).

Я, конечно, готов терпеть эту шайку, но уверен, что попади они все хором под автобус, сна бы меня это не лишило.

Почему? Почему они так поступают? Так нельзя!

Грэм, Карсон и я пробыли в камере долгое время, а по возвращении обнаружили, что остальные подперли дверь изнутри столом, чтобы было не открыть. Грэм по-настоящему рассердился и попытался выбить дверное окошко, но оптический пластик оказался очень крепким.

Признаюсь без шуток, я с удовольствием поубивал бы их всех, и Грэм в том же настроении. Карсон просто кивает — надо думать, говорит нам то, что мы хотим услышать.

А как прекрасен танец синего и пурпурного цветов…

Похоже на то, что умение следить за всеми этими часами, минутами и прочим куда-то улетучивается. Да и вообще, кажется, мне всю жизнь было очень трудно следить за временем. Чертовски трудно. Это тот еще фокус, я так думаю.

У меня нет ни малейшего желания возвращаться обратно к этой своре, но сам принцип выводит меня из себя. Я стою и смотрю на них, а они на меня даже внимания не обращают. А ты, Рубен, долбаный трус, погоди, ты мне за все заплатишь!

Но в основном я все же спокоен. Никогда не был так спокоен, как сейчас, — и мне это нравится.

Он отломал в задней части камеры кусок трубы, для чего ему пришлось колотить по ней ногой целую вечность, и использовал ее острый край, чтобы резать оптический пластик дверного окна. И ведь получилось! Сначала он сделал разрез в полдюйма глубиной и, убедившись, что это возможно, решил вырезать окно, надрезав пластик по периметру. Эти придурки увидели, что он затевает, и переполошились, а он малый толковый, не зря ведь стал такой большой шишкой в министерстве энергетики.

Мы твердо намерены попасть внутрь через пару дней, и тогда, Рубен, бабуин долбаный, ты у меня поднимешься, это я тебе обещаю.

Эта штуковина появилась оттуда совсем недавно, кусочек зеленой ткани размером с салфетку. Самого ее появления я не видел, а заметил тряпицу, когда она уже лежала под брешью, хотя раньше ее не было. Я хотел было ее взять, но куда там… Она весит сотни фунтов, мне и приподнять-то ее не удалось. Мы с Грэмом на пару кое-как смогли сдвинуть ее по полу в сторону. Что за чертовщина? Я не схожу с ума, эта тоненькая тряпочка и вправду весит сотни фунтов.

Он бросил на время это дело и снова принялся колотить трубой в дверное окошко, а потом заметил, что порезал себе ладонь, да так, что здоровенный — огромадный — шмат мяса прямо так и болтался, а Грэм ухватил его зубами у них у всех на глазах — они изнутри таращились, — дернул и оторвал. Вот какой он грозный. А Карсона мы убили, не то чтобы умышленно, просто неожиданно на него напали, так получилось. Правда, на самом деле никто в этом не виноват, так что все хорошо.

Голоса так прекрасны: ох, до чего же мне хочется узнать, чьи они?

Грэм этим утром умер, даже не знаю как, кто-то разорвал ему горло, пока он спал, а потом двое мужчин в желтых комбинезонах с альпинистским снаряжением появились из дверей лифта, вот так и вылезли, без предупреждения. Одного мне удалось уложить обрезком трубы, но второй оказался ловким, как горностай, и убрался прочь через люк в крыше лифтовой кабины, крича: «Не надо!»

Эти придурки беспрерывно тарахтят в мегафон сверху, через шахту лифта, но мне плевать, пусть хоть глотки сорвут, будь они все прокляты. Бесит другое: дверное окошко все еще держится, и эти люди, чего доброго, выживут, особенно Рубен, который должен был умереть.

Но когда сидишь у бреши, все налаживается.

День возле бреши дает такой эффект?

Вот было бы здорово, сумей я в конечном счете остаться здесь.

Маленькие призрачные девочки, вот кто поет в Бреши.

Трэвис закрыл окровавленную тетрадь и как раз уловил конец телефонного разговора Пэйдж. Самолет будет готов через двадцать минут.

Она кивнула на тетрадку.

— Думаю, вы догадываетесь, что произошло дальше. Вниз спустилась другая команда, уже с оружием.

Пэйдж помолчала, а потом продолжила:

— Голоса Бреши — это всего лишь одно из тысячи явлений, относительно которых мы пребываем в полном неведении. Их происхождение, значение, причины их воздействия на людей. Ничего этого мы не знаем и, вероятно, никогда не узнаем. Я часто думаю о Дэвиде Брисе. Выпускник Массачусетского технологического института, был первым на своем курсе, отец четверых детей — человек, уважаемый всеми, кто его знал. И он не смог увидеть опасности, буквально сидя напротив нее с широко открытыми глазами. Боюсь, как такое случилось, могла бы рассказать только сама Брешь.

Пэйдж повела Трэвиса обратно в холл, по направлению к открытому пространству в конце него. В контексте только что прочитанного царившая тьма казалась странной, ведь там должна была быть видна Брешь. Но, пройдя несколько шагов дальше, он понял, в чем дело. Войдя в подобное пещере помещение, они оказались перед практически заполнявшим его массивным черным сооружением, куполом высотой с трехэтажный дом.

С правой стороны у основания купола имелся лаз, примерно как у эскимосского иглу, и по приближении к нему Трэвис увидел отражавшееся на противоположной бетонной стене исходившее оттуда призрачное синевато-пурпурное свечение, то самое, которое описывал Дэйв Брис. В десяти футах от отверстия стоял простой металлический стол. Пэйдж, оставив в покое свой телефон, воззрилась на него. Трэвис, следуя за ее взглядом, посмотрел туда же.

Он думал, что она направится ко входу, но Пэйдж остановилась и взглянула на него, словно принимая решение.

— Вы ведь были копом, — произнесла она. — Детективом.

Трэвис кивнул.

— Хорошим?

Он хмыкнул.

— Вот уж кем я точно не был, так это хорошим копом.

— Про ваши преступные связи мне известно. Я спрашиваю, были ли вы хорошим копом с точки зрения профессиональных навыков? Хорошо ли справлялись с задачами, встававшими перед вами как перед детективом? Чувствовали ли потребность докопаться до истины?

Осуждения в ее голосе он не слышал. Там было нечто иное, может быть раздумье. Хотелось бы понять, почему.