1Q84. Тысяча невестьсот восемьдесят четыре. Книга 3. Октябрь-декабрь - Коваленин Дмитрий Викторович. Страница 41

Поэтому роль сыщика, похоже, Усикаве придется взять на себя. Все-таки здесь нужно смотреть во все глаза, и едва что-нибудь произойдет, принимать решения на ходу. С такой деликатной работой человеку со стороны не справиться.

Тэнго жил на последнем этаже старой железобетонной трехэтажки. У входа в подъезд висели почтовые ящики с фамилиями жильцов — ржавые, с облупившейся краской и не запертые. На одном белела табличка «Кавана». Парадная дверь не запиралась, и в подъезд мог зайти кто угодно.

В темном коридоре в нос бил букет запахов, скопившихся здесь за многие годы. Пахло вечно протекающей кровлей, выстиранными дешевым порошком простынями, прогорклым маслом для тэмпуры  [24], пожухлой пуан-сеттией, кошачьей мочой в бурьяне палисадника и прочими компонентами неповторимого духа этого здания. Если долго в нем жить — наверное, привыкаешь. Но даже так уютным его не назовешь.

Окна квартиры Тэнго смотрят на проезжую часть. На улице спокойно, хотя не безлюдно. Неподалеку школа, мимо то и дело проходят дети. По другой стороне дороги тянется плотный ряд двухэтажных домишек. Без двориков, без палисадников. Впереди по улице — трактир и лавка канцелярских товаров для школьников. Еще через пару кварталов — полицейская будка. Укрыться особенно негде. Но если наблюдать за квартирой с обочины, соседи наверняка заподозрят неладное. А при виде такого странного типа, как Усикава, насторожатся вдвойне. Не дай бог, примут за извращенца, поджидающего школьников по дороге домой, и вызовут полисмена из будки.

Для нормальной слежки нужно найти подходящее место. Чтобы наблюдать за объектом, не привлекая внимания, и время от времени пополнять запасы еды и питья. В идеале это квартира, из которой виден дом Тэнго. Установить у окна фотокамеру с телеобъективом и отслеживать, что творится в жизни Тэнго, кто к нему ходит и так далее. Конечно, в одиночку вести круглосуточное наблюдение невозможно, но часов по десять в день — без проблем. Вот только найти такое место, похоже, будет не просто.

Усикава искал, кропотливо исследуя окрестности. Обошел все, что мог, пока шевелились ноги — и пока оставалась хоть слабенькая надежда. Все-таки упрямства ему не занимать. И тем не менее, изучив за полдня всю округу, он отчаялся. Квартал Коэндзи застроен плотно, здания невысокие, ландшафт ровный и плоский, как стол. Точек наблюдения, с которых видно квартиру Тэнго, — раз-два и обчелся. Абсолютно негде пристроиться.

Когда в голову не приходило удачных мыслей, Усикава принимал чуть теплую ванну. А потому, вернувшись домой, он первым делом подогрел воду. И, погрузившись в пластмассовую ванну, стал слушать по радио концерт Сибелиуса для скрипки с оркестром. Не потому, что любил именно Сибелиуса или считал этот концерт идеальным для слушания в ванне после рабочего дня. Может, какие-нибудь финны и любят слушать Сибелиуса, сидя долгими полярными ночами у себя в саунах. Но он снимал жилье в квартале Кохината округа Бункё, и для совмещенного санузла его двухкомнатной квартирки скрипка Сибелиуса звучала несколько патетично и напряженно. Впрочем, Усикаву это ничуть не раздражало. Лишь бы играла музыка, какая — неважно. С равным удовольствием он бы слушал и концерт Рамо, и «Карнавал» Шумана. Просто сейчас по радио передавали концерт Сибелиуса для скрипки с оркестром. Вот и все.

Как обычно, одна половина сознания Усикавы отключилась и отдыхала, вторая — думала. Музыка Сибелиуса в исполнении Давида Ойстраха развлекала отдыхавшую половину. Легким ветерком влетала в распахнутую дверь на входе и уносилась прочь через распахнутую дверь на выходе. Наверное, не самый похвальный способ наслаждения музыкой. Возможно, узнай об этом Сибелиус, он бы нахмурил мохнатые брови, а на его толстой шее проступило бы несколько недовольных морщин. Но Сибелиус давно умер, да и Ойстрах уже покинул этот мир. Поэтому Усикава, никого не стесняясь, пропускал музыку из одного уха в другое, пока вторая, рабочая половина его сознания без устали рождала мысль за мыслью.

В такие минуты он любил размышлять, не фиксируясь на чем-то конкретном. Просто выпускал мысли на свободу, как собак в чисто поле, говоря им: «Бегите, куда вздумается, делайте, что хотите». Сам же погружался по горло в теплую воду и, блаженно жмурясь, слушал музыку. Его собаки бестолково носились по полю, скатывались по склонам холма, без устали гонялись друг за дружкой и охотились на белок. Когда же, перепачкавшись и извалявшись в траве, усталые зверюги возвращались к нему, Усикава трепал их за ушами и вновь цеплял на них ошейники. Как раз к окончанию музыкального произведения.

Концерт Сибелиуса закончился через полчаса, и диктор объявил, что дальше прозвучит «Симфониетта» Яначека. Это название Усикава уже где-то слышал. Попробовал вспомнить, где, но тут его сознание вдруг помутнело, и перед глазами поплыли какие-то желтые пятна. Наверное, в ванне пересидел. Махнув на все рукой, он выключил радио, вылез из ванны, обернул полотенцем бедра и, перейдя на кухню, достал из холодильника бутылку пива.

В этой квартире он обитал один. Когда-то у него были жена и две маленькие дочери. Они жили в доме, купленном в квартале Тюоринкан  [25], с небольшим садиком, где бегала их собака. У жены были правильные черты лица, а дочерей даже можно было назвать красавицами. Ничего от внешности отца девочки не унаследовали. Что, конечно, самого Усикаву только радовало.

Но внезапно, точно в театре, наступило затемнение, сцена пьесы сменилась — и он остался один. И теперь как-то даже не верится, что все это было — семья, свой дом в предместье, садик, собака. Может, это ложное воспоминание, которое его подкорка сочинила удобства ради? Да нет, конечно, все это было в реальности. Жена, делившая с ним постель, и две дочери, в которых по-прежнему течет его кровь. В его письменном столе хранится фото их вчетвером: все счастливо улыбаются. Даже попавшая в кадр собака.

Восстановить семью уже не удастся. Жена с детьми теперь живут в Нагое. У его дочерей новый папа — нормальной внешности, и девочки не сгорают от стыда, когда он приходит в школу на родительские собрания. С Усикавой они не виделись вот уже года четыре, но, похоже, особенно по нему не скучают. Ни разу даже письма не прислали. Да и самого Усикаву не очень-то тяготила невозможность повидать дочерей. Конечно, это не значило, что он ими не дорожит. Просто в первую очередь он вынужден обеспечивать свое выживание. А для этого необходимо захлопнуть ненужную душу — и переключиться на нужные мысли о деле.

А еще он знал, что в этих двух девочках течет его кровь, как бы далеко они от него ни жили. И даже если они забудут отца — его кровь по-прежнему будет в них. А уж она-то обладает долгой памятью. И когда-нибудь в будущем признаки головастого Фукускэ еще проявят себя. В неожиданное время и в неожиданном месте. И люди, вздохнув, снова вспомнят об Усикаве.

Возможно, он увидит это еще при жизни. А может, и нет. Все равно. Мысль о том, что такое вообще возможно, наполняла его душу удовлетворением. Не радостью мести, но ощущением причастности к созиданию этого мира.

Сев на диван и закинув короткие ноги на стол, Усикава потягивал пиво, как вдруг его осенило. Может, и не сработает, но попробовать стоит. Как же я сразу не догадался? Проще ведь не придумаешь. Не зря говорят: хочешь увидеть свет маяка — не стой у его подножия…

Наутро Усикава снова поехал в Коэндзи, заглянул там в первую попавшуюся риэлторскую контору и поинтересовался, не сдаются ли квартиры в доме, где проживает Тэнго. Эта контора указанным домом не занимается, ответили ему. А та, что занимается, расположена сразу напротив станции.

— Только вряд ли там найдется свободная квартира, — добавил агент. — Арендная плата умеренная, а место удобное, так что жильцы оттуда съезжают редко.

— На всякий случай проверю, — сказал Усикава.

И он отправился в контору напротив станции. Там его встретил агент лет двадцати пяти, с густыми черными волосами, закрепленными гелем в форме гнезда какой-то экзотической птицы. Белоснежная рубашка, новенький галстук. Похоже, еще не совсем освоился на этой работе. На щеках — следы от прыщей. Завидев Усикаву, парень слегка опешил, но тут же взял себя в руки и выдавил учтивую производственную улыбку.