Путешествие на край ночи - Селин Луи Фердинанд. Страница 35

Он жил здесь со своими муравьями, мелкими причудами и старыми газетами уже третий год. Когда он кричал на своих негров, это была настоящая буря. Что касается крика, то Альсид рядом с ним совсем стушевался. Так он мне понравился, этот испанец, что я в конце концов отдал ему все мои консервы. В благодарность он сделал мне паспорт на прекрасной шероховатой бумаге с кастильским гербом и с такой витиеватой подписью, что у него ушло добрых десять минут на нее.

Не знаю, как мы добрались до Сан-Тапеты, но одно я помню твердо: по приезде меня немедленно сдали на руки патера, до того хилого, что его общество вернуло мне даже какую-то относительную бодрость.

Город Сан-Тапета лежал на скале у моря, до чего зеленого! Пышная картина, не сомневаюсь, если смотреть издалека, с моря, но вблизи то же, что и в Фор-Гоно. Негров моего каравана в минуту просветления я отослал. Они прошли такой огромный кусок леса и опасались, как говорили, за свою жизнь на обратном пути. Они заранее хныкали от этого, покидая меня, но у меня не было сил их жалеть. Я слишком много страдал и потел. Конца этому не было.

Насколько я помню, вокруг моей кровати днем и ночью собирались каркающие существа, живущие в этом городе. Патер поил меня настойкой из трав, длинный золотой крест качался на его животе, и в глубине его рясы, когда он подходил ко мне, громко звякали монеты.

Я думал, что это конец.

Люди, вещи и страны кончаются запахом. Каждая авантюра уходит через нос. Я закрыл глаза, потому что я действительно не мог их больше открыть. Едкий запах Африки мало-помалу уходил. Мне все труднее становилось вообразить эту тяжкую смесь гнилой земли и толченого шафрана.

Время, и еще время, потом какие-то удары, и потом толчки, равномерные, убаюкивающие.

Я еще лежал без сознания, но на чем-то, что двигалось. Я не сопротивлялся, меня рвало, и я опять просыпался и опять засыпал. Мы плыли по морю.

Редко случается, чтобы жизнь вернулась к вам, не поступив с вами тут же по-свински. Свинья, которую мне подложили люди из Сан-Тапеты, была не маленькая: воспользовавшись тем, что я находился в таком состоянии, они продали меня на галеру. Прекрасная галера, спору нет, с красивыми пурпурными парусами, вся раззолоченная, во всех тех местах, где находились офицеры, это был мягко выстланный пароход с прекрасным рыбьим жиром писанным портретом «Инфанты Комбитты» на носу.

Прежде мне объяснили, что она сама была патронессой судна, что ее королевское высочество охраняло наш пароход своим именем, своими грудками и своей королевской честью. Это было лестно.

Что же, думал я, в конце концов если б я остался в Сан-Тапете, без сомнения, сдох бы у этого патера, к которому меня поместили негры. Я был еще очень болен. Кружилась голова… Вернуться в Фор-Гоно? Дадут мне пятнадцать лет неминуемо из-за этих отчетов… А здесь чувствовалось движение, в нем крылась какая-то надежда… Все-таки, если подумать, отчаянный человек был этот капитан, который купил меня, даже если и за бесценок. И это как раз в тот момент, когда пароход уже снимался с якоря. Сделка была весьма рискованная для капитана: он мог на ней все потерять… Он рассчитывал на то, что морской воздух подействует на меня благоприятно. И он, конечно, выиграет на этом деле, оттого что я чувствовал себя много лучше.

Я еще бредил, но гораздо логичнее… Как только я открыл глаза, капитан стал часто навещать меня в моем закутке. На нем была шляпа с перьями. Таким он являлся мне.

Его ужасно смешило, когда я делал попытки приподняться с соломенного тюфяка, несмотря на то, что меня трясет лихорадка. И рвало меня.

Скоро, скоро вы сможете грести с остальными, — предсказывал он мне.

Это было очень мило с его стороны. Покатываясь от смеха, он благодушно щелкал меня, и даже не по заду, а по затылку. Он хотел, чтобы я тоже веселился, чтобы я радовался вместе с ним, что он сделал такое выгодное дело.

Кормили на корабле неплохо. Скоро, как и предсказывал капитан, у меня было достаточно сил, чтобы время от времени грести с остальными товарищами. Но я все время заговаривался, и там, где их было десять, я видел сто: умопомрачение.

Путь был не утомительный, мы почти все время шли под парусами, но не хуже обыкновенного воскресного вагона третьего класса. Кроме того, на галере было гораздо безопаснее, чем на «Адмирале Брагетоне». Мы плыли с востока на запад по Атлантическому океану. Все время выли ветры. Температура спала. Мы в трюме на это не жаловались. Только уж очень долго было плыть. Что касается меня, то я насмотрелся на моря и леса на целую вечность вперед.

Мне очень хотелось расспросить капитана о средствах и цели нашего путешествия, но с тех пор, как я стал лучше себя чувствовать, он перестал интересоваться мной. И потом я все-таки еще слишком заговаривался, чтобы вести настоящий разговор. Теперь я видел его только издали, как настоящего хозяина.

Я стал искать среди галерных невольников Робинзона, и часто по ночам в полной тишине я звал его громким голосом. Никто не отвечал мне, если не считать ругательств и угроз.

Между тем, чем больше я размышлял над всеми подробностями моего приключения, тем вероятнее мне казалось, что и с Робинзоном в Сан-Тапете поступили так же, как и со мной. Робинзон, должно быть, плыл теперь на какой-нибудь галере. Негры из леса, вероятно, были заодно с людьми из Сан-Тапеты, одна лавочка… Надо же как-нибудь жить! А для того, чтобы продавать вещи и людей, надо ж их где-нибудь раздобыть. Относительно ласковое обращение со мной туземцев объяснялось самым подлым образом.

«Инфанта Комбитта» еще много-много недель качалась на волнах Атлантики, перекатываясь от рвоты к припадку, и наконец в один прекрасный вечер все вокруг нас утихло. Бред прекратился. На следующее утро, открыв иллюминаторы, мы поняли, что прибыли. Какое зрелище!

Удивиться мы удивились на совесть. То, что открылось вдруг в тумане перед нами, было настолько странно, что сначала мы глазам своим верить не хотели, а потом, когда все это было у нас уже под самым носом, ну и смеху же было, несмотря на подневольное каторжное наше положение!

Представьте себе, что город стоял стоймя. Нью-Йорк — это город, который стоит совершенно прямо. Мы, конечно, уже видели города, и к тому же красивые, видели знаменитые гавани. Но, понимаете ли, у нас города лежат на берегу моря или реки, лежат, раскинувшись, и поджидают путешественника, в то время как этот америкашка и не думал ложиться, он стоял стоймя, вытянувшись в струнку, жесткий до ужаса.

Словом, мы животики надорвали. Ну, конечно, смешно же, что выстроили такой стоячий город. Но смеялись мы только верхней частью нашего тела, оттого что с моря сквозь розово-серый туман шел холод, резкий и колкий, и брал приступом наши штаны, щели этой стены и улицы города, в которые ветер загонял облака. Наша галера оставляла за собой узкий след как раз под плотиной, куда стекала вода цвета навозной жижи, в которой возились длинные вереницы маленьких, жадных, крикливых паромов и буксирных баржей.

Для людей неимущих хлопотливо высаживаться на какой бы то ни было берег, но для галерного невольника это еще гораздо хуже, тем более что люди в Америке не любят людей с галер, которые идут из Европы. Они говорят, что «то анархисты». В общем, они согласны принимать у себя только приезжающих из любопытства людей с деньгами, потому что все разнообразные деньги Европы — родные дети доллара.

Может быть, я мог бы попробовать сделать то, что удавалось другим: переплыть гавань и, вылезая на берег, начать кричать: «Да здравствует Доллар! Да здравствует Доллар!» Это хороший трюк. Много народу высадилось таким образом и составило себе потом состояние. Но это не наверное, об этом только рассказывают. Во сне и хуже бывает. У меня, несмотря на температуру, в голове была другая комбинация.

Научившись за время моего пребывания на галере считать блох (не только ловить их, но складывать, вычитать, словом — составлять статистику), профессии деликатной, которая как будто ничего собой не представляет, но на самом деле требует настоящей специальной техники, я хотел найти этой технике применение. Что ни говорите, а в технике американцы толк знают. Моя манера считать блох должна была им безумно понравиться, я был в этом уверен. По моему мнению, успех был обеспечен.