Сайлес Марнер [= Золото и Любовь., Золотые кудри., Сила Марнер, ткач из Равело] - Горфинкель Даниил Михайлович. Страница 30

— Сестрица, — заговорила мисс Нэнси, когда они остались вдвоем, — мне кажется, ты обидела сестер Ганн.

— Но что я сделала плохого, детка? — не без тревоги спросила Присцилла.

— Ты спросила их, не горюют ли они о своем уродстве. Как неосторожно!

— Господи, неужели? Это у меня просто вырвалось. Хорошо еще, что я больше ничего не сказала. Не умею я держать себя с людьми, которые не любят правды. А что касается уродства, то взгляни на меня, детка, — я говорила тебе, что так будет: в этом серебристом шелке я желтая как лимон. Теперь все будут говорить, что ты хотела сделать из меня пугало.

— Нет, Присси, не говори так! Я ведь просила и умоляла тебя не делать нам платья из этого шелка, если тебе больше нравится другой. Мне очень хотелось, чтобы ты выбрала сама, ты же знаешь! — горячо сказала Нэнси, стараясь оправдаться.

— Чепуха, детка! Ты же помнишь, как тебе понравился этот шелк. И правильно, потому что это твой цвет: у тебя кожа как сливки. Недурно было бы, если бы ты выбирала цвет платья так, чтобы это шло к моей коже! Я только говорю тебе, что незачем нам одеваться одинаково. Но ты всегда заставляешь меня делать все по-твоему. Так было с тех пор, как ты начала ходить. Если тебе хотелось добежать до конца поля, ты и бежала до конца поля. И тебя даже отшлепать нельзя было, такую всегда спокойную и невинную как цветочек.

— Присси, — мягко сказала Нэнси, застегивая коралловое ожерелье, точно такое же, как ее собственное, на шее Присциллы, которая была далеко не такой, как ее собственная, — я ведь всегда уступаю, насколько это разумно. Но разве сестрам не следует одеваться одинаково? Неужели ты хочешь, чтобы мы ходили как чужие? Я хочу делать что надо, хотя бы мне пришлось надеть платье, выкрашенное краской для сыров. И я предпочла бы, чтобы выбирала ты, а мне позволила надеть то, что нравится тебе.

— Ну вот, ты опять за старое! Ты готова твердить одно и то же, хотя бы тебе возражали с вечера субботы до утра следующей субботы. Интересно посмотреть, как ты будешь командовать мужем, не повышая голоса громче пения чайника. Мне нравится видеть, как укрощают мужчин!

— Не говори так, Присси, — взмолилась Нэнси, краснея. — Ты же знаешь, я никогда не выйду замуж.

— Вздор! «Никогда не выйду!» — возмутилась Присцилла, укладывая снятое платье и закрывая картонку. — Ради кого же я буду трудиться, когда умрет отец, если ты забьешь себе голову разной чепухой и станешь старой девой только потому, что некоторые люди ведут себя не слишком хорошо. Нет, мое терпение лопнет: сидишь над тухлым яйцом, будто на свете не найти свежего. На двух сестер хватит и одной старой девы. А я с честью проживу и незамужней, раз всемогущий судил мне так. Пойдем, теперь мы можем сойти вниз. Я готова, насколько может быть готово пугало. Серьги я уже надела и теперь могу пугать ворон.

Когда обе мисс Лемметер рука об руку вошли в большую гостиную, любой человек, не знакомый с характером девушек, конечно мог бы предположить, что причиною, заставившей широкоплечую, неуклюжую, скуластую Присциллу надеть совершенно одинаковое платье со своей хорошенькой сестрой, было или неуместное тщеславие первой, или коварная уловка второй, придуманная ею для того, чтобы оттенить свою собственную редкую красоту. Но добродушная, беззаветная веселость и здравый смысл Присциллы вскоре рассеяли бы первое подозрение, а скромное достоинство речей и поведения Нэнси служили ярким свидетельством натуры, далекой от злого умысла.

За большим чайным столом в столовой, теперь приятно украшенной ветками остролиста, тиса и лавра, которые в избытке росли в старом саду, для обеих мисс Лемметер были оставлены почетные места, и Нэнси, несмотря на твердое намерение казаться равнодушной, не могла не испытать внутреннего волнения, когда увидела, что к ней подходит мистер Годфри Кесс, чтобы вести ее на место между ним самим и мистером Крекенторпом, в то время как Присциллу усадили с противоположной стороны стола между мистером Лемметером и сквайром. Несомненно, для Нэнси было небезразлично, что ее отвергнутый поклонник был одним из наиболее значительных молодых людей в округе и что он был у себя дома в этой старинной и строгой столовой, которая казалась ей пределом великолепия и хозяйкой которой она могла сделаться в один прекрасный день, когда ее стали бы называть «жена сквайра — миссис Кесс». Все это, вместе с тем, усиливало в глазах Нэнси ее внутреннюю драму и укрепляло в ней решимость даже ради самого блестящего положения не выходить замуж за человека, который не заботится о своем добром имени. А так как для нее, как и для всякой честной и чистой женщины, раз полюбить человека значило полюбить его навсегда, она дала себе слово, что ни один мужчина никогда не будет иметь на нее таких прав, чтобы заставить ее уничтожить засохшие цветы, которыми она дорожила и всегда будет дорожить как воспоминанием о Годфри Кессе. И Нэнси была способна сдержать данное себе слово даже в очень трудных условиях. Ничто, кроме прелестного румянца, не выдавало этих волнующих мыслей, которые теснились в ее голове, когда она заняла место рядом с мистером Крекенторпом, ибо она была так точна и ловка в своих движениях, а хорошенькие губки ее были так решительно и спокойно сжаты, что трудно было угадать в ней внутреннее смятение.

Но пастор не мог оставить такой очаровательный румянец без должного комплимента. В мистере Крекенторпе не было ни малейшего высокомерия или аристократических повадок. Это был просто седовласый человек с мелкими чертами лица, смеющимися глазками и подбородком, укутанным пышной белой шейной повязкой в мелкую складочку. Эта повязка, казалось, властвовала над всем его обликом и накладывала свой особый отпечаток на все замечания пастора. Поэтому воспринимать его любезности отдельно от его галстука означало бы жестокую и, пожалуй, опасную попытку слишком отвлеченного мышления.

— Ах, мисс Нэнси, — сказал он, поворачивая шею внутри галстука и приятно улыбаясь, — если кто-нибудь станет утверждать, что нынешняя зима была суровой, я отвечу, что видел цветущие розы в канун Нового года! Годфри, что ты на это скажешь?

Но Годфри ничего не ответил и даже сделал вид, что не смотрит на Нэнси. Хотя подобные комплименты и считались образцом вкуса в старомодном обществе Рейвлоу, у почтительной любви есть своя вежливость, которой она обучает мужчин, даже не прошедших иной школы. Зато сквайр был недоволен тем, что Годфри показал себя таким ненаходчивым. К вечеру сквайр обычно пребывал в значительно лучшем настроении, чем мы застали его поутру за завтраком, и охотно выполнял традиционную обязанность, требовавшую от него шумного радушия и покровительственного тона. Он усиленно пользовался своей серебряной табакеркой и время от времени предлагал ее всем гостям без изъятия, сколько бы они ни отказывались от такой чести. До сих пор сквайр особо приветствовал только глав семей по мере их появления, но теперь, в разгар вечера, его гостеприимство уже распространяло свои лучи на всех гостей. Он бесцеремонно похлопывал по спине молодых людей и выказывал особое удовольствие от их присутствия, в искреннем убеждении, что и они должны чувствовать себя счастливыми, принадлежа к приходу, где живет такой сердечный человек, как сквайр Кесс, который приглашает их к себе и желает им добра. Понятно, что даже на этой ранней стадии веселого настроения сквайр пожелал загладить промах сына и высказаться за него.

— Да, да, — начал он, протягивая табакерку мистеру Лемметеру, который вторично наклонил голову и отмахнулся, твердо отказываясь от приглашения, — мы, старики, наверно не прочь были бы помолодеть, увидев сегодня омелу [14] в белом зале. Многое стало хуже за последние тридцать лет — страна приходит в упадок, с тех пор как заболел старый король [15]. Но когда я смотрю на мисс Нэнси, мне кажется, что нынешние девушки держат свою марку; черт меня побери, если я припомню, чтобы какая-нибудь могла сравниться с нею, даже в те дни, когда я был красивым молодцом и гордился своей косичкой. Не обижайтесь на меня, — добавил он, обращаясь к миссис Крекенторп, которая сидела рядом с ним, — вас я не знал, когда вы были в возрасте мисс Нэнси.