Сайлес Марнер [= Золото и Любовь., Золотые кудри., Сила Марнер, ткач из Равело] - Горфинкель Даниил Михайлович. Страница 31

Миссис Крекенторп, маленькая, непрестанно моргающая женщина, то и дело поправляла и трогала свои кружева, ленты и золотую цепочку, вертя при этом головой и издавая какие-то глухие звуки, чем весьма напоминала морскую свинку, которая дергает носиком и что-то болтает в любой компании. Вот и сейчас она заморгала и суетливо повернулась к сквайру.

— Нет, нет, я не обижаюсь! — заверила она.

Не только Годфри, но и многие другие поняли, что этот комплимент сквайра по адресу Нэнси имел определенное дипломатическое значение, так как отец ее еще больше выпрямился и с довольным видом взглянул на нее через стол. Этот строгий и методичный сеньор вовсе не намерен был хоть на йоту уронить свое достоинство проявлением восторга от перспективы породниться с семьей сквайра. Честь, оказанная его дочери, доставляла ему удовольствие, но он готов был дать согласие на этот брак только при определенных условиях. Сухощавый, но здоровый, с непроницаемым лицом, по-видимому никогда не красневшим от излишеств стола, он резко отличался своей внешностью не только от сквайра, но и от всех фермеров Рейвлоу, оправдывая свою любимую поговорку: «Порода значит больше, чем пастбище».

— Мисс Нэнси удивительно напоминает покойную мать, не правда ли, Кимбл? — спросила дородная миссис Кимбл, оглядываясь в поисках мужа.

Доктор Кимбл (в те дни сельские врачи носили этот титул и не имея диплома), худой и подвижной человек, держа руки в карманах, порхал по комнате и с беспристрастием медика любезничал то с одной, то с другой из своих пациенток, которые встречали его приветливо, ибо он был наследственным доктором, человеком состоятельным, способным не менее роскошно накрыть стол, чем самые богатые из его пациентов, а не одним из тех жалких лекаришек, которые рыщут в поисках практики по незнакомым местам и весь доход тратят на то, чтобы поддерживать в полуголодном состоянии свою единственную лошаденку. С незапамятных времен фамилия доктора в Рейвлоу была Кимбл; фамилия «Кимбл» была неразрывно связана с понятием «доктор», и было грустно думать о том печальном факте, что у ныне здравствующего Кимбла нет сына и поэтому его практика в один прекрасный день перейдет к преемнику, который будет носить непривычную фамилию Тейлор или Джонсон. Но в этом случае более умные обитатели Рейвлоу начнут пользоваться услугами доктора Блика из Флиттона, — это все-таки естественнее.

— Ты мне что-то сказала, дорогая? — спросил доктор, быстрыми шагами направляясь к жене, но, как бы предвидя, что ей, по причине одышки, нелегко будет повторить свое замечание, тотчас же продолжал: — Ах, мисс Присцилла, смотрю я на вас и вспоминаю вкус вашего превосходного пирога со свининой! Надеюсь, мне удастся попробовать его еще раз?

— Нет, доктор, его уж почти весь съели, — ответила Присцилла, — но обещаю вам, что следующий пирог будет ничуть не хуже. Мои пироги удаются всегда.

— Не то, что твое врачевание, а, Кимбл? Оно удается, только когда люди забывают принять твои лекарства? — подхватил сквайр, который смотрел на врачей и лекарства так, как многие верующие смотрят на церковь и духовенство — позволяя себе шутку на их счет, когда пребывают в добром здравии, но нетерпеливо ожидая от них помощи, когда приходит беда. Сквайр постучал пальцем по табакерке и с самодовольным смехом оглядел гостей.

— Да, мой друг, Присцилла — умница, — сказал доктор, предпочитая приписать эту шутку даме, нежели позволить шурину посмеяться над собой. — Она всегда экономит немного перца от своих пирогов, чтобы пересыпать им свои речи. У моей жены, напротив, никогда нет готового ответа на языке. Но стоит мне обидеть ее, как я уж знаю, что на следующий день глотка у меня будет гореть от черного перца, а то еще схвачу колики от недоваренных овощей. Это страшная месть!

При этих словах веселый доктор сделал жалобную гримасу.

— Слыхали вы что-либо подобное? — добродушно спросила, тряся двойным подбородком от смеха, миссис Кимбл у миссис Крекенторп; та заморгала и закивала, пытаясь изобразить любезную улыбку, но, кроме подергиваний и похрюкиваний, ничего не получилось.

— Я думаю, что так же мстят люди вашей профессии, Кимбл, когда у них зуб на больного, — вставил пастор.

— Мы никогда не обижаемся на больных, — возразил мистер Кимбл, — разве только когда они нас покидают. Но тогда, вы сами понимаете, мы уже ничего им прописывать не можем. Мисс Нэнси, — продолжал он, подскакивая к ней, — вы не забыли своего обещания? Помните, один танец вы должны оставить для меня!

— Постой, постой, Кимбл, не спеши! — остановил его сквайр. — Дай повеселиться молодежи. Смотри, Годфри пригласит тебя на тур бокса, если ты вздумаешь ухаживать за мисс Нэнси. Держу пари, он уже пригласил ее на первый танец. Что вы скажете, сэр? — продолжал он, внезапно оборачиваясь к сыну. — Разве ты еще не попросил мисс Нэнси открыть с тобою бал?

Бедный Годфри при этой многозначительной настойчивости почувствовал себя очень неуютно и боялся даже думать о том, чем это может кончиться, когда отец, как гостеприимный хозяин, покажет гостям пример и станет пить до и после ужина. Молодому человеку не оставалось ничего иного, как обратиться возможно более непринужденно к Нэнси, отвечая в то же время старому сквайру.

— Нет, я еще не приглашал ее, но надеюсь, что не получу отказа, если только кто-нибудь другой не опередил меня.

— Нет, я еще не занята, — спокойно ответила Нэнси и все-таки при этом покраснела. (Если мистер Годфри связывает с ее согласием танцевать с ним какие-либо надежды, ему вскоре придется разочароваться, а пока незачем быть невежливой.)

— Тогда, надеюсь, вы не возражаете против того, чтобы танцевать со мной? — спросил Годфри, начиная забывать, что это может привести к затруднениям.

— Нет, не возражаю, — холодно сказала Нэнси.

— Эх, и счастливец же ты, Годфри! — воскликнул дядюшка Кимбл. — Но ты мой крестник, и я не хочу становиться тебе поперек дороги. Если б не это… Я ведь еще не так стар! Как ты посмотришь на это, дорогая? — продолжал он, снова подбегая к жене. — Ты не стала бы возражать, если бы после твоей смерти я женился вторично, разумеется, сначала порядком поплакав?

— Ну, хватит, хватит! Возьми лучше чашку чая да придержи язык, — отозвалась добродушная миссис Кимбл, гордясь таким мужем, которого, полагала она, все присутствующие находят умным и занимательным. Жаль только, что он так горячится за картами!

Пока за чайным столом уважаемые гости развлекались беседой, раздались звуки скрипки и вскоре приблизились настолько, что их можно было отчетливо слышать. Это заставило молодежь все чаще поглядывать друг на друга, нетерпеливо ожидая конца трапезы.

— А, вот уж и Соломон в холле, — сказал сквайр. — Он наигрывает мою любимую мелодию — ведь это «Светловолосый пахарь», не так ли? Он намекает, что мы не очень-то спешим послушать его игру. Боб, — продолжал сквайр, обращаясь к своему третьему сыну, долговязому юноше, стоявшему на другом конце комнаты, — отвори дверь и скажи Соломону, пусть войдет.

Боб повиновался, и в комнату вошел Соломон, продолжая на ходу играть на скрипке; он ни за что не согласился бы прервать мелодию на середине.

— Сюда, Соломон! — громко, покровительственным тоном окликнул его сквайр. — Иди сюда, старина! Я так и знал, это «Светловолосый пахарь», — нет лучше мелодии на свете.

Соломон Мэси, маленький крепкий старик с копной длинных седых волос, доходивших ему почти до плеч, стал на указанное место и почтительно поклонился, не переставая играть, словно хотел сказать, что он уважает общество, но свою музыку уважает еще больше. Повторив песенку, он опустил скрипку, снова поклонился сквайру и пастору и сказал:

— Надеюсь, что вижу вашу честь и ваше преподобие в добром здравии, а поэтому желаю вам долгой жизни и счастливого Нового года. То же самое позвольте пожелать и вам, мистер Лемметер, а также всем остальным джентльменам, дамам и девицам.

Сказав это, Соломон стал усердно раскланиваться во все стороны, дабы показать, что он ко всем относится с одинаковым почтением. Затем он тотчас же снова заиграл вступление, а потом перешел к мелодии, которая, как он знал, доставит особое удовольствие мистеру Лемметеру.