Ванго. Между небом и землей - де Фомбель Тимоте. Страница 18

Эккенер поморщился.

— Я бы предпочел итальянское подданство. С ним все было бы проще. Ибо властитель Италии Муссолини уже заигрывал с Гитлером.

— А у меня никогда его и не было, — сказал Ванго.

По лицу капитана пробежала грустная усмешка. Он вспомнил историю Ванго, мальчика без прошлого, без национальности, выброшенного морем на маленький островок.

— Да, я и забыл, что ты у нас Иона, извергнутый китом на сицилийский берег…

Так Эккенер некогда окрестил Ванго согласно библейской притче о смиренном пророке, угодившем в чрево кита, а затем выброшенном на сушу. До того как влюбиться в цеппелины, Эккенер часто ходил под парусом. Он знал, что Ионой называли любого моряка, приносившего несчастье своему кораблю. Эккенер насмехался над любыми суевериями, потому и дал это прозвище Ванго.

Но тут новая мрачная мысль стерла усмешку с лица капитана.

— Я хотел бы… я очень хотел бы тебе помочь.

Он резко встал и отвернулся, стыдясь признаться в своем бессилии.

— Но вот… такие дела. Прощай.

Ванго недоверчиво покачал головой. Он не узнавал своего командира.

— Я понимаю, доктор Эккенер. Завтра же утром я уйду Очень сожалею, что потревожил вас. Можно, я только переночую здесь, если вы…

— Нет!

Это был категорический отказ.

— Нет, Ванго, ты не можешь здесь ночевать. Через несколько часов прибудет экипаж. На рассвете мы летим в Южную Америку. Ты должен уйти немедленно.

Ванго смотрел на Хуго Эккенера. А командир не в силах был выдержать его взгляд.

— Немедленно! — повторил Эккенер.

— Я понимаю… да, понимаю. Немедленно… Я ухожу.

И Ванго шагнул к двери.

— У тебя с собой есть вещи?

— Нет.

Он был измучен до предела. Распахнув дверь каюты, он пошел по коридору пошатываясь, то и дело задевая стену плечом.

— Прощай, Иона! — крикнул ему Эккенер.

— Прощайте, — еле слышно ответил Ванго, медленно проходя через мирно дремлющую столовую.

Именно здесь, в этой кают-компании, застеленной красным паласом, он прослужил целый год, целый 1929 год.

Он подавал пассажирам изысканные блюда над египетскими пирамидами, над мавританской пустыней, над бразильской сельвой, над задымленным Нью-Йорком, над уральскими горами или над экватором. А пассажиры иногда вставали из-за стола, еще не отложив салфетку, в тот момент, когда прямо под ними по сибирской тундре мчалось стадо оленей или когда дикие гуси преследовали в небе их дирижабль — эту диковинную серебристую птицу.

Ванго знал, что 1929 год — год его четырнадцатилетия — еще не раскрыл все свои тайны. Именно здесь, в полумраке гигантского дирижабля, таился один из ключей к великим переменам в его жизни.

Вот почему, покидая Париж и тело убитого отца Жана, он первым делом решил добраться именно сюда.

Ванго спустился по трапу «Графа Цеппелина». Охранники всегда сторожили вход в ангар. Но его они не увидели. Ванго умел скрываться от них. Он направился к мастерским.

А Хуго Эккенер сидел в штурманской каюте, положив сжатые кулаки на кожаную обшивку пульта управления и дрожа от гнева. Ему пришлось отказать в гостеприимстве двадцатилетнему юноше, которого он любил, как сына.

Ибо он поддался страху.

За месяц до этого, в июне, Рудольф Дильс, молодой, цветущий руководитель гестапо, пригласил Хуго Эккенера на обед. Вначале разговор шел о самых незначительных вещах.

— Я беспредельно восхищаюсь вами, доктор Эккенер.

Эккенер молча ел суп, спрашивая себя, что нужно от него этому молодчику с дуэльным шрамом на щеке и безупречно гладкими, зачесанными назад волосами. За десертом шеф политической полиции, смахнув со скатерти крошки, положил перед капитаном толстую папку. На ней крупными буквами было написано: ЭККЕНЕР.

Пролистав сотни страниц досье, капитан Эккенер сказал:

— О, это больше, чем восхищение мной, друг мой, это уже любовь!

Досье наводило ужас. В гестапо знали всё. Всё, что касалось самого Хуго Эккенера и фирмы «Цеппелин». Там были зафиксированы его поездки, контакты, телефонные звонки, от важных до самых невинных. Это было грозное средство давления.

На другой день после этой встречи командиру пришлось намалевать на цеппелине свастику.

Через два месяца, в один из дней, когда стояла страшная жара, Эккенера вызвали к рейхсканцлеру Гитлеру в Берхтесгаден, его резиденцию в горах.

В последующие ночи Хуго Эккенеру то и дело виделся в кошмарных снах этот человечек, который сидел за письменным столом, поглаживая носком ботинка черного пса. Хуго помнил, как министр авиации Геринг, ненавидевший Эккенера и его цеппелин, провожал капитана к дверям этого маленького, утонувшего в цветах шале высоко над долиной; он тогда впервые в жизни почувствовал, как у него дрожат руки.

С того самого дня в глубине души Хуго Эккенера, за вызывающими манерами и скверным характером, поселился маленький, но цепкий зверек, имя которому было страх.

Что-то сломалось в нем. И чувство собственного достоинства сильно поблекло.

Хуго Эккенер резко поднялся.

Он знал: стоит ему выпрямиться, и он сможет раздавить эту незваную маленькую гадину.

Прошло несколько минут, и Ванго, шагавший по травяному взлетному полю цеппелина, услышал, как его окликнули.

Он обернулся.

К нему подбегал запыхавшийся Эккенер.

— Я вспомнил: однажды в наш цеппелин пробрался какой-то нелегал. Такое иногда бывает во время перелетов. Дирижабль взлетает, и с этим человеком ничего уже нельзя поделать. Не выбрасывать же его за борт.

Ванго молча ждал продолжения.

— Вот и все, — закончил Эккенер, шумно переводя дух. — Я просто хотел тебе это рассказать. А теперь пойду-ка я домой и посплю, жена меня заждалась.

Эккенер поднял ворот пальто и пошел прочь. Ванго так и не тронулся с места. Отойдя на несколько шагов, Эккенер обернулся.

— Еще одно, Иона: я тебя сегодня вечером не видел. Я не видел тебя уже пять лет. Даже едва помню. Ясно?

Ванго кивнул.

Эккенер удалился в темноту. Теперь он высоко держал голову. По его седым волосам пробегали блики от прожекторов ангара.

К трем часам ночи, когда до рассвета было еще далеко, цеппелин уже начал походить на гудящий улей.

Вокруг аппарата суетились техники. Постепенно собирался экипаж — пилоты, офицеры, механики, все в черных кожаных пальто, сосредоточенные на предстоящем полете.

Несмотря на то что полеты регулярно проходили уже много лет подряд, никто из этих людей так и не привык относиться к ним буднично и спокойно: всем казалось, что они участвуют в каком-то невероятном приключении. И они готовились к встрече с цеппелином, точно к свиданию. Каждый благоухал хорошим одеколоном и дорогим мылом. Волосы под фуражками были тщательно набриолинены, а ботинки начищены до зеркального блеска.

Им подавали кофе в одном из цехов, самом дальнем, чтобы избежать контакта с горючим газом, накачанным в цеппелин. Но, даже получив кофе, люди не могли удержаться, чтобы не подойти к ангару; стоя с горячим стаканчиком в руке, они пожирали глазами спящего гиганта, которого им предстояло разбудить. И невольно улыбались, разглядывая его и с гордостью думая о том, что принадлежат вот к этой небольшой когорте, которая за какие-нибудь десять лет совершила невообразимое — создала воздушный корабль, способный за три дня и две ночи перелета связать Европу с Бразилией или любой другой страной мира в условиях роскошного, беззаботного существования на борту.

Тем не менее один член экипажа в эту ночь не, мог разделить общую радость.

Этого толстяка звали Отто Манц. Он был поваром дирижабля.

Сейчас он сидел на нижней ступеньке трапа, ведущего в цеппелин. Перед ним выстроилась в ожидании приказов целая армия носильщиков с ящиками и мешками.

— Можете ждать сколько угодно! У «Графа Цеппелина» больше нет повара.

— Как это — нет повара? — спросил один из них, державший в обнимку сразу три ящика с морковью и капустой.