Ванго. Между небом и землей - де Фомбель Тимоте. Страница 48

Булар рухнул в кресло и ударом кулака расплющил свою шляпу.

— …я слегка переутомился, — договорил он. — Я вовсе не хотел…

И комиссар взглянул на девушку. На ее ресницах дрожали радужные слезы: Этель и в самом деле плакала.

— Если бы на свете было тридцать шесть Буларов, я бы тут же выбросилась из окна, — проговорила она, громко всхлипывая.

И они оба замолчали.

Булар выдвинул ящик стола и извлек оттуда большой, идеально белый хлопчатобумажный платок. У него всегда имелся запас таких платков — матушка комиссара заботливо гладила их по воскресеньям, — для тех, кто лил слезы в его кабинете.

Сколько же их пролилось в этой комнате за сорок лет его службы! Да, работа Булара зиждилась на горестях других людей.

Иногда ему казалось, что вся его жизнь проходит в плаванье по этому безбрежному морю слез. Но самое ужасное заключалось в том, что без этих драм, этих скорбей, этих загубленных судеб существование Булара утратило бы смысл и ему осталось бы только одно — в одиночестве плавать всухую на паркете.

Этель взяла у него платок.

В этот миг послышалось что-то вроде взрыва, и дверь Булара с треском распахнулась от мощного пинка.

23

Смерть крысам

В кабинет влетел лейтенант Авиньон.

Увидев Этель, он попытался принять достойный вид. И обратился к Булару:

— Комиссар… Комиссар, он там, внизу…

— Кто «он»?

— Этот… Ну, этот… дератизатор.

Этель встрепенулась.

Булар прищурился, стараясь расшифровать это загадочное слово.

— Дератизатор?

— Тот самый… Которого вы ждете…

Авиньон пристально смотрел на комиссара. Когда же он наконец поймет, о ком речь?

— Ну, тот, кого вы ждете… Человек, которого вы просили…

— О Господи! — вскричал Булар, вскочив на ноги. — Бегу!

И он поспешил к двери. Этель не могла прийти в себя от изумления. Значит, загадочный дератизатор произвел впечатление не только на нее?

— Дело срочное. Простите, мадемуазель. До свидания.

Он знаком велел Авиньону проводить Этель. А сам исчез.

Выйдя на улицу, Этель прошла по набережным до Нового моста и остановилась на самой его середине, у фонарного столба. На другом берегу возвышалось здание универмага «Самаритен». Этель перебралась через балюстраду на узенький бортик, нависавший над Сеной.

Здесь она и присела.

Этель грустно смотрела на воду, струившуюся у ее ног. Вдали, возле моста Искусств, купались люди.

— Ну, рассказывай! — потребовала ожидавшая ее Кротиха.

— Да нечего рассказывать.

А на набережной Орфевр дератизатора провели в подвальную каморку, освещенную лишь скудным светом, падающим из отдушины.

Вошел Булар и закрыл за собой дверь.

Они посмотрели друг на друга.

— Спасибо, что приехали, падре Зефиро.

— Я это сделал не ради вас.

— Знаю.

— Где он?

— В конце коридора. Идите за мной.

— Погодите. Я хочу сразу все прояснить. Кто-нибудь, хоть один человек кроме вас, знает мое имя?

— Огюстен Авиньон. Я ему доверяю.

— Ну вот, один человек уже лишний.

Булар взглянул на чемоданчик с надписью «Смерть крысам» и пробормотал:

— Надеюсь, вы не собираетесь его устранить, моего Авиньона?

— Нет. Но мне больше не нужны свидетели. Никто. Здесь я для всех — только дератизатор.

— Ладно.

— Помещение, где мы будем стоять, затемнено?

— Да.

— Виктор Волк не должен знать, что я жив.

— Подозреваемого слепит луч прожектора. Никакого риска. Вся ответственность на мне.

— Нет. На мне. В моих руках жизнь десятков людей. Если меня увидят, монастырю конец.

— Вас не увидят.

— Я просто скажу: это Виктор. Затем я поставлю крест под моим свидетельством и уйду, как пришел.

— Каким образом?

— Через дверь, господин комиссар. Надеюсь, дератизаторы не часто вылетают в окно?

— Да, вы правы.

— Я хочу, чтобы все прошло безупречно. Пожалуйста, распорядитесь внести плату за дератизацию в контору «Смерть крысам» фирмы «Оруз», на Рыночной улице. На всякий случай. Наши противники знают всё, видят всё, проверяют все документы.

— Хорошо.

Зефиро схватил Булара за отворот пиджака и добавил внушительным тоном:

— Слушайте внимательно, комиссар. Монах Зефиро никогда здесь не был, понятно? Не был и не мог быть, поскольку он давно умер и погребен на берегу океана, под зелеными дубами аббатства Ла Бланш. Для большего правдоподобия этой кончины в моей могиле лежит скелет, купленный в Музее человека. Я никогда не полагаюсь на случай.

— Ясно, — ответил Булар, который только теперь начал осознавать всю серьезность положения.

Прежде он и вообразить не мог, как это сложно — быть мертвым.

Падре открыл свой чемоданчик и начал сыпать вдоль стен какой-то зловонный порошок.

— Что вы делаете?

— Травлю крыс, господин комиссар. Неужели вы ничего не поняли?

— Ах, да… ну конечно… извините.

Зефиро собрал и закрыл чемоданчик.

— Ну, пошли. Только сначала убедитесь, что в коридоре никого нет. Потом проверьте кабину, где мы будем находиться. И тогда уже приходите за мной.

Зефиро ненадолго остался один. Он тяжело дышал, вспоминая о последней встрече с Виктором Волком. Ему удавалось обманывать его на протяжении полугода. Но каждый раз, сидя в тесной клетке исповедальни, в Доломитовых Альпах или в Бретани, и ожидая своего страшного кающегося грешника, он был готов к тому, что в его сердце через решетку внезапно вонзится стрела. Каждую секунду он рисковал жизнью.

Он был уверен, что ему никогда больше не придется проделывать подобный эксперимент и что единственные жала, которые теперь ему грозят, это жала его солнечных пчел на Аркуде.

— Идемте, путь свободен, — сказал Булар, распахнув дверь.

Зефиро взял свой чемоданчик и пошел за комиссаром. Подойдя к стеклу, он сразу увидел человека, привязанного к креслу, и почувствовал, как по его спине пробежал ледяной холод.

Он ожидал увидеть всего лишь приманку, какого-нибудь субъекта, выдающего себя за Виктора, чтобы завлечь его в ловушку.

Но это был Виктор. Он, и никто иной.

Виктор Волк решил сам послужить приманкой.

В непроницаемой тьме Огюст Булар не мог угадать реакцию падре.

— Это он? — прошептал комиссар.

Виктор, привязанный к креслу, по-прежнему зловеще улыбался.

— Это он, — ответил Зефиро.

Семь-восемь секунд они стояли не двигаясь. Как же Зефиро сожалел потом об этих секундах! Если бы он сразу отвернулся и вышел, все сложилось бы иначе.

Не успели монах и комиссар шевельнуться, как Виктор Волк напрягся всем телом, резко откинул назад голову и с нечеловеческой силой ударил ею по прожектору, почти касавшемуся его волос. Прожектор закачался, послал луч света в темноту, сперва в одну сторону, потом в другую, и его мощная лампа с безжалостной точностью фотовспышки осветила лицо Зефиро.

Этот образ монаха, ослепленного ярким светом, запечатлелся в глазах Виктора Волка.

Он замер. Из-под его волос стекала тоненькая струйка крови.

Потом губы Виктора зашевелились. И если бы в этот миг прожектор был направлен на него, по их движению можно было бы угадать слова песенки, которую пела на Монмартре Нина Бьенвеню, а за ней — и весь Париж:

В этой песне говорилось о возвращении с войны возлюбленного, но в устах Виктора Волка она звучала смертным приговором для Зефиро.

Святой отец вскрикнул, схватил Булара за шиворот и выволок в коридор.

Прижав его к кирпичной стене, он несвязно пробормотал:

— Вы же поклялись… Вы поклялись, что я ничем не рискую.

Булар был бледен как смерть.

— Я не понимаю, что произошло. Правда, не понимаю. Авиньон же все проверил.

Зефиро отпустил ворот комиссара.