Мамы-мафия: крёстная мать (ЛП) - Гир Керстин. Страница 49

Некоторые дни никак не хотели кончаться. Этот день был одним из таких.

– Окей, – сказала я. – Доведём это дело до конца.

– Наш свежий морской бриз, э-э-э, Констанца, была чемпионкой Германии по шахматам, – сказал Антон Фредерике, пока Йоханнес сдвигал тарелки и расставлял шахматы своего отца.

– Вице-чемпионкой, – механически поправила я, пытаясь припомнить свою партию с каспаровым34 и Е4Д4. – В юности. И только в Шлезвиг-Гольштейне.

– С игрой в шахматы как с ездой на велосипеде, – сказала Полли. – Разучиться невозможно.

– Ну что? – спросил Йоханнес, расставив фигуры точно так же, как они стояли во время приёма у Антона, когда Юлиуса вырвало. – Ещё двенадцать ходов до бесславного конца?

Я кивнула. Но что я должна вам сказать? До бесславного конца осталось девять ходов. И это произошло очень быстро.

– Мат, – сказала я Йоханнесу, не смея поверить своему счастью. Спасибо, каспаров34, спасибо, Е4Д4, вы великолепны. Вы и моя V-комбинация. Тысячи поцелуев через киберпространство.

– Ты действительно хороша, – сказал Йоханнес, и Антон с Фредерикой были очень впечатлены.

Это был прекрасный момент, и я им в полной мере насладилась. Моя честь как домохозяйки и первой европейской носительницы освежителя для туалета была восстановлена.

И я была действительно хороша в шахматах! Кто знает, возможно, у меня действительно был шанс стать вице-чемпионкой Шлезвиг-Гольштейна, если бы я попыталась.

– Ты замечательно победила Йоханнеса в шахматах, – сказал Антон, когда мы ехали домой. – Я не мог отвести от тебя взгляда. Ты так сексуально покусывала свою нижнюю губу. И тебе понадобилось всего девять ходов. Это было действительно супер-сексуально.

– Я так торопилась только потому, что эта Фредерика не выпускала тебя из рук, – сказала я.

– Фредерика? Я не заметил.

Ах, не надо мне об этом рассказывать!

– Ты и не заметил, что в течение вечера она всё больше расстёгивала пуговицы на своей блузке? – спросила я.

– Нет, – ответил Антон. – Я даже не заметил, что на ней была блузка.

– Ну да, Йоханнес это, во всяком случае, видел, – сказала я. – Его так отвлекло Фредерикино декольте, что я без сопротивления съела его ладью. В конце концов застёгнутой оказалась одна-единственная пуговица. Я боюсь, что эта рыжая особа охотилась за тобой.

– Не думаю, – ответил Антон. – Мы давно знакомы.

– Что? Не хочешь ли ты сказать, что между вами что-то было, между тобой и Фредерикой?

– Ах, это было давно. Когда мы учились. И это было несерьёзно.

Я могла только разочарованно смотреть на него. Вот откуда, оказывается, такая близость между ними. Наверное, они весь вечер об этом вспоминали. А-ах!

Антон решил сменить тему.

– Ты оказала моей матери действительно большую услугу, – сказал он. – Вы обе замечательно поработали. Это было очень сексуально, как ты поджаривала цветки кабачка во фритюре.

– Да, женщина должна стоять у плиты, – ответила я. – То есть с Фредерикой у тебя не было ничего серьёзного? А у нас всё серьёзно?

– Да, разве ты этого не знаешь? – нежно сказал Антон.

Я была в таком хорошем настроении, что я оценила это как позитивный ответ на свой вопрос. Намного позже я подумала об этом и посчитала, что это был никакой не ответ. И никакой не позитивный. Но в этот вечер я этого не поняла. День был слишком волнующим. Особенно для моего самоуважения этот день был путём вверх и вниз. Сначала я наколдовала чудесное меню (вверх), потом спутала Микеланджело и да Винчи (вниз), потом принесла с собой освежитель из туалета (глубоко вниз), чтобы потом победить Йоханнеса в шахматах (снова вверх). Но Полли, старая кошёлка, была со мной очень мила. Так мила, что я больше не считала её старой кошёлкой (вверх).

– Хорошо, что я по крайней мере умею готовить, – сказала я.

– Ах, не сомневайся в своих способностях, – ответил Антон и засмеялся. – Это действительно позор, что Кёрнер подписал договор только потому, что моя мать не слишком уважает работающих женщин. Но цель иногда оправдывает средства.

– Ты действительно так считаешь? – раздумчиво спросила я, снова думая про Бернарда и Пашульке. – Если цель оправдывает средства…

– А ты что думаешь?

– Ничего. У меня как раз есть идея.

Внезапно я почувствовала себя очень хорошо (на самом верху).

Ягуар завернул в Шершневый проезд.

– Антон?

– Хм?

– За последние недели произошло столько всего, что у меня не было времени обеспечить себя литературой, – сказала я. Бровь Антона взлетела вверх, и я продолжала: – Ну ты знаешь: «Сто рафинированных приёмов, которые можно провернуть на вытяжке и с паровым утюгом»… – но сегодня я даже рискну показаться глупой. Труди говорит, что это всё равно вопрос инстинкта. Или он есть, или его нет.

– Да, – ответил Антон, припарковывая автомобиль на моём въезде. – Тут Труди права. – Несмотря на темноту, я увидела его потрясающую улыбку. – Но, возможно, мы должны подождать, пока дом не будет в полном твоём распоряжении?

Точно, я сейчас жила не одна. Почти во всех окнах горел свет. Меня ожидали Мими, Труди и кошки. И кто знает, кто ещё.

Наверное, сегодня был не тот вечер, чтобы показывать Антону своё новое неглиже. К нему мы тоже не могли поехать, поскольку его ожидали Эмили и её бэбиситтер. А завтра Антон улетает с Эмили в Лондон.

Я вздохнула.

– На следующей неделе, – сказал Антон, словно прочитав мои мысли. – Когда я вернусь из Англии. Мы возьмём себе столько времени, сколько нужно, чтобы проверить наши инстинкты. И никто нам при этом не помешает.

– Да, – сказала я. – И, возможно, до этого времени я освою приём-другой.

Антон отстегнул ремень, чтобы крепче меня обнять.

– Не могу дождаться, – сказал он и поцеловал меня так основательно, как никогда прежде. Что касается поцелуев, то наши инстинкты очень друг к другу подходили. И если бы я не обнаружила на коврике под дверью кошачью переноску, кто знает, как бы оно дальше пошло.

– Вот дерьмо, – сказал Антон, увидев переноску.

В ней сидела Лизхен Мюллер, мать всех наших котят. А под Лизхен Мюллер лежала записка, обеспечившая всем нам бессонную ночь.

Дорогая Мими,

мне понадобилось время, чтобы понять, но ты права: никто из нас не может продолжать там, где он остановился. Без тебя всё для меня не имеет смысла – ни работа, ни жизнь в этом городе. Поскольку мне, очевидно, не предопределено стать отцом твоих детей, и поскольку у тебя для меня нет другой роли, я уволился и решил осуществить то, о чём мы мечтали, когда мы были юными: жить дико и опасно и так далее. Я надеюсь, что я всё для тебя урегулировал и не оставил тебе никаких проблем. Все необходимые документы о правах (например, продажа дома) лежат на столе. Делай, что посчитаешь нужным. Хорошо позаботься о Лизхен Мюллер и котятах.

Хорошей, полной жизни желает тебе

твой Ронни.

– Что это значит? – спросила Мими, прочитав письмо в четырнадцатый раз.

– Номер временно недоступен, – объяснил мне холодный женский голос, тоже в четырнадцатый раз, когда я набирала номер Ронни.

– Я бы сказала, что всё предельно ясно, – сказала Труди, вытирая платком пару слёз. – Моё соболезнование, Мими. Он был действительно хорошим парнем, твой Ронни.

Мими в ужасе распахнула глаза.

– Потихоньку, девочки, – сказал Антон. – Где ключ от твоего дома, Мими?

Мы все пошли к ней домой и обыскали дом от подвала до чердака. Ронни мы не нашли, ни мёртвого, ни живого. С ним исчез старый чемодан и пара вещей.

– Ах, это так романтично. – выдохнула Труди. – Без Мими ничто в жизни Ронни не имеет смысла – разве это не чудесно сформулировано? Вот это настоящая любовь, друзья, которую можно пережить раз в тысячелетие. Самое большое. Петер никогда не убьёт себя из-за любви, даже ради меня. Даже тогда в древнем Египте он не был склонен к красивым жестам.