Покинутый (ЛП) - Родионова Ольга. Страница 23

Лицо Дигвида было маской засохшей крови. Одежда от крови затвердела. Палач

пытал его, причем старательно, это было ясно.

- Когда я уходил, он был жив.

- И когда я подоспел, он тоже был жив, черт возьми! — вскипел Реджинальд.

- Ты хотя бы узнал у него хоть что-нибудь?

Он опустил глаза.

- Перед смертью он попросил прощения.

Разочарованно вжикнул мой меч, и я вдребезги разнес чашку на каминной полке.

- И это всё? Ничего о той ночи? Ни причин? Ни имен?

- Какого черта ты на меня так уставился, Хэйтем! Какого черта! Ты что думаешь,

это я его убил? Думаешь, я притащился в такую даль, бросив все свои дела, чтобы

полюбоваться, как сдохнет Дигвид? Я искал его точно так же, как и ты. И мне он

требовался живым так же, как и тебе.

У меня появилось странное чувство, как будто закаменел весь череп.

- Я в этом сильно сомневаюсь, — фыркнул я.

- Ну, а с другим-то что случилось? — поинтересовался Реджинальд.

- Он умер.

Реджинальд принял ироничный вид.

- Понятно. И кого же в этом винить?

Я не ответил.

- Убийца… его знает Брэддок.

Реджинальд попятился.

- Вот как?

Там, на опушке, я сунул найденные бумажки в сюртук, а теперь извлек их и держал

на ладони, как кочан цветной капусты.

- Вот, его рекрутские документы. Он из гвардии Колдстрим, под командой

Брэддока.

- Вряд ли они знакомы, Хэйтем. Под началом у Эдварда полторы тысячи молодцов,

многие из провинции. Я уверен, что у любого из них сомнительное прошлое, и я уверен,

что Эдвард мало что знает об этом.

- Если даже и так, то все равно странное совпадение, ты не находишь? Лавочник

сказал, что те двое были в мундирах британской армии, и я думаю, что всадник, которого

мы видели, скачет теперь туда. У него — сколько? — час преимущества. Я не сильно

отстану. Армия Брэддока теперь в Голландской Республике, нет? Вот куда скачет всадник

— назад к своему командиру.

- Полегче, полегче, Хэйтем, — сказал Реджинальд. В его взгляде и в голосе

появилась сталь. — Эдвард мой друг.

- Ну, а мне он никогда не нравился, — сказал я с оттенком ребяческого нахальства.

- Тьфу ты! — Реджинальд взорвался. — Ты рассуждаешь, как мальчишка, потому

что Эдвард не проявлял к тебе почитания, к которому ты так привык — а все оттого, надо

тебе заметить, что он делал все возможное, чтобы привлечь убийц твоего отца к

правосудию. Позволю также напомнить тебе, Хэйтем, что Эдвард исправно служит

Ордену, он добрый и верный служака и всегда им был.

Я повернулся к нему, и на языке у меня вертелось: «Разве мой отец не был

ассасином?», но я удержался и не сказал этого. Какое-то… чувство или инстинкт, трудно

сказать, что именно, но они заставили меня утаить мою осведомленность.

Реджинальд заметил это — заметил, как нагромоздились слова у меня за зубами, и

наверное, заметил ложь в моем взгляде.

- Этот убийца, — настаивал он, — что он еще сказал? Что ты из него еще выудил,

прежде чем он умер?

- То же, что и ты выудил из Дигвида, — ответил я.

В другом конце хижины была печка, а рядом разделочная доска, где я увидел

начатую сайку хлеба. Я сунул ее в карман.

- Что ты делаешь?

- Запасаюсь в дорогу, Реджинальд.

Там еще была миска с яблоками. Они годились для моей лошади.

- Черствый хлеб? Горстка яблок? Этого не хватит, Хэйтем. Надо хотя бы съездить

за продуктами в город.

- Некогда, Реджинальд, — сказал я. — И потом, погоня будет недолгой. У него

лишь небольшая фора, и к тому же он не знает, что за ним гонятся. Если повезет, я схвачу

его раньше, чем мне пригодятся припасы.

- Мы можем найти пищу в дороге. Я могу помочь.

Но я остановил его. Сказал, что поеду один, и прежде чем он успел возразить, я

вскочил на коня и погнал его в направлении, в котором ускакал человек с волчьими

ушами, в расчете настигнуть его как можно раньше.

Расчет не оправдался. Я гнал вовсю, но в конце концов стемнело, продолжать путь

стало опасно, я мог покалечить лошадь, а она и без того выбилась из сил. Поэтому

неохотно, но все же я остановился и дал ей несколько часов отдыха.

И вот теперь я сижу здесь, пишу и размышляю: почему после стольких лет, в

продолжение которых Реджинальд был мне и отцом, и руководителем, и наставником, и

советчиком — почему я решил отправиться в погоню один? И почему я скрыл от него то,

что узнал об отце?

Изменился я? Или изменился он? Или изменилась связь, возникшая между нами

когда-то?

Стало холодно. Моя лошадь — наверное, пора бы как-то назвать ее, и поскольку

недавно она щекотала меня губами в поисках яблок, я назвал ее Щекотуньей — лежит

рядом, глаза у нее закрыты, и кажется она вполне довольной, а я пишу дневник.

И вспоминаю, о чем мы говорили с Реджинальдом. И думаю: если он прав, то

спрашивается — в кого же тогда превратился я.

15 июля 1747 года

Я встал на рассвете, разметал догорающие угли костра и оседлал Щекотунью.

Погоня продолжилась. На скаку я перебирал варианты. Почему тот, с

заостренными волчьими ушами, и палач с ножом отправились разными дорогами?

Собирались ли они поодиночке добраться до Голландской Республики и присоединиться

к Брэддоку? Или остроухий будет ждать, пока его догонит сообщник?

У меня не было возможности узнать наверняка. Я мог только надеяться, что

скачущий впереди меня не подозревает о моей погоне.

Но если он не подозревает — а как он может заподозрить? — то почему же я не

догнал его?

И я продолжал скакать — быстро, но ровно, понимая, что настигнуть его раньше

времени так же гибельно, как не настигнуть вовсе.

Примерно через три четверти часа я наткнулся на место его отдыха. Если бы я

усерднее пришпоривал Щекотунью, может, я застал бы беглеца врасплох и помешал бы

ему? Я присел, чтобы погреться возле его угасавшего костра. Слева Щекотунья понюхала

что-то валявшееся на земле, какой-то брошенный кусок колбасы, и в животе у меня

заурчало. Реджинальд был прав. Моя жертва лучше подготовилась к путешествию, чем я

со своей половинкой сайки и яблоками. Я проклинал себя за то, что не пошарил в

седельных сумках его напарника.

- Пойдем, Щекотунья, — сказал я. — Давай, малышка.

Я скакал весь день и приостановился только один раз, чтобы вынуть подзорную

трубу и осмотреть горизонт в поисках признаков моей добычи. Горизонт разочаровывал.

Весь день. А с наступлением сумерек исчез и сам горизонт. Я мог лишь надеяться, что

держусь верной дороги.

В итоге мне ничего не оставалось, кроме как остановиться, сделать привал,

развести костер, дать Щекотунье отдых и молиться, чтобы не потерять след.

А теперь я сижу и размышляю: почему мне не удалось догнать его?

16 июля 1747 года

1

Сегодня утром, когда я только проснулся, на меня снизошло озарение. Остроухий