Земля шорохов - Даррелл Джеральд. Страница 19

– Media hora [17],– сказал он и вернулся к раскопкам в дупле коренного зуба, явно надеясь найти там богатые залежи полезных ископаемых и, возможно, даже урана.

Чтобы как-то убить время, мы пошли прогуляться по городу. Она была рада возможности играть роль гида при настоящем иностранце, и в городе не осталось ничего такого, чего бы она мне не показала и не объяснила. Это обувной магазин... видите, на витрине ботинки, чтобы ни у кого не осталось и тени сомнения в том, что это обувной магазин. Это сад, в котором выращивают цветы. Это осел, видите, вон там, животное, привязанное к дереву. О, а вот аптека, где покупают лекарство, когда кому-нибудь нездоровится. Загородив собою весь тротуар и не обращая внимания на протесты горожан, она упрямо стояла перед витриной аптеки и так живописно изображала страдания больного, что я испугался, как бы кто действительно не вызвал карету "скорой помощи". В целом же наша прогулка проходила очень успешно, и я даже пожалел, что пришлось вернуться к автобусу и уехать обратно в аэропорт.

В самолете перед нами снова встала геркулесова задача прикрепить мою подружку к креслу, а потом уже в воздухе развязать ее, но это была последняя фаза нашего совместного путешествия.

До сих пор местность, над которой мы пролетали, была типичной пампой с группками небольших холмов кое-где, но в основном плоской и невыразительной. Теперь холмы стали попадаться все чаще и чаще и становились все выше и выше, а их склоны были покрыты кустами и гигантскими кактусами, похожими на громадные сюрреалистские канделябры. А потом начались воздушные ямы.

Первая оказалась довольно большой, и пока самолет падал, у меня было такое ощущение, будто желудок отделился от тела и парит футах в ста над головой. Моя подруга, которую яма застала на середине какой-то запутанной и (для меня) совершенно невразумительной истории, случившейся с ее дальней родственницей, широко открыла рот и так пронзительно закричала, что весь самолет пришел в замешательство. Потом, к моему облегчению, она залилась счастливым смехом.

– Что это было? – спросила она меня.

При своих ограниченных знаниях испанского языка я сделал все возможное, чтобы объяснить тайну воздушных ям, и в основном мне это удалось. Она потеряла всякий интерес к истории с родственницей и стала нетерпеливо ждать новой воздушной ямы, чтобы полностью насладиться ею, ибо, как она объяснила, к первой она не была подготовлена. Вскоре oнa была вознаграждена прекрасной воздушной ямой и приветствовала ее восторженным визгом и взрывом довольного смеха. Она вела себя, как ребенок, катающийся на ярмарке с американских гор, и считала все это особой услугой, которую авиакомпания оказывала ей ради ее увеселения,– чем-то вроде только что съеденного завтрака. Остальные пассажиры, по моим наблюдениям, не испытывали такого удовольствия. Они сердито смотрели на мою толстую соседку, и лица их с каждой минутой становились все более зелеными.

Теперь мы летели над совсем высокими холмами, и самолет то падал, то взмывал вверх, словно потерявший управление лифт. Человек, сидевший по ту сторону прохода, стал зеленым до такой степени, до какой, по моим прежним представлениям, человеческая кожа доходить не могла. Моя соседка тоже заметила это и стала само сострадание. Она наклонилась к нему.

– Вам плохо, сеньор? – спросила она.

Он молча кивнул.

– О, бедняжка,– сказала она, покопавшись в своей сумке и вытащив огромный пакет с липкими и пряными леденцами,– они очень хорошо помогают от болезни, угощайтесь.

Бедняга взглянул на ужасную слипшуюся массу в бумажном пакете и отчаянно замотал головой. Дама пожала плечами и с жалостью посмотрела на него. Потом она кинула себе в рот три конфеты и стала энергично и громко сосать их. И тут она вдруг заметила то, что прежде ускользало от взгляда ее зорких глаз,– пакет из оберточной бумаги, засунутый в карман на спинке кресла впереди нас. Она вытащила его и заглянула внутрь, по-видимому надеясь найти там еще один щедрый подарок доброй авиакомпании. Увидев, что пакет пуст, она подняла на меня озадаченный взгляд.

– Для чего это? – шепотом спросила она.

Я объяснил. Она подняла пакет и быстро окинула его взглядом.

– Ну,– сказала она, подумав,– если бы мне стало нехорошо, то потребовалось бы что-нибудь повместительнее.

Человек, сидевший по ту сторону прохода, бросил взгляд на ее объемистые формы и на маленький бумажный пакетик. Слова ее вызвали в его воображении такую картину, которой он уже не мог вынести, и, круто нырнув за собственным пакетиком, он зарылся в него лицом.

Когда в конце концов самолет сел и мы вышли, у всех пассажиров, кроме моей соседки и меня, был такой вид, словно они только что испытали на себе свирепую силу урагана. В вестибюле аэропорта ее ожидал сын, человек с приятным лицом и по объему – точная копия своей матери. Пронзительно крича, они заколыхались навстречу друг другу и обнялись со всего размаху так, что заходили ходуном их жирные телеса. Когда они кончили обниматься, я был представлен и осыпан благодарностями за заботу о своей попутчице. Шофера, который должен был меня встретить, на месте не оказалось, и вся семья Лиллипампила (сын, жена, трое детей и бабушка) стали рыскать по всему аэропорту, словно гончие, пока не нашли его. Они проводили меня до машины, обнимали, приглашали посетить их во что бы то ни стало, когда я буду в Сальте, и долго стояли, солидные, толстые, улыбаясь и махая руками вслед моей машине, которая увозила меня в Калилегуа – туда, где мне предстояло жить.

Доброта аргентинцев проявляется с сокрушительной силой, и, высвободившись из объятий семьи Лиллипампила. я чувствовал, что у меня болит каждая косточка. Я дал шоферу сигарету, закурил сам, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Мне казалось, что я заслужит минутную передышку.

ЖУЖУЙ

В Калилегуа производят главным образом сахар и кроме того собирают хороший урожай самых различных тропических фруктов, которые поставляются на рынок Буэнос-Айреса. Калилегуа – это равнина, охваченная полукружием гор, склоны которых покрыты густым тропическим лесом. Было как-то странно вдруг попасть в это царство буйной растительности. Покинув аэропорт, мы примерно час ехали по холмистой и полупустынной местности, почва которой наполовину выветрилась и была прокалена солнцем. Здесь росли кустарники и кое-где попадались большие, как бы распухшие, стволы palo borracho, кора которых была густо усеяна колючками; то и дело встречались вздымающиеся в небо гигантские, футов в двадцать высотой, кактусы со странными изогнутыми ветвями. Они тоже были утыканы шипами и выглядели недружелюбно. После двух крутых поворотов мы съехали с холма в долину Калилегуа, и растительность вдруг настолько резко изменилась, что даже глазам стало больно. Началась яркая зелень тропиков – такая масса оттенков, такая свежесть, что по сравнению со всем этим растительность Англии показалась бы не зеленой, а серой. Потом, словно в подтверждение того, что я снова нахожусь в тропиках, через дорогу, посвистывая и щебеча, перелетела небольшая стайка длиннохвостых попугаев. Немного погода мы проехали мимо группы индейцев, одетых в рваные рубахи и штаны и в необъятные соломенные шляпы.

Это были приземистые люди с монгольскими чертами лица и странными, похожими на терновые ягоды, выразительными и умными глазами. Они посмотрели на нас равнодушно. Индейцы, длиннохвостые попугаи, яркий пейзаж – все это ослепило меня и ударило в голову, как вино.

Машина сбавила ход и свернула с главной дороги на проселок. По обеим сторонам росли густые рощи гигантского бамбука – некоторые стволы с зелеными тигровыми полосами были толщиной с бедро человека и имели бледный медовый оттенок. Бамбук красиво склонялся над дорогой, и его трепещущие листья переплетались над головой так плотно, что внизу было мрачно, как в нефе кафедрального собора. Между мощными стволами поблескивал вспыхивал солнечный свет, а сквозь шум двигателя доносились странные стоны и скрипы бамбука, раскачивающегося на ветру. Мы подъехали к вилле, наполовину скрытой под буйно разросшимися цветами и ползучими растениями. Навстречу нам вышла Джоан Летт. Это она вместе со своим мужем Чарлзом пригласила меня в Калилегуа. Она повела меня в дом и очень радушно предложила чашку чая, а еще немного погодя, когда Чарлз вернулся с работы, мы уже сидели на балконе и в сгущавшейся синеве вечера обсуждали план действий.