Хватай Иловайского! - Белянин Андрей Олегович. Страница 42

— Ты по делу ли хлопца наказуешь, атаман? — раздался дребезжащий голосок, и из казачьих рядов выдвинулись три седых деда.

— По делу, по делу, отцы, заслужил он, — строго прокашлялся Василий Дмитриевич.

— Ну дык и скажи при всех, за что свово племянника под плеть кладёшь? Али тайна энто? Али не по совести, а по горячности да обиде какой гневаешься? Отвечай, атаман…

Дядя пошёл пятнами, то бледнея, то краснея попеременно. Перед советом стариков и сам генерал голову склонит, а уж если прижали, так давай ответ здесь и сейчас, иначе кто ж тебя уважать будет…

— Виноват он! Дерзит сверх меры, приказы мои игнорирует, шляется невесть где, по девкам каким-то…

— Насчёт девок мы наслышаны, — строго оборвал его самый старый, Назаренко. — Ты-то сам, седой пень, к какой губернаторской молодке лыжи навострил?

— Дак ещё ж и пьёт кажный вечер, — подхватил второй дед, Твердохлебов. — Опосля чего заговаривается дюже, наши сами вчерась слышали. Чего-то про кровь-бровь-любовь бредил…

— А что хорунжий Иловайский тебе за то по-родственному попрёк сказал, так его не пороть, а благодарить надо! — отметая все булькающие дядины возражения, заключил третий, Карачун. — Не по божьему закону живёшь, Василий! В храм сходи, сними тяжесть с сердца, на войну ить скоро… А ты на своих напраслиной грешишь!

— Отпусти хлопца, атаман, — вразнобой поддержали остальные казаки. — Послушай стариков, небось георгиевские кавалеры плохого не присоветуют. Не по-казачьи энто — за правду плетьми драть! Не любо-о!

Я, как вы понимаете, ни во что не вмешивался. Лежал себе скромненько тихой жертвой начальственного произвола и помалкивал в две дырочки. Дядя пыхтел, рычал, топал ногами, но даже рыжий ординарец демонстративно прикрыл меня спиной, сунув нагайку за голенище. Это была чистая победа! Страйк, как говорит Катенька…

— Простите, Христа ради, станичники, — кланяясь и скрипя зубами, выдохнул дядюшка. — Виноват, погорячился. А вам спасибо, отцы, за то, что вовремя уму-разуму наставили. Иди, Илюшенька, нет на тебе вины, свободен…

Казаки приветствовали это благородное решение одобрительными криками. Меня подняли, помогли одеться, хлопали по плечам, просили не держать обиду на атамана, он же извинился. Расходились без спешки. Я поклонился совету стариков, принял от Назаренко воспитательный подзатыльник (дескать, всё одно уважай старших) и, дождавшись, когда все уйдут, сам подошёл к дядюшке.

— Чего надо? Я ж сказал, свободен.

— Разговор есть. — Мне пришлось удержать его за рукав. — Боюсь, что Маргарита Афанасьевна в опасности. Тот, кто её навещает, румынский вампир. Мы с ним вчера в ночь серьёзно цапнулись…

Дядя пожевал нижнюю губу, подёргав себя за чуб, грозно посмотрел мне в глаза, словно бы решая, дать леща или пинком под зад спустить с крыльца меня, балабола, но передумал. Его взгляд смягчился, кивком головы мне было велено следовать за ним в горницу. Бдительный Прохор увязался было следом, но перед его носом захлопнулась дверь. Разговор будет сугубо конфиденциальный.

— Думаешь, не верна моя-то?

— Верна, — немедленно стукнулось мне в голову, и дальше я лепил правду-матку всё более и более уверенно. — Хмырь румынский здесь не меньше недели ошивается. Приходит тайно, ночами, сердечко девичье романтизмом лживым с европейским акцентом смущает. Была бы столичная девушка — давно бы его домогательствам уступила. А эта барышня сельская, провинциальная, всё, что надо, про жеребцов да кобыл знает, поэтому и себя в чистоте блюдёт.

— Она такая, солнышко моё золотое, — умилился дядя, так что пришлось слегка спустить его с небес.

— Но в реальности против такого вампира ни одной девушке больше трёх ночей не устоять. Если к вечеру не поймаем гада, быть вам до свадьбы сохатым!

— Это ты на что сейчас намекнул-то?

— Вы лосей видали? Так я в том смысле, что в ваши годы ветвистые рога на голове как-то не особо смотреться будут. На людях не покажешься. Разве в бою врагов Отечества бодать… А что? Поляки будут в шоке!

— Ты говори да не заговаривайся у меня! — грозно буркнул в усы всерьёз задумавшийся генерал. — Скажи лучше, как нам того вампира изловить?

— Легко! Надо… — Я на миг запнулся и прикусил язык. Поток вдохновенного озарения свыше иссяк столь же резко, как и появился. Нет, то, что вся нечисть боится серебряной пули и святой воды, я знал, но вот поможет ли нам это в данном случае? Не думаю, что граф Воронцов сильно обрадуется, если мы устроим ночную пальбу под окнами спальни его любимой доченьки…

— В Оборотный город иди, — выслушав мои сомнения, безапелляционно приказал наш Василий Дмитриевич. — Катерине своей ненаглядной в ножки поклонись, испроси совета. Подарочек от меня передай, не погнушайся, уважь девицу вниманием. Я вон прикажу, ей казаки целый мешок солёной тараньки приволокут!

— Вариант. Может сработать, — признал я, почёсывая в затылке. А может, и нет. Характер у возлюбленной моей неуравновешенный, как ветер с кирпичами! Где приласкает, где пришибёт, от малейших перепадов настроения зависит. Ну да что делать-то? Другого пути нет, будем выкручиваться.

— Прошу простить-с, но дело не терпит отлагательств! — раздалось за дверью, и добрый Фёдор Наумович, не чинясь, вломился в горницу. Судя по стонам и ругани в сенях, остановить полкового лекаря не смогли ни рыжий ординарец, ни даже мой Прохор.

— Что случилось-то, дорогой вы мой? — Дядя привстал с табурета, тепло пытаясь обнять доктора, но тот шарахнулся в сторону, тряся руками в перчатках, и до меня дошло…

— Фёдор Наумыч, и вы заболели?!

— Да-с, молодой человек! — гордо вскинулся он, выпячивая петушиную грудь. — Зараза распространяется быстрее чумы, ещё два дня-с, и мы потеряем половину полка!

— Полноте вам драматизировать…

— Именно так-с, драгоценный мой Василий Дмитревич, — твёрдо оборвал старшего по чину наш врач. — Два дня-с! Я объявляю общий карантин! Никакой войны, полк выступать не может, люди элементарно больны-с!

— Как не может? Что значит больны? Да как я за энту болезнь непонятную перед государем императором ответ держать буду, ежели на театр военных действий не заявлюсь?!

— А не колышет!

После такого интеллигентского хамства дядя вскипел окончательно. И пока эти двое лаялись друг на друга последними словами, мне не оставалось ничего, кроме как тихохонько удалиться. Вышел довольно удачно, врезав дверью по уху подслушивающему ординарцу. Мой денщик тоже топтался рядом, но увернуться успел.

— Ухо лучше сразу ампутировать, а на его место пришить собачье, — посоветовал я. — Оно и больше, и слышимость лучше, и уровню мозгов соответствует. Тока на спаниеля не соглашайся, будет потом смешно свисать из-под папахи…

Рыжий зарычал и потянулся за нагайкой. Прохор цыкнул на него зубом, кивком головы предлагая мне валить да заняться делом, а не пришибленных дразнить. Ох, чую, дружба с дядиным ординарцем у нас так никогда и не заладится…

— Ну так как, в Оборотный, что ль?

— Ага, согласно начальственному приказу.

— Эх, хлопчик, — старый казак хлопнул меня по плечу, — пусть не всякий приказ про нас, но энтот в самый раз. Пройдёшь могилою, обнимешь милую, под смех да шутки расцелуешь в губки, и я, не тушуясь, на вас полюбуюсь…

— Э-э, чего?! — разлакомившись нарисованной картинкой, не сразу въехал я. — Чем ты там любоваться собрался?

— Да вами же, голубками.

— Так я тебя с собой не беру! Тебе туда нельзя!

— А вот я тебя, твоё благородие, ещё и спрашивать буду… — сурово обрубил он. — Расслышал небось, о чём Наумыч да Дмитревич орали — положение у полка дюже критическое! На тебя, характерника, одна надёжа. А уж я-то тя как облупленного знаю, без моей опеки ты ровно дитя малое… Вдвоём идём! И не спорь!

Последнюю фразу он умудрился произнести уже просительным тоном. Я быстро взвесил все «за» и «против», посмотрел в его полные упрёка и грусти глаза и махнул рукой.

— Собери мешок солёной рыбы.

— Ужели потянуло бедную? Ну ты красава!