Вкус яблочных зёрен (ЛП) - Хагена Катарина. Страница 29

с домом. Дом. Разделённое забвение было точно такой же сильной связью, как общая память.

Пожалуй, ещё сильнее.

И вместе с тем ещё была раскрыта тайна мужчины с бутылкой на кладбище. Ничто не

остается тайным в деревне, во-первых не для меня. Наверное, это было также известно всем

— Макс жил здесь и красил курятник Берты.

"И что Макс тогда заметил?" День в шлюзе был одним из первых летних дней. Я

вспоминаю колоссальные зелёные рои мух, когда мы ехали на велосипедах через коровьи

пастбища к каналу. Розмари носила тонкую фиолетовую одежду, и встречный воздушный

поток задувал воздух в пышные рукава, сшитые из тонкого прозрачного материала. Её руки

мерцали белизной сквозь завесу ткани, и это выглядело так, словно из её плеч тянулись две

морские змеи. Чтобы можно было ехать, она натянула платье выше колен и прищемила его

бельевыми прищепками горизонтально воздушному потоку. Должно быть, я ехала позади

неё, так как видела веснушки на коленных впадинах Розмари. Но, вероятно, так было при

другой велосипедной прогулке.

Абсолютно уверена, что тогда я уже носила зелёный цвет от тёти Инги. Поэтому

чувствовала себя в поездке как речная нимфа и на обратном пути как вздутый утопленник.

Мира носила чёрное.

Мы взяли купальные принадлежности из багажников, бросили велосипеды выше берега

реки и помчались вниз по одной из узких тропинок рыбаков. Я положила свое гигантское

полотенце на плечи и попыталась так раздеваться. Кроме нас здесь никого не было. Мира и

Розмари засмеялись, когда увидели меня:

— Почему ты должна прятаться? Почему ты должна от кого-то отворачиваться?

Всё же я стыдилась своего тела только потому, что у меня не было ничего такого, чего

можно было бы стыдиться. У Розмари были маленькие твёрдые груди со строптивыми

розовыми сосками, а Мира имела удивительно большую грудь, которую не предполагали её

узкие плечи под чёрными джемперами. У меня не было ничего. Ничего правильного. Это

больше не было таким плоским, как год назад, когда я ещё совсем свободно плавала в

трусиках. Что-то там уже было, но было странно, неприятно и на ощупь казалось

фальшивым. Я не понимала, почему девочка в плавательном бассейне всегда должна

переодеваться в общей раздевалке, пока некоторые дамы делают это в отдельных кабинках.

Наоборот было бы рациональнее: несовершенство нуждается в утаивании. Такое отличие

было ничем иным, как колорадскими жуками в произведениях искусства. Мне было уже

понятно, к какой из двух групп я принадлежу.

Мы улеглись на деревянный мостик и сравнивали наши цвета кожи. Все были очень

бледные. Хотя у меня были светлые волосы, но из всех троих девочек моя кожа была темнее

и желтоватого оттенка, у Миры — алебастровой, а у Розмари — голубоватой с прожилками и

веснушками. В этом случае мы сравнивали наши тела. Розмари говорила о груди, что за это

время она стала, как правило, меньше. Я не понимала, почему сестра так говорила.

— По каким правилам, грудь становилась больше или меньше? И какое правило даёт

моей груди оставаться такой?

Мира и Розмари громко хохотали. Я краснела, волновалась и только понимала, что я

чего-то не знаю, но должна была знать. Мои глаза жгло, и чтобы не завыть, я кусала щеки

внутри.

Мира взяла себя в руки первой и спросила, не объясняла ли мне моя мама, что у

женщин один раз в месяц приходит кровь? Я была в ужасе. Кровь. От этого я не могла

ничего сказать. Такая неизвестность мне напоминала что-то мрачное; то, что моя мать

называла "дни", и связанное с тем, что вы не могли заниматься спортом. Я была зла на мою

мать, Миру и Розмари, и с удовольствием наступила бы на них. В самую середину их

студенистых грудей медуз.

— Смотри, она на самом деле не знает об этом, Мира! — кричала Розмари, восхищаясь

по-настоящему.

— Да, правда. Как мило!

— Конечно, я знаю. Я только не знала, что это называется "менструация". Мы дома

называем их "дни".

— Окей, ты знаешь, что надо брать, чтобы не протекало?

— Да, конечно.

— И? Что?

Я молчала и снова кусала свои щеки изнутри. Это причиняло боль, и я переводила

разговор на другую тему. Но языком я могла ощупывать отпечаток моих зубов. Я не хотела

признавать, как мало знаю, но также не хотела сменить тему, потому что должна была

выведать абсолютно всё.

Розмари смотрела на меня. Она лежала посередине, и её глаза блестели серебром как

кожа тонких рыб в канале; и понимала то, что происходило во мне.

— Говорю тебе: тампоны и прокладки. Мира, объясни ей, как функционирует тампон.

То, что сказала тогда Мира, мучило меня: толстые жёсткие чистые палочки из ваты,

которые толкают в себя снизу, а нитка свисает куда-то наружу и опять кровь, кровь, кровь.

Мне стало нехорошо. Поднявшись, я прыгнула в воду. И услышала позади себя, как

смеялись Розмари и Мира. Когда я снова выбралась из воды, обе говорили о моём весе.

— ...и наша маленькая Ирис тоже имеет свою прекрасную и толстую задницу.

Розмари вызывающе на меня посмотрела, а Мира фыркнула:

— Всё происходит от "Шогеттена" ( прим. пер. — шоколад) твоего деда.

Правильно, я не была худой и, даже не стройной. У меня была толстая попа, полные

ноги и никакой груди, но круглый живот. Я была самой некрасивой из нас троих. Розмари

была загадочной, Мира — порочной, а я — жирной. Тоже правильно, я слишком много ела.

Я любила читать и при этом есть. Хлеб после одного, печенье после другого, а сладкое и

солёное в постоянном чередовании.

Это было чудесно: истории о любви с сыром "Гауда", приключенческие романы с

орехами в шоколаде, семейные трагедии с мюсли, сказки с мягкой сливочной карамелью и

рыцарские сказания со слоёным печеньем "Принценролле". Со многими книгами прекраснее

всего всегда было съедать: лучшие мясные фрикадельки, крупу, куриную грудку и кольцо

колбасы. Когда я бродила в поисках еды по нашей кухне, моя мать надувала нижнюю губу,

по особенному кивая мне и говоря о том, что подаётся в час ужина — хорошо, или что я

могла бы обращать немного внимания на свою талию. "Почему она всегда говорила, что это

всё хорошо, если как раз всё было плохо?"

Она знала, что унижала меня этим предложением. Оскорблённая, я пойду в мою

комнату, не стану приходить к ужину, а позднее тайно стащу миндаль с плиткой шоколада и

возьму с собой в кровать. Я стану читать, есть, и отчаянно молчать или буду маленьким

лордом, потерпевшим крушение на одиноком островке, бегая по болотам с растрёпанными

волосами или убивая дракона. Вместе с миндалём я крошила мою ярость и отвращение к

себе самой, проглатывая то и другое с плиткой шоколада. И до тех пор, пока я читала и ела,

всё было хорошо. Я была всем, чем могла быть, но только не самой собой. И ни за какие

деньги я не могла перестать читать.

В тот день в шлюзе я не читала. Я стояла мокрая на тропинке и замерзала под

взглядами обеих девочек. Смотря на свои ноги, я рассматривала свой белый и широкий

живот, выступающий вперёд.

Розмари вскочила.

— Пошли, мы будем прыгать с моста.

Мира медленно встала и потянулась. В своём бикини она смотрелась как чёрно-белая

пятнистая кошка.

— Так надо?

Она зевнула.

— Да, так надо, моя сладость. Давай с нами, Ирис.

Мира воспротивилась:

— Детишки, идите играть в другом месте и дайте пожалуйста взрослым немного

отдохнуть, ага?

Розмари рассматривала меня, и её глаза цвета воды переливались разными цветами.