Ave Caesar! Дело о римской монете - Крупенин Артур Борисович. Страница 23

По-настоящему слабым местом Валеевой была только ее память – точнее, почти полная неспособность что-либо надолго запоминать, что, безусловно, было бы смертью для ученого-историка, но оказалось простительным для руководителя. Валеева вечно путалась в датах и именах, но приноровилась бороться и с этим недостатком, тщательно записывая все дела в ежедневник и разведя целую кипу стикеров на рабочем столе. А еще она слыла непревзойденной мастерицей очковтирательства, что тоже давало ей приличный гандикап в извечном состязании между кафедрами.

Таким образом, заведующая, как Ахиллес, была защищена от любой напасти. Ну, или почти от любой, ибо у нее тоже была своя фатальная слабость. Граф Соллогуб в своих водевилях некогда изящно именовал этот недуг «бедой от нежного сердца». Да, Валеева была на редкость любвеобильна. Несмотря на тщательную конспирацию, коллеги периодически прознавали об интрижках заведующей с молоденькими аспирантами, преподавателями, лаборантами и, как поговаривали, даже со студентами. И пусть особыми женскими статями Лариса Васильевна никогда не отличалась, мало кто осмеливался ей отказать, прекрасно понимая, что начальственный гнев может запросто лишить любых перспектив служебного роста и, наоборот, милость заведующей способна придать карьере или учебе правильное ускорение. Собственно, за это Валеева и получила прозвище Мессалина – так звали распутную жену римского императора Клавдия, силой власти или хитростью склонявшую к близости любого понравившегося ей мужчину. Мессалина была не просто распутницей. Она была потаскухой с выдумкой и огоньком. Кто не слыхал про известную автогонку «Ле-Манс», в ходе которой гонщики двадцать четыре часа кряду накручивают круги по стадиону, выясняя, кто больше успеет проехать. А между тем, идея подобных соревнований принадлежит именно Мессалине. Это она предложила путем публичных состязаний выяснить, у кого в течение суток случится больше мужчин. Она самолично сразилась с самой известной куртизанкой Рима в финальном поединке, одержав убедительную победу, причем с приличным отрывом.

Все на кафедре знали, что первым Валееву Мессалиной давным-давно обозвал меткий на слово Буре. Знала об этом и сама заведующая. Стоило ли удивляться, что эти двое, мягко говоря, не испытывали взаимной любви.

12. Греческий досуг

Борис Михайлович Буре принадлежал к тому счастливому поколению ученых, которые не ведали, что такое грант и какой ценой его добывают. Он всю жизнь занимался чистой наукой, не особо задумываясь об окладах, должностях и загранкомандировках. Буре был доктором исторических наук и имел кандидатскую степень по филологии. Он превосходно владел латынью и греческим и был одним из наивысших авторитетов в области античной истории. В свое время профессор вошел в состав авторского коллектива, выпустившего трехтомную «Историю Древнего мира», ставшую культовым учебником, настоящей библией антиковеда.

Борис Михайлович был просто помешан на старинных книгах и любил повторять, что если вы не прочитали всего, что было написано в древности, то нет ровным счетом никаких оснований браться за современную литературу. В своей одержимости античностью Буре доходил до смешного. Подобно Генриху Шлиману, провозгласившему: «Я не могу жить нигде, кроме как на классической земле!» и переехавшему по этому поводу в Грецию, Буре устроил себе кусочек античности на дому. Он отвел по специальному закутку в городской квартире и на даче для устройства чего-то похожего на ларарий – домашнего святилища, где были собраны изображения нескольких сотен греческих и римских богов.

Небожители и герои мифов постоянно крутились у него на языке. Сон он называл «объятиями Морфея», спиртное – «дарами Вакха». Эрекция в его лексиконе была «телеграммой от Приапа», а связанные с циклом женские капризы – «приветом от Луцины». В духе того же Шлимана, который в память о Гомере нарек своих детей Андромахой и Агамемноном, дочерей Бориса Михайловича звали Таис и Ника. Да и свою супругу Александру Петровну профессор иначе как Ге?рой за глаза не называл.

Студенты и коллеги были поголовно влюблены в чудаковатого преподавателя за его невероятную эрудированность и какой-то нездешний, почти дореволюционный шарм. Единственным человеком, невзлюбившим Бориса Михайловича, оказалась заведующая кафедрой. Мало того что Буре значительно превосходил ее числом научных степеней и званий, он еще и состоял почетным членом редакционно-издательского совета известного международного журнала по классической античности. А главное, только Буре отваживался открыто возражать Валеевой на ученых заседаниях. Естественно, она спала и видела, как отправит пожилого преподавателя на заслуженный отдых. Особенно ее раздражала дружба Буре и Стольцева. Ну что может быть у них общего? А меж тем этих двоих непреодолимо тянуло друг к другу. Глеб видел в профессоре старшего товарища и наставника. А Буре, казалось, подзаряжал свои уже изрядно подсевшие батареи от брызжущего энергией молодого коллеги.

Они с Глебом вели оживленную электронную переписку с рабочих компьютеров, как водится, по-древнегречески. Поскольку больше ни у кого этот шрифт не поддерживался, да и читать на языке Софокла кроме них на кафедре толком никто не умел, можно было без опаски судачить, в том числе и насчет руководителей.

В один прекрасный день болезненно подозрительная Валеева договорилась с местным айтишником и с его помощью перехватила несколько посланий из их переписки. Вооружившись словарем, Валеева не без труда прочитала пару коротких писем. К ее разочарованию, они оказались сплошным академическим трепом с парой шуток в адрес коллег и университетского руководства. По счастливой случайности Мессалина в переписке ни разу не упоминалась, так что на компромат результат всей этой не особо законной операции никак не тянул. Тем не менее Валеева затаилась и только ждала удобного момента, чтобы избавиться от профессора. Борис Михайлович все понимал и старался не высовываться. Когда настанет время, он уйдет по собственному желанию. Сам.

Природа которую неделю подряд брала реванш за необычайно сухое и жаркое лето. Стольцев под зонтом шел по забросанной листьями аллее. Он где-то читал о том, что даяки с острова Борнео о сильном ливне говорят: «О, это настоящий мужчина!» Любопытно, что бы они сказали о таком вот мелком, моросящем дождике? Заклеймили бы распутной женщиной? Жалко, не у кого спросить – ни одного знакомого даяка.

О, как же он любил дождь в юные годы! Сколько часов, промокнув до нитки, бродил по осенним московским улицам. И насколько он стал ненавидеть непогоду теперь. Стареешь, брат, стареешь. На ум пришла гениальная фраза Ильфа и Петрова про то, что Корейко пребывал «в последнем приступе молодости – ему было тридцать восемь лет». А тут Глебу и самому тридцать семь, и «последний приступ» уже не за горами. Хотя, с другой стороны, как сказано у Маркеса: «Мужчина начинает стареть, только когда перестает влюбляться». А с этим как раз все в порядке.

Размышляя и шлепая по лужам, Глеб добрался до нового, недавно отстроенного учебного корпуса. Проворно взбежал по лестницам и как обычно вошел в аудиторию одновременно со звонком.

Сегодня Стольцеву предстояло рассказывать студентам о влиянии нравов и обычаев Греции на Древний Рим. Глеб прекрасно владел материалом, он в свое время посвятил одну из своих публикаций теме взаимопроникновения античных культур.

Звонко продекламировав и проворно начертав на доске в качестве эпиграфа знаменитую строку Горация: Graecia capta ferum victorem cepit – «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила», – Стольцев приступил к изложению темы. Поймав кураж, он принялся заливаться соловьем. Студенты слушали, открыв рот. Даже непоседливая Беляк со своей подругой ни на секунду не отрывались от тетрадок, пытаясь поспеть за стремительной мыслью преподавателя.

«Так-то лучше», – улыбнулся про себя Глеб.