Бунт в "Зеленой Речке" - Уткин В.. Страница 30

Когда снова подкатила раскаленная лава оргазма, до Клейна дошло, что он не онанировал уже с неделю и не удержит себя дольше десяти секунд. Его охватила паника: он хотел показать Девлин настоящий класс, но увы! Три года — это не шутка. Он еще не готов. Но он должен! Он же ницшеанец! Он же воин „шотокан“! Собрав всю силу воли, он одолеет местные нервные импульсы и будет трахать Девлин до тех пор, пока она не взмолится о пощаде!.. Потянуло едким дымком паники, и ницшеанец внутри Клейна закашлялся и забился в уголок. Зазвонил тревожный звоночек… Только спустя несколько секунд, когда Девлин с напряженным лицом вывернулась из его рук, Клейн сообразил, что звонок звенит не в его голове, а доносится из сигнальной коробки у дальней стены кабинета. Клейн ошеломленно обернулся: под чашечкой звонка напротив надписи „Палата Тревиса“ мигала красная лампочка. Девлин торопливо натягивала джинсы.

—Сердечный приступ, Клейн, — сказала она и повторила: — Клейн?

—Черт, — ответил Клейн и, проведя по потному яйцу обеими руками, пригладил ими же волосы. — Оставайся здесь, — приказал он.

Еще раз взглянув на красную лампочку, он рванулся к двери.

—Помочь? — спросила Девлин.

—Не надо.

Рей несся по коридору, как спринтер. Палата Тревиса — это второй этаж… Он прыгал через три ступеньки и в конце первого пролета лестницы поскользнулся и с маху треснулся коленкой о край ступени. Гнусно выругавшись, он поднялся и побежал дальше, не обращая внимания на стреляющую боль в ноге. Перед его мысленным взором встала дикая картина: Эрл Коули лежит на полу бездыханный, а Джимп Коттон, навалившись на него сверху, шарит по карманам в поисках ключей. Нет: только бы Лягуху хватило ума включить тревогу… Вломившись в двери, Клейн с порога услышал рев Коули:

—Эй, болваны, помогите мне! Уилсон!

Клейн помчался по палате между двумя рядами коек. Дверь перегородки, разделявшей палату надвое, была распахнута настежь: в дальнем конце комнаты над Грегом Гарви склонился Коули, обеими руками мерно нажимая парню на грудь. Клейн подбежал к ним и, откинув голову Гарви, зажал бедняге нос. Накрыв его синие губы своим ртом, он начал медленно делать парню искусственное дыхание. Не отрываясь от этого занятия, он потянулся рукой к паху Гарви и попытался найти феморальный пульс: тот еще прощупывался, но очень слабо, да и то лишь когда Коули наваливался на грудь умирающего.

—Остановись на секунду, — сказал Клейн.

Коули выпрямился и ручищей стер с лица пот. Пульс под пальцами Клейна сразу исчез и больше не появлялся. Доктор приподнял Гарви веко правого глаза: зрачок расширился и не реагировал на свет. То же было и с левым. Коули снова поставил руки на грудь парня и возобновил свои мерные толчки.

—Ты видел, как у него это началось? — спросил Клейн.

Коули покачал головой; капли пота срывались с его носа на грудь Гарви.

—Я менял постельное белье в другом конце палаты. А когда возвратился, нашел его в таком состоянии.

—Он умер, Лягуша, — сказал Клейн. — Мы больше ничего не можем сделать.

Он положил свою руку поверх руки негра. Тот перестал жать на грудь Гарви и спустя несколько мгновений убрал руки. Посмотрев на мокрую насквозь рубашку Клейна, он спросил:

—А ты где был?

Клейн сжал зубы:

—Я был в кабинете, и ты это знаешь.

Коули молча посмотрел на него.

—Грег был безнадежен. Мы сделали все, что могли, — повторил Клейн.

—Мы? — переспросил Коули сдавленным от сдерживаемой горечи голосом. — Ты бежишь отсюда, сукин сын. И не хрен говорить здесь „мы“! Тебе нет до всего этого дела!

—Лягуша, — негромко произнес Клейн.

Коули проводил на кладбище Поттерс Филд уже сотни покойников, завернутых в пластмассовые мешки. Клейн понимал, что причина переживаний негра отнюдь не в смерти Гарви. Понимал это и сам Коули. Глубоко вздохнув, он выпустил воздух через раздувшиеся ноздри.

—Извини, кореш, — сказал он.

—Ладно, пустяки, — ответил Клейн.

Коули натянул край простыни на лицо покойника и, выпрямившись, посмотрел вдоль прохода на Джимпа Коттона так, что волоски на шее Клейна встали дыбом. Коттон съежился на своем матрасе. Клейн заметил здоровенный синяк, расплывшийся по всей левой стороне его лица.

—Я ничего не делал!

Голос Коттона срывался от страха. Коули медленно двинулся к нему. Клейн быстро обошел койку и встал на его пути.

—Лягуша! — сказал он.

Взгляд Коули еще добрых десять секунд был прикован к Коттону. Тот корчился, тиская в руках простыню.

—Я ничего не делал! Скажи им, Уилсон!

Коули посмотрел на Клейна и сказал достаточно громко, чтобы его слышал Коттон:

—Я давеча собирался отослать Джимпа обратно в камеру. — Негр снова перевел многообещающий взгляд на прячущуюся под простыней фигуру. — Но теперь решил, что ему стоит еще ненадолго задержаться.

Коули протолкнулся мимо Клейна к выходу. Глядя вслед, Рей обратил внимание на Робена Уилсона. Боксер, один из очень немногих в тюрьме, обладал нормальной психикой. В эту минуту Клейн не мог бы с полной уверенностью сказать того же о себе, так что ему не помешает перекинуться с Уилсоном словом-другим. Доктор подошел к боксеру.

—Со стороны казалось, что Гарви просто спит, док: я ничем не мог помочь.

—Да, его дни были сочтены, — ответил Клейн. — Так что не терзайся. Как твое пузо?

Уилсон неловко пожал плечами:

—Вроде все нормально.

—Дай-ка взглянуть.

Клейн присел на краешек койки. Две недели назад Уилсон чуть не погиб в карцере. Кто-то при невыясненных обстоятельствах нанес ему слева сзади, в область девятого и десятого ребер, сильный удар, разорвавший боксеру селезенку. Открылось внутреннее кровотечение, и в брюшную полость ушло примерно два литра крови; все это время Уилсон лежал на полу камеры и звал на помощь. В ту ночь дежурил капитан Клетус, который, несмотря на свою заслуженную репутацию профессиональной скотины, все же мог отличить умирающего от симулянта и вызвал к Уилсону Клейна. Клейн, не обнаружив у раненого абсолютно никакого кровяного давления и насчитав пульс свыше шестидесяти ударов в минуту, загнал в подключичную вену Уилсона иглу капельницы и перекачал в него два полных мешочка физраствора, чтобы тот дотянул до приезда „скорой помощи“. Через три дня, получив двенадцать единиц новой крови и вследствие экстренной операции лишившись селезенки, Уилсон был переведен из городской больницы обратно в „Зеленую Речку“.

Сейчас боксер лежал перед Клейном, задрав до подбородка свою футболку. Свежий шрам тянулся через весь его живот почти до самой лобковой кости; мускулы брюшного пресса держались только на нейлоновой лигатуре второго номера. Наружная рана подживала успешно. Клейн провел рукой но животу Уилсона:

—Выглядит неплохо.

—Ничего себе неплохо! — сказал Уилсон. — Это самый большой шрам из всех, что я видел, а уж можете мне поверить, я их повидал достаточно.

—Хирургам надо было развернуться, да и времени у них не было думать о том, как этот вид подействует на дамочек, которые будут тебе сосать.

—Вот уж это меня беспокоит меньше всего, — ответил Уилсон. — И не будет беспокоить еще долго.

—Да уж, — согласился Клейн, чувствуя, что его сердце сжалось: Уилсон отбывал срок от девяносто девяти лет до пожизненного за убийство, которое даже Клетус не склонен ему приписывать.

В свое время Уилсон был первым претендентом на звание чемпиона мира в среднем весе и умудрился поцапаться с какой-то спортивной шишкой, связанной с мафией. Вскоре после этого он проснулся в номере мотеля в Далласе и обнаружил себя в обществе шести вооруженных до зубов полицейских, озабоченных судьбой еще одного негра, достукавшегося до электрического стула. А в смежной комнате того же номера лежала задушенная потаскуха с трусами от „Версачи“ с вышитой на них монограммой Уилсона во рту. В крови боксера не обнаружилось никаких следов алкоголя или наркотиков, и было доказано, что с мертвой женщиной он никогда ранее не встречался. Против него свидетельствовали только трусы с парой приставших к ним волос с его лобка. Невероятно, чтобы отличавшийся хладнокровием и рассудительностью Уилсон придушил незнакомую женщину, а потом завалился вздремнуть в соседней комнате. Но дело происходило в Техасе, Уилсон был чернокожим, носившим к тому же дорогое импортное белье, а погибшая женщина была белой. Многие голливудские артисты и поп-звезды организовали целую кампанию по освобождению Уилсона, и тот стал CAUSE CELEBRE [5], но как только интерес публики к этому делу поугас, знаменитости тоже быстро утратили интерес к судьбе бывшего боксера. Когда наконец два года спустя состоялся суд, никто, особенно в Голливуде, уже не вспомнил, кто такой Уилсон, и судья отверг его апелляцию. Теперь Уилсон мог подать ходатайство о помиловании не раньше, чем через двадцать четыре года.