Планета призраков - Бушков Александр Александрович. Страница 38

Ну, а на древней Греции наш герой форменным образом подвинулся. Мало того, что он назвал собственную дочь Андромахой, а сына Агамемноном, это бы еще ничего. Но он требовал и от всей своей прислуги, от садовника и привратника до нянь, откликаться исключительно на древнегреческие имена, каковые им присваивал. Сохранилось его письмо Вирхову касательно найма новой служанки: «Фройляйн Меллиен, судя по данному Вами описанию ее внешности, способностей и талантов, нам бы вполне подошла, и мы готовы назначить ей жалованье в размере тысячи пятисот марок и взять на себя ее дорожные расходы. Единственное, на чем мы настаиваем, следующее:

1. Она обязуется оставаться у нас в течение двух лет, если только не пожелает выйти замуж - в этом случае она в любое время может уйти от нас.

2. Она все время, пока будет находиться у нас, станет носить другое имя; если ей не подойдет имя Гекуба, то она может быть Клитемнестрой, Лаодикой, Брисеидой, Навсикаей, Тиро, Гиппокастой или же зваться любым другим гомеровским именем, но только не Марией, поскольку мы все же живем в греческом мире».

Привратник (по жизни - Деметриос) должен был откликаться на Беллерофона, садовник, скрепя сердце, стал Приамом, а две молодых нянюшки превратились в Поликсену и Данаю. Поскольку Шлиману этого показалось мало, он принялся брать под покровительство детишек из бедных семей в своем родном Мекленбурге, которым выплачивал регулярное пособие. С одним-единственным условием: детишки должны были отныне получать новые имена, взятые из «Илиады» или «Одиссеи», и пользоваться отныне только ими, иначе пособия лишались раз и навсегда.

Следует отметить, что он помогал деньгами - и немалыми - не только родным (сестре, отцу, племяннику), не только старому учителю, бывшим однокашникам по начальной школе, но и совершенно посторонним людям. Вот только опять-таки в каждом случае непременно присутствовали «особые условия», которые облагодетельствованным следовало скрупулезно выполнять, чтобы не потерять пособия. Отец должен был «соблюдать в доме чистоту и порядок», племянник - не прикасаться к игральным картам, сестра - «откладывать на черный день», а все остальные - «не пить ни капли», «быть экономными во всем», «не иметь вредных привычек», «избавиться от дьявола, азартных игр и пьянства».

В свое время банкир Шредер, у которого Шлиман служил еще двадцатипятилетним, написал ему следующее: «Вы совершенно лишены знания о людях и мире, только и можете, что болтать без умолку, и слишком много обещать, вы вечно гоняетесь за какими-то призраками и ловите их в мире своих фантазий, а в действительности - никогда. Если вы считаете, что добились своей цели, то это не дает вам основания стать грубым и высокомерным по отношению к своим друзьям, которые думают о вашем же благе, к тем, кто проявляет к вам истинный интерес и способен высказать вам правду в глаза, причем для вашего же блага. Вместо того чтобы быть им за это благодарным, вы начинаете чваниться и грубить… Потрудитесь стать практичным человеком и выработать в себе приятные, скромные манеры общения и не забивайте себе голову замками на песке и т. д. и т. п., а принимайте мир и людей такими, какие они есть».

Строго говоря, Шлиман последовал одному-единственному совету из письма: стал суперпрактичным. Все остальное он пропустил мимо ушей, и те скверные привычки и наклонности, в которых его упрекали в двадцать пять лет, сохранились на всю оставшуюся жизнь…

Итак, Шлиман почивал на лаврах, писал книги - а для того чтобы они лучше расходились, покупал с потрохами газетных рецензентов, в чем сам признавался в письмах. Однако со временем слава открывателя гомеровской Трои должна была непременно потускнеть, а сам «великий археолог» - приесться падкой на свежие сенсации «общественности». Нужно было отколоть что-нибудь новенькое - столь же сенсационное…

И Шлиман отправляется на раскопки древних Микен, великого города, который у Гомера именовался «злообильным», города, где, если верить Гомеру, жили и были похоронены многие герои «Илиады». Для Шлимана, как легко догадаться, тут не было никакой проблемы: если Гомер писал, значит, так оно и есть…

У новых раскопок было одно весьма существенное отличие от прежних: если на турецкой территории Шлиман, собственно говоря, раскопал до сих пор не известный на м по названию древний городишко, то с Микенами обстояло совершенно иначе: в незапамятную пору на том месте стояли именно Микены, и отмахнуться от этого факта невозможно. Но вот все остальное проходило по прежнему шлимановскому сценарию: любую находку, чем бы она ни была на самом деле, наш герой «подверстывал» под гомеровские строки. Гомер пишет, что в Микенах правил великий царь Агамемнон? Значит, легко было догадаться, что любая мало-мальски подходящая могила, подвернувшаяся Шлиману, будет с превеликим шумом объявлена погребением Агамемнона…

На всякий случай, учитывая личность и репутацию Шлимана, греческое министерство культуры приставило к нему персонального инспектора, некоего Стаматакиса, кстати, археолога по профессии. Естественно, Шлиман с первых же дней его люто возненавидел: на кой черт ему рядом специалисты? Еще подловят на очередном ляпсусе…

Раскопки Микен

Теперь уже над Микенами звучало: «Эге-гей, привыкли руки к топорам!» Воспользовавшись тем, что инспектор не мог разорваться и приглядывать за всем сразу, Шлиман, чтобы поскорее добраться до «гомеровских царей», крушил и рушил все, что его работе мешало. Мимоходом снес стену древнеримских времен - чтобы не мешала. Верная супруга Софья, словно классическая гомеровская фурия, накинулась на беднягу Стаматакиса, когда тот попытался протестовать. Беседа происходила в лучших базарных традициях: Софья, не жалея голосовых связок, объясняла инспектору, что стена мешала . Мешала, понятно вам? По буквам сказать? Какая разница, что она древнеримская? Мой гениальный муж гомеровских царей ищет, а не каких-то древних римлян, так что все остальное - хлам!

Деликатный Стаматакис со скандальной бабой не спорил, он отправлял в Афины панические донесения: «Вы должны знать, что он рушит все, что принадлежит Риму и Греции, чтобы очистить эллинские стены. Если мы находим римские или греческие вазы, он смотрит на них с отвращением, а черепки просто выбрасывает… Он обращается со мной так, словно я варвар…»