1Q84. Тысяча невестьсот восемьдесят четыре. Книга 3. Октябрь-декабрь - Коваленин Дмитрий Викторович. Страница 62

В полдесятого Усикава решил работу закончить. Вывалил из консервной банки в кастрюлю куриный суп, разогрел на плитке и съел до последней капли вместе с парой французских булочек. Сжевал одно яблоко с кожурой. Сходил в туалет, справил нужду, почистил зубы. Вернулся в комнату, расстелил на полу спальник, влез туда в одном нижнем белье. И, задернув до самого горла молнию, стал похож на огромного толстого червяка.

Так закончился еще один день Усикавы. Никакого улова он не принес. Ну разве что убедил Усикаву в том, что Фукаэри действительно ушла с вещами и сюда уже не вернется. Куда ушла, он не знает. Куда-то. Лежа в спальнике, Усикава помотал головой. Это его уже не касается. Вскоре тело немного согрелось, сознание отключилось, и он провалился в глубокий сон. А маленький кристаллик льда уже разрастался заново в самых недрах его души.

На следующий день ничего примечательного не случилось. До субботы оставалось еще двое суток. За окном было тепло и безветренно — так же, как и вчера. Многие жильцы дома спали чуть ли не до обеда. Все утро Усикава просидел у подоконника, слушая на малой громкости радио — новости «Эн-эйч-кей», дорожную сводку, прогноз погоды и так далее.

Ближе к десяти прилетела большая ворона и уселась на безлюдном крыльце. Бдительно огляделась, несколько раз кивнула. Ее толстый огромный клюв так и ходил вверх-вниз, а иссиня-черные крылья блестели на солнце. Но тут, как всегда, прикатил почтальон на маленьком красном мотоцикле. Неохотно расправив крылья, ворона взлетела, отрывисто каркнула и куда-то исчезла. Почтальон распихал почту по ящикам и уехал, а крыльцо оккупировала стайка воробьев. Погалдев у подъезда, птахи быстро смекнули, что поживиться тут нечем, и улетели прочь. На их месте возник полосатый кот с антиблошиным ошейником. Видно, из соседнего дома — Усикава видел его впервые. Кот окропил жухлый газон, понюхал помеченное место. То ли чего-то не одобрив, то ли просто от скуки он недовольно подергал усами, задрал хвост кочергой и скрылся за ближайшим углом.

С утра до полудня из дома вышло лишь несколько человек. Судя по виду, все они отправлялись либо в гости, либо за покупками в ближайшие магазины. Каждого из них Усикава давно уже знал в лицо. Хотя о чем эти люди думают и чем живут, его совершенно не интересовало. И даже представлять не хотелось.

Жизни ваши наверняка имеют для вас некий смысл, рассуждал он. И это понятно. Только мне это все до лампочки. Для меня вы — лишь бумажные фигурки людей, мелькающие перед картонными декорациями. Лично мне нужно от вас лишь одно: чтобы вы не мешали мне работать. А потому оставайтесь-ка бумажными и дальше.

— Вот так-то, госпожа Большая Груша! — обращался он в камеру к выходящей из дома женщине средних лет с отвислым задом, похожим на грушу. — Вы сделаны из бумаги. На самом деле вас нет. Вы не знали? Хотя, конечно, для бумажного человечка у вас слишком толстая задница.

Но чем дольше он рассуждал в таком ключе, тем бессмысленней и незначительнее казались ему и сам окружающий пейзаж, и то, что на его фоне происходит. Так, может, никакого пейзажа и нет? Может, это мир бумажных человечков водит меня за нос? От подобных мыслей Усикаве стало неуютно. Видимо, он слишком долго просидел один в пустой квартире, продолжая идиотскую слежку. Тут у любого поедет крыша. Пожалуй, нужно стремиться все мысли проговаривать вслух.

— Доброе утро, господин Длинноухий! — поздоровался он в окошко видоискателя с высоким худым стариком, чьи уши торчали из-под седой шевелюры, точно рога. — На прогулку собрались? Дело хорошее, здоровье у нас одно. Вот и погода чудесная, счастливо вам погулять. С каким удовольствием я и сам бы сейчас распрямил руки-ноги да прогулялся, никуда не спеша. Увы! Я должен сидеть здесь, согнувшись в три погибели, и дни напролет стеречь крыльцо вашей убогой трехэтажки.

Длинноухий же — в кардигане и шерстяных брюках — вел на поводке белошерстого пса, точную копию хозяина. Судя по гордой осанке, старику было совершенно плевать на то, что держать собак в этом доме не разрешают. Когда он скрылся из виду, Усикаву охватило отчаяние. Что, если эта проклятая слежка не кончится ничем? Может, мой звериный нюх не стоит ломаного гроша, и я только зря потеряю еще кучу времени в пустой квартире? Может, в итоге я просто сойду с ума на дне этой ямы, и пробегающие мимо школьники будут останавливаться и гладить мою лысину, как голову святого Дзидзо?  [28]

Пообедал Усикава яблоком, крекерами и сыром. Проглотил одну рисовую лепешку с маринованной сливой. Затем немного поспал — сидя, привалившись спиной к стене. Спал недолго, без сновидений, а когда проснулся, долго не мог сообразить, где находится. Его память напоминала пустой кубический ящик. Внутри которого, если присмотреться, была не совсем пустота. Этот ящик представлял собой комнату — полутемную, холодную, без мебели. Усикава огляделся. Совершенно незнакомое место, на газете по правую руку темнело одинокое семечко от яблока. В голове Усикавы все смешалось. Что я делаю в таком странном месте? — спросил он себя.

Наконец он вспомнил, что сидит в квартире дома, где живет Тэнго, и ведет за ним тайную слежку. Ну да, вот же и «Минолта» с телескопическим объективом. Он вспомнил, как одинокий длинноухий старик выходил на прогулку с собакой. Воспоминания появлялись в пустом ящике одно за другим, точно птицы, что возвращаются в лес ближе к вечеру. И среди них отчетливо выделялись два самых главных:

1) Эрико Фукада отсюда уже исчезла.

2) Тэнго Кавана сюда еще не вернулся.

Сейчас квартира Тэнго на третьем этаже пуста. Шторы на окнах задернуты, внутри тишина и покой — лишь иногда урчит термостат в холодильнике. Усикава невольно представил себе эту квартиру. Воображать себе чье-то пустое жилище — в каком-то смысле все равно что думать о мире мертвых, подумал он. И почему-то вспомнил сборщика взносов «Эн-эйч-кей», так назойливо колотившего в дверь. Сколько потом Усикава ни размышлял, он так и не понял, как этот загадочный тип отсюда вышел. А может, он живет в этом доме? Или кто-нибудь из жильцов прикинулся сборщиком взносов «Эн-эйч-кей», решив попугать соседей? Но ради чего? Такие предположения, конечно, рождаются только из больной головы. Но какими еще гипотезами объяснить всю нелепость того, что произошло? На это фантазии Усикавы уже не хватало.

Тэнго Кавана появился на крыльце дома часа в четыре того же дня. В субботу, как раз перед заходом солнца. В поношенной куртке с поднятым воротником, темно-синей бейсбольной кепке и с дорожной сумкой на плече он деловито зашел в подъезд, не задерживаясь и не оглядываясь по сторонам. И хотя в голове Усикавы еще до конца не прояснилось, эту рослую, крепко сложенную фигуру он не заметить не мог.

— О! Кавана-сан? С возвращением! — бормотал Усикава, трижды щелкая затвором камеры. — Как здоровье отца? Устали, наверно, с дороги-то? Ну, отдыхайте. Дома оно всегда лучше. Даже в такой унылой развалюхе, как ваша. Ах, да! Вы знаете, пока вас не было, госпожа Фукада собрала вещички и куда-то уехала…

Всего этого бормотания Тэнго слышать, конечно, не мог. Усикава разговаривал сам с собой. Бросив взгляд на часы, он сделал пометку в блокноте: «Тэнго Кавана, вернулся домой из поездки в 15:56».

Как только Тэнго появился у входа в дом, где-то в сознании Усикавы вдруг распахнулась дверь — и он возвратился в реальность. Моментально, как воздух заполняет вакуум, его нервные окончания обострились, а тело налилось свежей силой. Он наконец-то встроился в этот объемно-предметный мир, точно важная запчасть, бодро щелкнув при установке. Пульс оживился, и адреналин, ворвавшись в кровь, растекся по всему телу. Отлично, давно бы так, сказал себе Усикава. Ибо вот ты какое, мое истинное «я», и вот каков мир вокруг.

Вновь на пороге Тэнго появился после семи. После захода солнца поднялся ветер, резко похолодало. На Тэнго была кожаная куртка поверх ветровки с капюшоном и линялые джинсы. Выйдя во двор, он остановился и огляделся. Но ничего особенного не заметил. Его взгляд скользнул по занавескам, за которыми прятался Усикава, и, не задерживаясь, переметнулся на что-то еще. Не то что Эрико Фукада, подумал Усикава. Та девчонка — особенная. Видит то, чего не видно другим. А вот ты, братец Тэнго, человек обычный; неважно, хорошо это или плохо. Тебе-то меня в жизни не разглядеть.