В ожидании счастья - Бялобжеская Анастасия. Страница 16

Даже дом она купила в этом квартале в основном потому, что он был безопасным, чистым, и жили в нем главным образом белые представители среднего класса. Но только так она и должна была поступить, чтобы Тарик не попал на улицу и учился в лучшей школе Финикса, где и слыхом не слыхивали о наркотиках и хулиганах.

Глория сняла халат, натянула купальную шапочку и встала под душ. Только бы ничего с Тариком не случилось! Ему уже почти семнадцать лет. И все эти годы она только и делала, что волновалась. Волновалась, когда он поздно возвращался из школы, сидела у телефона, едва удерживаясь от звонка в полицию: боялась, что ее мальчик лежит мертвый где-нибудь в канаве или на обочине безлюдного шоссе. И беспокоилась, беспокоилась по любому поводу. Она давно приобщила его к церкви, но все равно тревожилась, научила ли его всему и вовремя: манерам, доброте, щедрости, благородству, самоуважению и уважению к другим; научила ли гордиться своим цветом кожи; научила ли правильно вести себя за столом дома и в ресторане; сумела ли объяснить, почему если и покупала ему пистолеты, то только водяные; научила ли правильно излагать свои мысли, уметь постоять за себя и драться, если слова не помогают, не обращать внимания на ребят, обзывавших его „маменьким сынком". Но никогда она не была уверена что сделала все от нее зависящее.

Глория хотела быть хорошей матерью. Она старалась привить сыну только хорошее. Когда в семь лет у Тарика открылись способности к музыке, Глория стала водить его учиться играть на рояле, а когда его легкие окрепли и он захотел играть на каком-нибудь духовом инструменте, она купила ему кларнет, а в старших классах он влюбился в саксофон, и Глория сделала ему такой подарок. Из года в год, причем каждая мелочь врезалась ей в память, она с волнением наблюдала, как он ест, не пачкая руки и слюнявчик, завязывает впервые шнурки, влезает на двухколесный велосипед, в первый раз выступает перед публикой, как он унимает кровь из разбитого в драке носа. Именно в эти минуты Глория с особой тревогой сознавала, что значит быть матерью, потому что от нее зависело, какой станет жизнь этого юного существа, ее ребенка. А потом, когда он впервые забросил мяч в баскетбольную корзину, когда забил первый гол в регби, когда над губой и на подбородке у него стали пробиваться крошечные волоски, когда впервые он вывел ее машину из гаража, тогда возникли новые заботы: ей надлежало научить сына стать мужчиной. А если что-то важное было упущено? Как она об этом узнает? А если она воспитывала его пай-мальчиком?

Глория раскаивалась, что несколько лет в детстве позволяла ему спать рядом с собой в ее постели, но тогда она не могла иначе. Она только что уехала из дома родителей и чувствовала себя такой одинокой! А тельце маленького Тарика было таким теплым; и когда он задевал своей ножонкой ее ногу, Глория понимала, что она уже не одна в этом мире.

Она забеременела на первом курсе колледжа. Большинство студенток не останавливались перед абортом, если случайно „залетали", но Глория не смогла поступить так. Она была католичкой и, хоть почти перестала ходить в церковь, знала, что спать с мужчиной до свадьбы большой грех, и совершить еще один она не могла. Подружки пытались уговорить ее избавиться от ребенка, по их словам, это было проще простого, и бояться Божьей кары было глупо, ведь именно ей придется заботиться о ребенке. Но Глория все равно боялась и решила, что сохранение жизни ребенка — это и есть искупление за совершенный грех.

Ее родители хотели, чтобы она вышла замуж за „виновника", но и этого Глория не могла. В сущности, она даже не была постоянной девушкой Дэвида. Она лишь несколько раз встречалась с ним, как многие другие чернокожие студентки.

И так же, как они, Глория тайно обожала его.

Да разве и могло быть иначе? Достаточно было взглянуть, как он, сильный, длинноногий, легко перепрыгивает барьеры на беговой дорожке, а его белый с голубым свитер мелькает как легкая тень, как он парит в воздухе, словно балерина, при прыжке с шестом; он прыгал в длину упруго, как кенгуру, а когда бежал четыреста метров, казался поистине черной молнией.

Глория была тогда одной из самых красивых девушек колледжа, тоненькая с высокой упругой грудью. И она гордилась, что почти два года успешно противостояла чарам Дэвида. Ей не хотелось стать одним из объектов его многочисленных интрижек; а ему, напротив, нравилось постоянно преследовать ее. Наконец она сдалась и однажды согласилась выпить с ним кофе; потом они пошли в кегельбан, а потом в кино на дневной сеанс. Когда Дэвид пригласил ее на большую студенческую вечеринку, Глория была настолько польщена, что не решилась отказаться. Они не знали удержу в тот вечер; она выпила четыре стакана пива, два рома и уйму кока-колы и была совершенно потрясена, проснувшись в одно прекрасное утро в его комнате.

Только на третьем месяце беременности она решилась открыться Дэвиду. Он был неприятно удивлен.

— Почему ты не принимала таблетки? Или хотя бы не сказала мне раньше?

И она смогла только произнести:

— Не знаю.

Дэвид был лучшим легкоатлетом в колледже, он должен был ехать на Олимпийские игры 1972 года. Глория не хотела испортить ему жизнь, не хотела, чтобы он пожертвовал своей карьерой из-за ее ошибки, ее небрежности. Поэтому она попросила его только об одном: признать ребенка своим и время от времени сообщать о себе. Если ребенок подрастет и захочет узнать, кто его отец, у него должна быть возможность встретиться с ним. Сперва Дэвид колебался, но его родители были так недовольны его безответственностью, что он вынужден был согласиться.

Глория училась на театральном факультете, но не смогла бы выйти на сцену даже под страхом смерти. Ей хотелось заниматься чем-то другим, но так или иначе связанным с театром: оформлением сцены, костюмами, постановкой света или даже стать гримером. После окончания колледжа и рождения Тарика она не смогла нигде в своем городе найти работу по специальности с нормальной оплатой: а к трем годам у Тарика началась астма и такая сильная аллергия, что его нельзя было даже выпускать на улицу.

В праздник 4 июля 1975 года, во время пикника, устроенного их церковной общиной, мать Глории Перл протянула было руку за салатницей и вдруг уронила ее на траву, сказав, что у нее кружится голова; она чувствовала, что задыхается. У нее была гипертония в запущенной форме. Умерла она еще до приезда „скорой". Отец Глории был просто потрясен случившимся; он не мог больше оставаться в опустевшем доме и спустя неделю решил уехать к родственникам в Алабаму. Глория не одобряла этого, но отец считал, что переезд пойдет ему на пользу. Во время поездки он уснул за рулем — машина перевернулась, и он погиб.

Вскоре Глория покинула Калифорнию — ей незачем было оставаться там Финикс она выбрала наугад — у нее не было там ни друзей, ни родных; но ей было все равно. По крайней мере там Тарик мог избавиться от астмы.

Глория продала родительский дом, передала часть денег церкви, остальные положила в банк и записалась на курсы косметологии. Она всегда стригла, причесывала и красила почти всех своих соседок. Для этого тоже требовался немалый художественный вкус.

Астма у Тарика почти прошла, помогли и уколы от аллергии, которые ему делали раз в неделю; но ему все равно нельзя было играть на траве, а его первая игрушка — пушистый кролик — похоже, была последней в этом роде.

Дэвид присылал деньги и пару раз приезжал посмотреть на малыша. Повредив себе колено, он не смог стать профессиональным спортсменом. Тогда он вернулся в колледж, получил степень и стал врачом. Он жил в Сиэтле и лечил таких же, как он сам, бывших спортсменов. По-прежнему Дэвид был холост; он много путешествовал и появлялся в Финиксе раз в два года; в пятилетнем возрасте Тарик почти не помнил отца.

В шесть лет ребенок захотел, чтобы у него был папа. К этому времени он уже знал несколько молитв, и Глория всегда говорила ему, что если он захочет что-то особенное — правда, это желание должно быть разумным, — нужно попросить об этом Бога; и если Бог решит, что Тарик это заслужил, он обязательно услышит его молитву. И Тарик каждый вечер молился, чтобы Бог послал ему папу. Когда Глория слышала это, сердце ее обливалось кровью.