Планета призраков - Бушков Александр Александрович. Страница 37

У Шлимана, однако, нашелся не только критик, но и защитник, горячо отстаивавший подлинность «шлимановской» Трои, а также огромное значение для науки «клада Приама». Один маленький нюанс: этот защитник, пусть и с европейским именем, не был ни историком, ни археологом. Звали его Рудольф Вирхов - знаменитейший немецкий врач, физиолог, а также политик, депутат прусского и германского парламентов (ландтага и рейхстага). Большой был либерал и противник монархии, краснобай и говорун, кинувшийся на защиту «простого парня» Шлимана, столь отважно выступившего против «консерваторов» с учеными званиями… В общем, припуталась политика чистейшей воды.

Рудольф Вирхов

В Шлимане тем временем снова взыграл торгаш. Он принялся продавать клад Приама в точности так, как уличные разносчики торговали квасом и ношеными сапогами, ходили по дворам и орали благим матом:

- А вот кому товар самолучший, первосортный, сам бы носил, да деньги нужны!

Точно так же вел себя и Шлиман:

- А вот кому клад Приама! Товар надежный, сам копал, сам контрабандой вывозил! Не проходите мимо своего счастья!

Сначала он предложил все оптом Британскому музею за симпатичную сумму в пятьдесят тысяч фунтов стерлингов (примерно пять миллионов долларов по нынешнему курсу). Британцы в лице своих ученых мужей облизывались, конечно, на этакие редкости, но бюджетом заправляли не они, а парламент. Парламент наотрез отказался выделять этакую уймищу денег - то ли одними соображениями экономии руководствуясь, то ли, что вероятнее, к этому примешивались и сомнения: давно уже говорили в полный голос, что клад не то «сборный», не то вообще поддельный… Тем более что скандалы периодически возникали вновь и вновь. Директор одного из немецких музеев Конце как раз, поразмыслив, объявил публично, что чересчур доверял Шлиману и, по его глубокому разумению, «Троя» - никакая не Троя, а «клад Приама», если и подлинный, то римского происхождения, то есть лет на тысячу моложе, чем Шлиману думается…

Шлиман предложил клад России, снизив цену до сорока тысяч фунтов. Россия отказалась.

Предложил парижскому Лувру. Французы, поразмыслив, отказались. Собственно, никак нельзя сказать, что они «отказались» - они просто-напросто ни словечком не ответили на письмо.

Потом отказалась Греция. Потом - Италия, а следом - музеи в Мюнхене и Шверине…

Помыкавшись с кладом, Шлиман в конце концов понял, что никто его не купит. Что тут оставалось? Сделать широкий жест. И вот Шлиман торжественно объявляет: хотя он долгие годы жил за пределами Германии, был российским подданным, а сейчас американец по паспорту, любовь к фатерланду тем не менее пылает в его сердце неугасимым огнем. А потому он совершенно бесплатно передает сокровища Трои в дар Германской империи.

Это было то, что знала публика. За кулисами осталось то, о чем широкая общественность и не подозревала: Шлиман вновь отчаянно торговался с властями через посредство друга Вирхова. Правда, убедившись, что денег все равно не дадут, он решил урвать хотя бы почести. Потребовал, чтобы его сделали почетным гражданином Берлина.

Немцы в те времена этим почетным званием не разбрасывались. Почетными гражданами Берлина были персоны вроде канцлера Бисмарка и фельдмаршала Мольтке, а из ученых такого удостоился лишь по-настоящему великий Александр Гумбольдт…

Мало того, Шлиман настаивал, чтобы германский кайзер в обмен на дар наградил его орденом «Pour le Merite» - достаточно высоким знаком отличия, хотя и не самым высшим.

Вирхов пытался его урезонить, высказавшись насчет почетного гражданства так: «Мне кажется, что этот знак высокой признательности выглядел бы уместнее тогда, когда передача ваших сокровищ уже была бы осуществлена, а сами они стали бы доступны для обозрения широкой публике».

Ученый плохо представлял, с кем имеет дело - с прожженным дельцом, прошедшим школу контрабанды и калифорнийской «золотой лихорадки». В ответ Шлиман выдвинул новые требования: мол, он поторопился, заявив, что один может распоряжаться кладом. Поскольку его обожаемая супруга Софья самоотверженно помогала ему выкапывать клад, а потом вывозила его в тех самых корзинах с морковкой, она тоже имеет право голоса. А значит, ей тоже - звание почетной гражданки Берлина. И орден, орден не забудьте, а то шиш вам с маслом вместо клада…

Тяжко вздохнув, Вирхов отправился хлопотать (он, хотя и считался ярым республиканцем, поддерживал с кайзеровским двором вполне теплые отношения - политика-с…). А Шлиман тем временем наседал уже и на директора Берлинского музея Шене: мол, организуйте орден, и точка! А на будущее хорошо бы еще пару-тройку…

Вместо требуемого ордена Шлимана пытались представить к гораздо более скромному - ордену Короны, да и то второй степени. Но и с ним не выгорело. Звание почетного гражданина ему в конце концов присвоили (правда, о Софье и речь не шла). И вот - свершилось. Имя Шлимана было занесено в книгу почетных граждан Берлина под номером 40 - после Бисмарка, Мольтке и некоего совершенно забытого сегодня, а тогда, надо полагать, весьма много значившего герра Коххана…

Шлиман почил на лаврах. Если уж упомянуть мимоходом о его частной жизни, следует отметить, что он, собственно говоря, постоянно и увлеченно дурковал . Мультимиллионер. Пятьдесят костюмов, столько же пар обуви, двадцать шляп, тридцать тростей - но при этом супруга Софья обязана была записывать все свои расходы, даже самые мелкие, в особую книгу, которую миллионер в конце недели придирчиво проверял. Биографы (самые откровенные) с долей конфуза упоминают, что жену он «дрессировал, как собачку» - Софье, например, категорически запрещалось употреблять в разговоре такие «неточные» слова, как «возможно», «примерно», «почти». И подобных требований, запретов, жестких правил для супруги было установлено множество. Объявляясь в Париже, чтобы посмотреть, как там идут его дела, Шлиман останавливался в «Гранд-отеле», одном из самых лучших и престижных в Париже. Если Софья куда-то отправлялась без мужа, ей категорически предписывалось останавливаться исключительно в «эконом-классе», да вдобавок экономии ради не завтракать в отеле, а посещать какое-нибудь кафе подешевле по соседству. Сам Шлиман, впрочем, даже когда останавливался в роскошных отелях, тоже экономии ради тамошней кухней не пользовался - посылал повару свои собственные банки с тушенкой, чтобы тот соорудил что-нибудь попроще.