Юрьев день (СИ) - Величко Андрей Феликсович. Страница 59

Глава 34

Кроме технических и педагогических, потихоньку назревала еще одна проблема. Я поначалу даже сомневался — а стоит ли влезать в это дело? И вовсе не потому, что эта самая проблема была маловажной. Дело в том, что мои о ней сведения из первой жизни отличались основательной обрывочностью, это раз. И в обоих я жизнях я весьма слабо разбирался в сути вопроса, это два.

Имелся в виду грядущий голод — я не уверен, но мне казалось, что это был самый сильный голод в России в девятнадцатом веке. Но вот со сроками особой ясности не было. Я точно помнил, что в дате голода присутствовала цифра тысяча восемьсот девяносто один. То есть голод мог быть в девяносто первом — девяносто втором годах. А мог быть и девяностом — девяносто первом, то есть совсем скоро! Итак, что я вообще про него могу вспомнить? Эх, надо было в четыре года не второго «Незнайку» вспоминать почти дословно, а нужные даты! Впрочем, моя крепость задним умом для меня особой тайной никогда не являлась.

Но что–то все же в памяти осталось. Например, то ли за год, то ли за два до голода случился рекордный урожай зерновых, и цены на хлеб поползли вниз, а курс бумажного рубля относительно золотого — верх. Да, почти как в двадцать первом веке, только вместо бакса тут был свой же собственный золотой рубль, а его курс скакал не в разы, а на проценты. Но спекулянты на этом наживались ничуть не хуже. Так вот, уже в конце лета восемьдесят девятого года курс ассигнаций поднялся до шестидесяти девяти копеек, хотя до этого болтался вокруг шестидесяти четырех. Я забеспокоился и наконец–то вспомнил самое важное — неурожаю из–за очень сухого лета предшествовала аномальная зима. Она началась чуть ли не на месяц раньше обычного, была очень холодной, но малоснежной. А тревогу насчет грядущего голода начали поднимать только в середине лета! То есть у меня будет примерно полгода форы, и осталось только понять, как это можно использовать.

Первым делом следовало выяснить, как сейчас вообще готовятся к голоду — ну не может быть, чтобы совсем никак, это ведь не такое уж исключительное событие в наших условиях.

— Никак у тебя новая фобия появилась? — ухмыльнулся отец. — Только–только перестал меня доставать с поездом, как нашел, про что еще страшные истории рассказывать? Жалко, что Боткин сейчас во Франции, так у него уже сын подрос и тоже пошел по медицинской части. Сходи к нем, авось какую пилюлю даст.

Это у папани был такой юмор, но, пошутив, он все–таки решил уточнить:

— С чего это вдруг тебя такие вещи заинтересовали — уж не предчувствие ли, не приведи Господь?

— Оно самое, отец. Но не такое, как было с золотом. Тогда я изучал материалы, вообще все, что могло относиться делу, а сейчас оно как–то начало проявляться само. И не так точно, как тогда — просто чувствую по этому поводу беспокойство, и все. Вот решил у вас спросить, кто ответственный за подготовку к нехватке продуктов.

— Хм, ответственный… за что же ему отвечать–то, ежели никого голода пока нет? Наоборот — говорят, урожай ожидается отменный. В общем, не знаю, у Вышнеградского спроси.

Ясно, подумал я. Про все хоть сколько–нибудь важное император старается быть в курсе. И раз он ничего вообще не знает, то, получается, вопрос считается достаточно мелким. Как следствие, заранее ничего сделано не будет, а предпринятые потом усилия окажутся либо запоздавшими, либо приложенными не туда, куда следовало бы. С Вышнеградским, конечно, встретиться надо, но что–то у меня есть сомнения насчет действенной помощи от него. Он, конечно, выдающийся математик, но никудышный организатор.

— Отец, а до чего вы в конце концов договорились с Витте?

— Да в общем–то почти ни до чего, — помрачнел император. — Хотел, чтобы он новый департамент в министерстве путей сообщения создал, тарифами и прочими денежными вопросами занимающийся. Так ведь не могу я начальнику департамента платить более восьми тысяч в год! А он у себя на дороге получает сорок с лишним. Говорит, у него жена молодая, и содержать ее в нищете он не может.

Надо же, а я‑то считал, что руководители российских госкорпораций начали устанавливать себе заоблачные оклады только в двадцать первом веке. Нет, с этим уже и в девятнадцатом веке все в порядке. Правда, оклад у Витте не в пятьсот раз больше, чем у среднего рабочего, как это было в моей первой жизни, а всего раз в двести. Но ведь он директор не всех российских железных дорог, а всего лишь одних юго–западных! С другой стороны, если судить по результатам деятельности, будущие железнодорожные директора — они далеко не Сергеи Юльевичи Витте. Ладно, а с чего я про него вспомнил–то? Так ведь он–то как раз прекрасный организатор! И, наверное, если ближе к делу как–то суметь запрячь в борьбу с голодом его, толку уж всяко будет больше, чем от тех, кто этим должен заниматься по службе.

— Ваше величество, я готов доплатить ему из своих собственных средств.

— Да? Тогда давай доплачивать вместе. Ты половину, и я половину. Но не до сорока тысяч, это никак невозможно. А до двадцати пяти. Вот тут он уже должен согласиться.

Вечером я поговорил на тему грядущего голода с Николаем.

— Так ты же вроде не веришь в предчувствия, — удивился брат.

— В предсказания не верю, да и то только в дешевые, — напомнил я. — А предчувствия — это…

Тут я сообразил, что уже не помню, какие именно умные слова говорил на эту тему отцу. А ведь он мог их и запомнить! Так что брату их лучше даже не пытаться повторить, а то мало ли, вдруг родителю процитирует.

— Предчувствие — это совсем другое, и отметать их с порога у меня нет оснований. Поэтому на всякий случай прикинь — что, по–твоему, должна делать власть в преддверии подобной ситуации?

— Ну, наверное, создать какой–нибудь комитет по недопущению… А коли не допустить не выйдет, то по минимизации последствий.

— Золотые слова! Наверное, ты уже подозреваешь, кто наилучшим образом подходит на роль главы упомянутого комитета.

— Я?

— А кто, я, что ли? Организаторская работа у тебя получается не в пример лучше.

— Я и без того в двух комитетах председатель!

— На Аляске все уже давно без тебя идет, ты там был нужен только в самом начале. А по поводу Транссиба вы собираетесь раз в неделю, и еще один день у тебя по идее должен уходить на подготовку к заседаниям. Уходит?

— Э… не совсем. Но как минимум часа три на это вынь да положь.

— Ну вот, а теперь еще раз в неделю будешь делами нового комитета заниматься. Неужели надорвешься?

— А воздушным флотом мне когда командовать? Я вообще собираюсь запустить в производство еще два дирижабля! Только водородных, на тепловом нормальную морскую разведку не проведешь.

Все правильно, поднять кроме экипажа еще и радиостанцию такие аппараты не смогут, прикинул я и уточнил:

— Это не раньше, чем для них будут сделаны нормальные двигатели внутреннего сгорания.

Про себя же я подумал — ну надо же, сколь велика сила правильно составленного документа! Еще полгода назад брат чувствовал себя тем, кем и был, то есть старшим офицером небольшого воздухоплавательного отряда. С тех пор материальная часть отряда если и возросла, то весьма ненамного. Самолет Можайского полетел совсем недавно, но, правда, сразу очень неплохо. Оказалось, что это не так просто — сделать нормальный самолет с паровыми моторами. Пришлось повозиться, но результат того стоил. Дельтапланов как было четыре штуки, так и сейчас столько осталось. Плюс один дирижабль, который пора уже ставить на профилактику с заменой обшивки, и три воздушных шара, один из которых был сделан еще при Александре Втором, а сейчас прохудился настолько, что летать на нем никто уже не рискует. И Ники всерьез считает, что он командует целым флотом! Вот кому бы пилюли попить, а не мне.

— И вообще, — продолжил брат, — сейчас же совсем никакого голода нет. Наоборот, я слышал, что урожай будет очень хорошим.

— Всегда? Голод когда–нибудь да приключится. И создавать комитет по борьбе, когда он уже вовсю свирепствует, как–то оно не очень, согласен? Лучше заранее.