Михаил Ходорковский. Узник тишины: История про то, как человеку в России стать свободным и что ему з - Панюшкин Валерий Валерьевич. Страница 43

— Нет. По «Апатиту» никаких налоговых претензий нет.

Там налоги все платили исправно. По «Апатиту» три обвинения. Первое, что они мошеннически завладели акциями. Второе, что они потом организовали продажу «Апатита» и разницу между покупной и продажной ценой присвоили, как бы украли. Третье обвинение, что, когда было решение суда расторгнуть договор и вернуть акции государству, Лебедев и Ходорковский злостно уклонились от исполнения решения суда. Я не говорю уже, что никакого отношения все эти обвинения не имеют к Ходорковскому лично и не доказано, что он был причастен или хотя бы осведомлен о том, что ему вменяют в вину. Я хочу коротенько сказать о злостном уклонении от исполнения решений суда. Возьмите любой учебник или любой уголовный кодекс, и вы поймете, что такое злостное уклонение от исполнения решений суда. Если суд вынес решение, этого недостаточно. После вынесения решения должно быть возбуждено так называемое исполнительное производство, то есть, выписан исполнительный лист, исполнительный лист должен поступить судебному приставу, судебный пристав на основании исполнительного листа должен вынести предписание конкретному менеджеру в МЕНАТЕПе как минимум дважды, иначе не получится злостного уклонения, а менеджер дважды должен отказаться исполнить решение суда. В данном случае решение суда было, но никакого исполнительного производства не возбуждалось, никаких предписаний никакой пристав не писал, никому эти предписания не посылал. Более того, стороны достигли мирового соглашения. МЕНАТЕП доплатил за акции «Апатита». Мировое соглашение было утверждено судом! И когда Ходорковскому и Лебедеву предъявили обвинение по «Апатиту» действовало еще официальное, утвержденное судом, вступившее в законную силу мировое соглашение. Но их обвиняли в том, что они не подчинились решению суда. Не подчинилась по существу в тот момент решению суда прокуратура. Потом уже, спохватившись, прокурорские работники подали протест на решение суда, признающее мировое соглашение по «Апатиту», и решение суда было отменено постфактум. То есть, прокуратура сначала предъявила обвинение, посадила людей, раструбила, что они виноваты, а потом только добилась отмены судебного решения.

Вот ведь какие вещи там творились.

— Забавная вещь, — говорю. — То в чем обвиняет Ходорковского и Лебедева суд, не совпадает с тем, в чем обвиняет Ходорковского и Лебедева телевидение.

— Конечно, — Падва безнадежно машет рукой. — Неправду всю и пишут, и говорят. Потому что если сказать правду, всем станет ясно, что Ходорковский невиновен.

Вы понимаете, если рассказать правду про так называемое злостное уклонение от исполнения решений суда, если рассказать, что никакого предписания не было, уклоняться было не от чего, и наоборот, было мировое соглашение, утвержденное судом, люди скажут: так за что же их судят? Видите ли, я, с одной стороны, рад, что вы пришли и напишете книгу, а с другой стороны, огорчен. Дело в том, что книг не читают. Ну десять тысяч прочтут ее, ну сто тысяч. А телевидение видят десятки миллионов. И вы своей книгой не можете изменить общественное мнение, которому телевизор месяцами трубил о виновности Ходорковского и Лебедева. Вы своей книгой не сможете убедить людей, что и в эпизоде с Институтом удобрений Ходорковский тоже невиновен. Там закон устанавливал максимальную цену акций. Заплатили максимально. Когда прокурор говорит, что Ходорковский и Лебедев мало заплатили за эти акции, они и не спорят. Мало заплатили, но больше нельзя было по закону. Вот показали бы все это по телевизору. Показали бы, на какие доказательства ссылается обвинение. Показали бы документ за подписью Лебедева, в котором нет подписи Лебедева.

Генрих Павлович Падва, пожилой человек, известный адвокат, долго молчит и после паузы продолжает: — Иногда удавиться хочется, иногда хочется подать заявление, что я больше не буду работать адвокатом, иногда хочется написать открытое письмо, выступить, рассказать. Но вы понимаете, в чем ужас. Меня умоляла одна телевизионная компания рассказать о деле Ходорковского. Я был в это время на обследовании в Израиле. Они приехали в Израиль брать у меня интервью.

Записали интервью, сказали спасибо. Потом я увидел себя в эфире. Полная противоположность тому, что я говорил. Они приклеили ко лжи и пропаганде мою вырванную из контекста фразу: «Да, это совершенно правильно». Получилось, что я подтверждаю ложь.

Когда я выходил из зала суда на улицу, на меня смотрели десятки телекамер. Черта-дьявола кого там только не было: и первый канал, и второй канал, и я дал тысячи комментариев, но хорошо, если один-два из них все-таки попали в эфир, обрезанные до неузнаваемости и вырванные из контекста.

— Выходит, — говорю, — Ходорковский и Лебедев сидят по ложному обвинению?

— Да, — говорит Падва уверенно.

— А можно, — спрашиваю, — исправить эту ложь?

— Можно. Городской суд может взять и отменить приговор. Городскому суду, поверьте мне, все будет ясно.

Судье Колесниковой тоже все было ясно, она толковая судья.

— Но ведь не отменят?

— Когда-нибудь отменят. Когда власть сменится, дело Ходорковского пересмотрят, а аналогичные дела простых людей пересмотреть забудут. Когда власть сменится, суд будет таким же, как и сейчас. Судьи по звонку из Кремля отменят приговор точно так же, как по звонку из Кремля вынесли его. Нельзя даже мечтать, что приговор будет когда-нибудь справедливым и не продиктованным властью. Мы очень несвободные люди. Однажды я защищал предпринимателя Быкова и был потрясен. Он ведь не Спиноза и даже не бог весть какой интеллигентный человек, но одаренный. Он сидел в клетке, суд пошел на совещание, и Быков сказал прокурору: «Я здесь в этой клетке более свободный человек, чем вы там в своем мундире».

— Мы что же, — спрашиваю, — никогда не доживем до справедливого и независимого суда?

— О-хо-хо! Не доживем. Не в нашей жизни. Помните, была такая депутат Галина Старовойтова? И вот по одному из дел, которые я вел, она написала депутатский запрос. Это было такое время, когда депутаты Верховного Совета были на пике славы и власти. Я пошел выступать. Обвинение и суд смотрели на меня с подобострастием, как на представителя депутата Старовойтовой. Мы выиграли дело. Но мне было противно.

Так вот, если бы из Кремля позвонили верховному судье, и тот бы отпустил Ходорковского, я был бы рад, потому что Ходорковский невиновен, но мне было бы противно. Мне бы хотелось, чтобы верховный судья установил справедливость сам, из любви к справедливости, а не потому что ему велели из Кремля установить справедливость так или эдак. Я хотел бы, чтобы верховный судья сам испытывал потребность в справедливости, и эта потребность была бы сильнее, чем страх перед властью. — Генрих Падва надолго задумывается. — Это прекраснодушные мечты. Этого не будет никогда.

Генрих Павлович Падва, когда говорит это, похож на тихого короля Лира — пожилой человек, оплакивающий рухнувшие иллюзии. Многие люди, с которыми я разговаривал, именно Генриха Павловича Падву винят в том, что процесс Ходорковского проигран. Говорят, будто это Падва посоветовал Ходорковскому не превращать процесс в политическую демонстрацию.

Говорят, будто это Падва виноват в том, что вокруг процесса не разразился политический скандал. Говорят, будто Падва был посредником в тайных переговорах между Ходорковским и властью, в результате каковых переговоров власть получила все, что хотела, а Ходорковский не получил ничего.

Я не знаю. Мне предстоит только увидеть, как в Московском городском суде, во время рассмотрения кассационной жалобы адвокат Ходорковского Юрий Шмидт заявит отвод судьям, а адвокат Генрих Падва не поддержит своего коллегу, словно бы заранее смирившись.